Кошки красивы и грациозны, но в моем доме ни один кот никогда не жил. Какого только зверья у меня не перебывало, но эти хищники, умеющие на мягких лапах неслышно подкрадываться к своей жертве, никогда не переступали порога моей квартиры. Это неслучайно: главными экспонатами моей живой коллекции всегда были птицы. А они с кошками, как правило, несовместимы. Рисковать жизнью крылатых питомцев мне не хотелось, и котов я не заводил. Они и без того досаждали моему мини-зоопарку.

Как-то через год после окончания войны я с большим трудом раздобыл пару канареек. В то время зверья в Ленинграде было крайне мало, и я мечтал получить от этих птиц потомство. К несчастью, тем летом студенческие каникулы мне пришлось провести в деревне Большая Кунесть. Чтобы попасть в нее, следовало сойти с поезда на платформе Трубниково, что находится примерно в ста километрах от Ленинграда, и потом пять верст прошагать по лесной дороге. Однако за время войны немцы устлали грунтовую дорогу бревнами, превратив ее в гать, и перспектива целый час перепрыгивать с одного бревна на другое меня не прельщала. Поэтому я сошел на предыдущей станции Померанье. Правда, расстояние от нее до Кунести равнялось семи километрам, три из которых предстояло прошагать по шпалам. Зато остальные четыре километра пролегали через живописные луга по тропинке, которая вилась вдоль небольшой речушки. Связав увесистый чемодан с книгами и тюк с постельными принадлежностями (в послевоенные годы трудно было рассчитывать, что у хозяев в деревне найдется для меня лишнее одеяло и подушка), я перекинул багаж через плечо и, прикрепив сверху клетку с канарейками, отправился в дорогу.

Путь по шпалам я преодолел благополучно, но в лугах меня подстерегало несчастье. Гнилое бревнышко, по которому я переходил ручеек, не выдержало двойной тяжести человека и книг и с треском подломилось, а я с грузом оказался в воде. Извлечь из воды канареек раньше, чем они захлебнутся, оказалось несложно, но книги успели сильно намокнуть. Поэтому в деревне, сняв комнату и подвесив клетку с канарейками к потолку на крюк, предназначавшийся для керосиновой лампы, я поспешил на ближайшую лужайку, чтобы высушить на солнышке подмокшие книги. Дело это не заняло и пяти минут, но когда я вернулся в комнату, канареек в клетке уже не было, а в углу сытно облизывался хозяйский кот. Очевидно, полосатый разбойник прыгнул с печки на клетку, казавшуюся мне совершенно недоступной, и, повиснув на ней, легко сквозь прутья вытащил лапой смертельно перепуганных птиц.

Коты досаждали мне и в городе. В те годы еще бытовал старинный русский обычай выпускать на Пасху лесных певчих птиц, которых многие держали зимой у себя дома. Обычай этот, надо прямо сказать, ужасно вредный. Весна — неблагоприятное время года для того, чтобы возвращать пернатым пленникам свободу. Семена деревьев и трав — обычного корма зерноядных птиц — начинают созревать лишь с середины лета, а разыскивать остатки прошлогодних семян птицы, прожившие год на дармовых хлебах, уже разучились. Поэтому судьба выпущенных весной птиц трагична: они, как правило, гибнут от голода. В ту пору у меня постоянно жили несколько чижей, клетки с которыми в хорошую погоду я вывешивал за окно. На голос этих птиц слетались чижи-заморыши и другие выпущенные горожанами мелкие птицы. Я их без труда отлавливал и помещал в общий садок на откорм. Некоторые успевали настолько ослабеть, что были уже не в состоянии взлететь на третий этаж. Их, еле живых, я подбирал под окнами своей квартиры и тоже, как правило, откармливал. О возможности подхарчиться ослабевшими птахами скоро проведали дворовые коты, и, как я их ни гонял, у меня под окнами постоянно дежурили два-три усатых разбойника.

Чтобы быть справедливым, должен сказать, что и собаки иногда наносили моим птицам урон. Некоторое время в моем доме жили сразу две собаки: внешне совершенный ублюдок, но умнейшая Чука и подобранный на улице забавный Фунтик. Этот небольшой песик долго жил беспризорником и за это время успел усвоить массу дурных привычек: то стянет что-нибудь вкусненькое, то изжует домашние тапочки, а то вульгарно напачкает. Я за это его нещадно наказывал. Про Фунтика нельзя было сказать, что он глуп и не понимает, что можно делать, а чего совершать не следует, но, оставшись дома один, устоять от соблазна пес не мог и постоянно шкодил.

Летом спасенных от голода птиц я ежедневно по утрам выпускал на прогулку в сад, и, пока мылся, брился и завтракал, они где-то там летали. Кроме этой вольной компании птиц у меня в отдельной клеточке сидела горластая чижиха. Она всегда страшно возмущалась, что компания из садка улетала далеко от дома, и истошно попила. Перед уходом на работу я раскладывал по клеткам корм, и моя крикунья, набив рот, тотчас же переставала орать. Ее молчание стало сигналом, означавшим, что кушать подано, и голодная стайка птиц немедленно возвращалась. Я запирал садок и уходил из дома.

Случалось иногда, что птицы опаздывали. В этом ничего страшного не было, и я их не дожидался. Они никуда не могли деться. Зачем им было покидать такое место, где вкусно кормят? Известно ведь, что от хороших хозяев собаку, например, и палкой из дома не выгонишь.

Однажды, когда птицы после такого загула вернулись, отобедали и от нечего делать стали летать по комнатам, совершая изредка вылазки в сад, скучающему от безделья Фунтику это явно не понравилось, и он решил хоть раз в жизни совершить доброе дело: спасти хозяйское добро.

Обычно, когда я возвращался с работы, мне не сразу удавалось отыскать Фунтика. Отлично сознавая, что он в очередной раз провинился, пес куда-нибудь прятался, чтобы как можно дольше не попадаться хозяину на глаза. В тот день все было наоборот. Едва я отпер дверь, как меня приветствовал Фунтик, сидящий столбиком на задних лапках. Пес умильно смотрел на меня и весело постукивал хвостиком по полу.

Причина необычного поведения собаки тотчас обнаружилась: на коврике в прихожей, уложенные в два аккуратных ряда, лежали все двенадцать холодных трупиков моих птиц. Конечно, у меня рука не поднялась наказать собаку. Ведь пес сделал это от чистого сердца, сохранив хозяйское имущество, которое в любую минуту могло упорхнуть в окно, он даже не съел ни одной птахи, хотя чижи могли показаться ему отменным лакомством.