Если не считать любви и войны, мало найдется занятий, которым с такой самозабвенностью предавались бы настолько разные люди, подчиняясь столь парадоксальной смеси алчных желаний и альтруизма, как занятия, связанные с отдыхом на лоне природы. Людям полезно общаться с природой — это ни у кого не вызывает возражений. Но в чем заключается польза и как можно обеспечить наилучшее ее достижение? Ответы ва эти вопросы весьма противоречивы, и от сомнении свободны лишь самые некритичные умы.

Отдых на лоне природы превратился в проблему в начале века, когда железные дороги, изгнавшие эту природу из городов, начали массами доставлять горожан на ее лоно. Вскоре стало ясно, что, чем больше желающих приобщиться к ней, тем меньше приходящийся на душу рацион безмятежного покоя, безлюдия, диких животных и красивых пейзажей.

Автомобиль распространил это прежде не слишком опасное и местное явление повсюду, где есть сносные шоссе, — и глушь лишилась того, чем была богата еще недавно. А это толкает на новые поиски. по пятницам из каждого города во все стороны уносятся орды отдыхающих. Туристическая промышленность гарантирует постель и стол, чтобы новые орды устремлялись все быстрее и все дальше. Рекламы на скалах и над ручьями объясняют всем и каждому, где найти новые уединенные уголки, пейзажи, охотничьи угодья и рыбные озера взамен тех, которые уже заполонила толпа отдыхающих. Бюро строят дороги через новую нетронутую глушь, а затем скупают новые участки глуши, так как новые дороги означают новое нашествие. Промышленность выпускает все новые и новые приспособления, спасающие от шишек при соприкосновении с неприрученной природой, и жизнь в дикой глуши превращается в игру. И вот теперь венец всех приспособлений — прицепной домик! Для человека, ищущего в лесах и на горах только того, что дают путешествия с удобствами и гольф, нынешнее положение вещей более чем сносно. Но для тех, кому нужно другое, отдых оборачивается мучительным процессом поисков недостижимого, тягостным обманом механизированного общества.

Отступление дикой природы под натиском механизированных туристов — отнюдь не местное явление. Гудзонов залив, Аляска, Мексика, Южная Африка уже рушатся. Очередь за Южной Америкой. Homo sapiens больше не ухаживает за своим вертоградом под своей смоковницей, он залил в бензобак неуемное стремление бесчисленных существ, которие на протяжении бесчисленных веков жаждали добраться до новых угодий. Он и ему подобные кишат на континентах как муравьи.

Таков новейший образец «отдыха на лоне природы».

А кто отдыхающий и чего он ищет? Достаточно нескольких примеров.

Во-первых, взгляните на любое утиное болото. Вокруг него бампер в бампер стоит застава из автомашин. На каждой кочке в прибрежном тростнике какой-нибудь столп общества держит палец на спусковом крючке автоматического ружья, готовый нарушить любые законы общества и общественного блага, лишь бы убить утку. Тот факт, что он уже перекормлен, нисколько не умеряет его жадного желания вырвать кус мяса и у природы.

В соседнем лесу прогуливается другой столп общества, высматривая редкие папоротники или новых певчих птиц. Его род охоты не часто толкает на кражи и грабеж, и потому он презирает убийцу уток. Но в юности и он почти наверное грешил тем же.

На курорте поблизости отдыхает еще один любитель природы — из тех, кто пишет на коре деревьев скверные вирши. И повсюду — неспециализированный автомобилист, для которого отдыхать значит накручивать мили: за лето он объехал все национальные парки, а теперь поворачивает на юг и мчится в Мехико.

И наконец, профессионал, который тщится с помощью бесчисленных организаций по охране природы дать ее любителям то, чего они хотят, или заставить их хотеть того, что он может им дать.

Почему же столь разнообразные типы объединяются в одну категорию? А потому, что каждый из них по-своему охотник. Но почему каждый называет себя сторонником охраны природы? А потому, что дикие создания, на которых он охотится, ускользпули от него, и он надеется с помощью некромантии законов, субсидий, региональных планов, реорганизации департаментов или иных форм массовых благих пожеланий заставить их вернуться.

Отдых принято рассматривать как экономический ресурс. Сенатские комиссии благоговейно сообщают нам, сколько миллионов тратят люди, гоняясь за ним. И экономической стороны отрицать никак нельзя — дачка на рыбном озере или даже кочка на утиной болоте могут стоить столько же, сколько вся соседняя ферма.

Существует и этическая сторона. В толчее схватки за нетронутые места вырабатываются свои кодексы и заповеди. Нам толкуют о том, «как вести себя на природе». Мы прививаем какие-то взгляды молодежи. Мы печатаем определение «Что такое истинный любитель спортивного отдыха?» и вешаем экземпляр на стенке всякого, кто готов заплатить доллар за распространение веры.

Тем не менее ясно, что такие экономические и этические проявления — лишь следствия мотивации, а не породившие ее причины. Мы ищем соприкосновения с природой, потому что оно доставляет нам удовольствие. Как в опере, экономические механизмы используются для того, чтобы создавать и поддерживать необходимые условия. Как в опере, профессионалы зарабатывают на жизнь, создавая и поддерживая их, но было бы неверно утверждать, будто сама причина существования оперы носит экономический характер. Охотник на уток в укрытии и оперный певец на сцене, несмотря на различия в экипировке, делают одно и то же. Каждый играет, воскрешая драму из реальной жизни прошлого. В конечном счете оба предаются эстетическим упражнениям.

Отношение общества к отдыху на природе весьма противоречиво. Равно серьезные люди придерживаются прямо противоположных взглядов на то, в чем он заключается и что следует предпринять для сохранения возможности такого отдыха. Так, общество защиты дикой природы добивается запрещения проводить шоссе в лесной глуши, а торговая палата стремится их строить — причем и то и другое делается во имя отдыха на природе. Егерь убивает ястребов, чтобы уберечь от них дичь, любитель птиц защищает их — один ради охоты с дробовиком, другой ради охоты с биноклем. Подобные противники не жалеют друг для друга кратких и выразительных эпитетов, но в действительности каждый заботится о каком-то компоненте одного процесса — процесса отдыха. Только эти компоненты заметно отличаются по своему характеру и свойствам. Каждая данная программа может способствовать одному и вредить другому.

По-видимому, пора разделить эти компоненты и рассмотреть свойства каждого в отдельности.

Начнем с самого простого и очевидного — с того, что любитель отдыха на природе может искать, находить, добывать и увозить с собой. В эту категорию входят непосредственно добыча, вроде дичи или рыбы, и еще символы, знаки победы, такие, как головы, шкуры, фотографии и коллекции.

Все это охватывается идеей трофея. Удовольствие от такой добычи заключается (или должно заключаться) не только в обретении, но и в поисках. Трофей — будь то птичье яйцо, крупная форель, корзина грибов, фотография медведя, засушенный цветок пли записка, засунутая в расселину горного пика, — это свидетельство. Оно подтверждает, что его владелец побывал там-то п сделал то-то, что он проявил сноровку, настойчивость или сообразительность в вековой задаче взять верх, перехитрить или завладеть. Эти ассоциации, связанные с трофеем, обычно намного превосходят его материальную ценность.

Однако массовая погоня за трофеями влияет на их притягательность по-разному. Количество дичи и рыбы с помощью искусственного разведения и охраны можно увеличить в такой степени, что на каждого охотника ее придется больше или же больше охотников получат прежнее количество. В последнее десятилетие появилась новая профессия — охотовед. Десятки университетов преподают методы ведения охотничьего хозяйства, ведут научные исследования, чтобы получать дичи «больше и лучше». Однако такое ускоренное повышение «урожайности» подчинено закону снижения возвратных поступлений. Слишком интенсивное управление дичью или рыбой снижает ценность отдельного трофея, делая его в какой-то мере искусственным.

Взять, например, форель, выращенную в садке и только что выпущенную в обезрыбленный ручей. Естественным образом форель в этом ручье размножаться не может. Его воды либо загрязнены промышленными отходами, либо перегреты и мутны, потому что лес по берегам сведен и они истоптаны скотом. Разве можно считать, что эта форель ни в чем не уступает рыбе, которую вы поймали в ее родном чистом ручье в Скалистых горах? Эстетические ассоциации такой форели заметно беднее, пусть даже ее поимка требовала большой сноровки. (По утверждению одного специалиста, печень вскормленной в садке форели настолько испорчена, что обрекает ее на преждевременную смерть.) Тем не менее несколько обезрыбленных штатов теперь почти полностью рассчитывают на эту возрожденную человеком форель.

Искусственность бывает разная, но с ростом массовости методы сохранения дикой природы начинают все больше опираться именно на искусственность и ценность трофеев снижается.

Ради безопасности этой дорогой, искусственной и весьма беспомощной форели Комиссия по охране природы считает себя в праве уничтожать всех цапель и крачек, навещающих садок, где ее выращивают, и всех крохалей и всех выдр, обитающих у ручья, куда ее выпускают. Рыболова, быть может, и не огорчает, что одни дикие создания приносятся в жертву ради других, но орнитолог готов от злости грызть не только собственные ногти, но и чужие глотки. По сути, искусственное зарыбление ставит рыболовство в привилегированное положение за счет других и, может быть, более высоких форм активного отдыха. Оно выплачивает дивиденды одному любителю, хотя акции принадлежат всем. Такого же рода биологические махинации практикуются и в охотничьих хозяйствах. В Европе, где статистические данные об упорядоченной охоте охватывают длительные сроки, известен даже «курс обмена» дичи на хищников. Так, в Саксонии на каждых семь добытых промысловых птиц отстреливается один ястреб и один какой-нибудь хищник на каждые три головы мелкой дичи.

Искусственное разведение дичи, как правило, наносит ущерб растительности — например, олени портят леса. Это наблюдалось на северо-востоке Пенсильвании, на плато Кайбаб и в десятках других областей, судьба которых не получила столь громкой огласки. В каждом случае размножившиеся олени, которым уже не грозили их естественные враги, полностью уничтожали свои обычные кормовые растения. Бук, клеи, тис в Европе, канадский тис и восточная туйя в восточных штатах США, желтая береза и армерия на Западе — все это олений корм, который грозят уничтожить искусственно разводимые олени. Состав лесной флоры, начиная от цветов и кончая деревьями, постепенно беднеет, и олени в свою очередь хиреют от недоедания. В современных лесах уже нет великанов, рога которых украшали стены феодальных замков.

Расти деревьям на английских вересковых пустошах мешают кролики, чьи естественные враги истребляются, поскольку они угрожают также фазанам и куропаткам. На десятках тропических островов и флора и фауна были уничтожены козами, которых ввозили туда ради мяса и как дичь для спортивной охоты. Невозможно представить себе ущерб, который причиняют друг другу млекопитающие, лишенные естественных врагов, и бывшие пастбища, лишенные исконных кормовых растений. Сельскохозяйственные культуры, оказавшиеся между этими двумя жерновами экономических просчетов, удается спасти только с помощью бесконечных компенсаций и колючей проволоки.

Итак, обобщая, можно сказать, что массовое использование дикой природы снижает качество таких трофеев, как дичь и рыба, а также вредит другим ресурсам — например, непромысловым животным, исконной растительности и сельскохозяйственным культурам.

Добывание «косвенных» трофеев, вроде фотографий, не сопряжено со снижением качества и причинением вреда. Красивый пейзаж, ежедневно запечатляемый десятком туристских фотокамер, в общем никакого физического ущерба от этого не несет; как не пострадает он, даже если его щелкнут сотни раз. Производство фотоаппаратов принадлежит к немногим безобидным отраслям промышленности, паразитирующим на дикой природе.

Таким образом, воздействие массового использования может быть столь же принципиально различным, как и две категории объектов, которые добываются в качестве трофеев.

Теперь рассмотрим еще один компонент активного отдыха, более тонкий и сложный, — ощущение уединенности среди природы. О том, что оно приобретает ценность дефицита, весьма высокую для некоторых людей, свидетельствует спор, ведущийся из-за дикой природы. Необжитую глушь официально определяет бездорожье, и шоссе проводится только до ее границ. А потому участки такой глуши рекламируются, как нечто уникальное, и они действительно уникальны. Но вскоре все тропы уже забиты, растут требования установить воздушное сообщение, а может быть, нежданный пожар заставляет рассечь участок пополам дорогой для подъезда пожарных. Или же из-за наплыва туристов, вызванного рекламой, проводники и владельцы вьючных лошадей взвинчивают цены, после чего кто-то приходит к выводу, что сохранение первозданной глуши недемократично. Или же местная торговая палата, вначале не освоившаяся с такой новинкой, как лесная глушь с официальным ярлычком «дикая», распробует вкус туристских денег и возжелает их побольше. Тут уж ей будет не до глуши. Джип и самолет — порождения все нарастающего напора людской массы — положат конец всякой надежде на уединенность среди природы.

Короче говоря, именно редкость дикой глуши в сочетании с рекламой и предприимчивостью сводит на нет все усилия помешать ей стать еще большей редкостью.

И без дальнейших объяснений ясно, что массовое использование кладет конец уединенности, и когда мы говорим о шоссе, туристических лагерях, тропах и санитарных удобствах как о «развитии» возможностей для отдыха, мы лжем, если имеем в виду этот компонент. Подобные удобства для толпы ничего не развивают — в том смысле, что они ничего не добавляют и не создают. Наоборот, все это вода, которую льют и в без того уже жидкий суп.

Теперь сопоставим с компонентом уединённости другой компонент, очень простой и четкий, который назовем «чистым воздухом и переменой обстановки». Массовое использование не уничтожает и не снижает его ценности. Тысячный турист, звякающий калиткой национального парка, вдыхает примерно тот же воздух, что и первый. Как и первый, он оказывается в мире, нисколько не похожем на привычный мир контор. Пожалуй даже, столь дружное вторжение в мир природы усиливает контраст. Следовательно, можно сказать, что компонент свежего воздуха и перемены обстановки, как и фотографическая охота за трофеями, без ущерба выдерживает массовое использование.

Но перейдем к следующему компоненту — восприятию естественных процессов, благодаря которым земля и все живое на ней обрели свои особые формы (эволюция), а также поддерживают свое существование (экология). Так называемое «наблюдение природы» вопреки мурашкам, которые тут же начинают ползать по спинам избранных, представляет собой первые робкие попытки массового сознания обрести такое восприятие.

Главное свойство восприятия заключается в том, что оно не сопряжено ни с потреблением, ни со снижением ценности каких бы то ни было ресурсов. Стремительное падение сокола на добычу, например, один человек воспринимает как драму эволюции, а другой видит в нем просто угрозу своему ужину. Драма может снова и снова волновать еще тысячи зрителей, а угроза взволнует одного-единственного, потому что он тут же схватится за дробовик.

Развитие восприятия — вот единственная истинно творческая сторона обеспечения отдыха на природе.

Этот факт очень важен, а его потенциальные возможности для улучшения «хорошей жизни» пока еще мало кому ясны. Когда Дэниел Бун впервые вступил в леса и прерии «темной, напоенной кровью земли», он превратил в свою собственность чистейшую суть американской природы. Сам он таких слов не употреблял, но он обрел то, что теперь ищем мы, а дело ведь в явлении, а не в его наименовании.

Отдых, однако, — это не сама природа, а наша реакция на нее. Реакция Дэниела Буна зависела не только от свойств того, что он видел, но и от свойств мысленного взора, каким он это видел. Экологическая наука изменила свойства мысленного взора. Она открыла происхождение и функции того, что Бун воспринимал только как факты. Она открыла механизмы того, что Бун воспринимал только как свойства. У нас нет мерки для такого изменения, но можно твердо сказать, что по сравнению с современным экологом Бун видел только внешность вещей. Невероятная сложность сообщества растений и животных, врожденная красота организма, называемого Америкой, которая была тогда в полном цвету своей юности, оставалась для Буна столь же невидимой и непонятной, как для нынешнего преуспевающего дельца. По-настоящему развивать американские ресурсы для активного отдыха на лоне природы — значит развивать у американцев восприятие. А все остальные действия, которые мы именуем развитием активного отдыха на лоне природы, в лучшем случае сводятся к попыткам замедлить пли замаскировать процесс снижения ценности.

Однако не нужно торопиться с выводом, будто преуспевающий делец должен получить университетский диплом, чтобы научиться «видеть» свою страну. Наоборот, дипломированный биолог может относиться к таинствам, с которыми он соприкасается, столь же равнодушно, как гробовщик. Подобно всем истинным сокровищам духа, восприятие может раздробиться на мельчайшие частицы, не став ни на йоту хуже. Бурьян на городском пустыре учит тому же, что и дремучий лес. Фермер может увидеть на своем пастбище то, в чем будет отказано ученому, странствующему по Южным морям. Короче говоря, восприятие нельзя купить ни за ученый диплом, ни за доллары. Оно развивается дома точно так же, как за границей, и тот у кого возможности невелики, может распорядиться ими нисколько не хуже того, чьи возможности больше. Для восприятия природы вакханалия активного отдыха и бессмысленна и не нужна.

И наконец, пятый компонент — ощущение деятельного соприкосновения с землей. Оно незнакомо тем, кто лишь голосует за сохранение природы, но не способствует ему трудами своих рук. Оно возникает, только когда человек, наделенный восприятием, применяет свое умение для блага земли. Другими словами, оно доступно только землевладельцам, слишком бедным, чтобы покупать себе отдых на лоне природы, а также заботящимся о земле профессионалам с острым зрением и экологическим мышлением. Турист, покупающий доступ к красотам природы, ничего подобного не знает, как и охотник, нанимающий себе в егеря государство или какого-нибудь профессионала. Государство, которое заменяет частное управление землей, предназначенной для активного отдыха, управлением общественным, отдает, само того не зная, своим служащим львиную долю того, что предназначалось для всех его граждан. Мы, лесничие и охотоведы, по логике вещей должны были бы сами платить, а не получать плату за вмененное нам в обязанность деятельное соприкосновение с дикой природой.

В сельском хозяйстве до некоторой степени признается, что ощущение деятельного соприкосновения с землей в процессе выращивания урожая может быть не менее важным, чем сам урожай. Сказать то же об охране природы никак нельзя. Американские охотники-спортсмены без всякого уважения относятся к интенсивному разведению дичи на шотландских вересковых пустошах и в центральноевропейских лесах. И в чем-то они правы. Однако они совершенно не принимают во внимание ощущение деятельного соприкосновения с природой, которое европейский землевладелец получает, разводя дичь. Этого у нас пока нет, а это очень важно. Когда мы соблазняем фермера субсидиями, чтобы он посадил лес или развел дичь, мы тем самым признаем, что радости деятельного соприкосновения с дикой природой еще не известны ни фермеру, ни нам самим.

В науке существует формула: онтогенез повторяет филогенез. Другими словами, развитие каждого индивида повторяет эволюционную историю всего рода человеческого. Это верно в отношении не только физического, но и духовного развития. Охотник за трофеями — это возродившийся пещерный человек. Охота за трофеями — это прерогатива юности, как родовой, так и личной, и не требует оправданий.

Тревогу внушает тот современный охотник за трофеями, который так и не взрослеет, у которого потребность в уединенности, восприятии или деятельном соприкосновении с природой так и не развилась, а может быть, утратилась. Это моторизованный муравей. Вместе с себе подобными он кишит на континентах, не научившись видеть собственный задний двор, и потребляет дары природы, ничего не создавая взамен. Это ради него организаторы активного отдыха обесценивают глушь и готовят искусственные трофеи в глубоком заблуждении, будто этим они оказывают услугу обществу.

Любитель трофеев из-за определенных своих особенностей рубит сук, на котором сидит. Чтобы получать радость, он должен владеть, вторгаться, хватать. А потому нетронутая глушь, которую он сам увидеть не может, не имеет для него никакой ценности. Отсюда возникает весьма распространенное убеждение, будто нетронутая глушь ничего не дает обществу. Для людей, лишенных воображения, белое пятно на карте знаменует бессмысленное расточительство, хотя для других оно обозначает высшие ценности. (Неужели Аляска ничего для меня не значит из-за того, что я никогда туда не поеду? Неужели мне нужны шоссе, чтобы узнать арктическую тундру, гусиные угодья на Юконе, кадьякского медведя, пастбища снежных баранов на Мак-Кинли?)

Короче говоря, примитивные формы активного отдыха на природе пожирают собственную базу, тогда как высшие формы хотя бы в некоторой степени обеспечивают удовлетворение почти или вовсе без вреда для земли и жизни. Развитие транспортных средств без соответствующего развития восприятия грозит нам качественным банкротством активного отдыха на природе. И развивать возможности такого отдыха нужно, не исчерчивая дорогами прекрасный край, а пробуждая восприятие в пока еще далеко не прекрасном человеческом сознании.