Глава первая,
в которой речь пойдет о змеях и сакивинках

Не могу удержаться от того, чтобы еще раз не отдать должное организаторским способностям Айвена. Уже в день прибытия у нас было где устроить полагающееся по времени суток чаепитие. В нашем распоряжении оказался целый дом, и не где-нибудь на задворках, а на главной улице Эдвенчер.

Впрочем, «дом» сказано с большой натяжкой, если можно так назвать крохотную деревянную халупу, до того изъеденную червями и термитами, что было не ясно, как ей удавалось сохранять вертикальное положение. Она, как и все дома в Гвиане, возвышалась на деревянных сваях, а внутри были три комнаты, одна из которых служила нам спальней и столовой, вторая — кухней, а третью мы предназначили для животных. Располагалась хижина довольно далеко от дороги и отделялась от нее широкой, наполненной водой канавой, через которую был перекинут расшатанный деревянный мостик. Коротенькая, но крутая лестница, заканчивавшаяся небольшим квадратным балкончиком, вела к передней двери. Такие же ступеньки в задней части хижины вели в кухню.

В тот вечер Айвен был в ударе и творил на кухне некие странные магические ритуалы, наполняя атмосферу божественным, аппетитным ароматом кэрри, а Боб, в свою очередь, колдовал в спальне, мужественно пытаясь разместить три гамака в пространстве, которого едва хватило бы и на один. Я же восседал снаружи, на верху шаткой деревянной лестницы, в лучах скудеющего света; меня окружали книги, рисунки и целый симпозиум местных охотников, которых созвал Айвен. Предварительный разговор с аборигенами — крайне важная составляющая часть экспедиции. Показывая им изображения различных животных, которых ты хотел бы у них приобрести, многое узнаешь о местной фауне, в частности редок или распространен тот или иной вид. Ну и, конечно, следует заранее поторговаться, чтобы и тебе и охотникам было ясно что к чему. А надо сказать, что давненько не видел я такого разношерстного и любопытного народца, как охотничий контингент Эдвенчер: тут и пара здоровенных негров, и толстенький малорослый китаец с бесстрастным лицом, как и у большинства представителей его племени; ну и конечно же семь — восемь худощавых индейцев с горящими карими глазами и путаницей черных как смоль волос, и целое сборище метисов самых разных комплекций и оттенков кожи. К сожалению, препятствием для плодотворных переговоров являлось то обстоятельство, что я совсем недавно приехал в страну и, естественно, не имел времени освоиться с местными названиями животных.

— Айвен, вот этот парень обещает раздобыть для меня пимпу, — крикнул я, перекрывая проклятия намаявшегося с гамаками Боба и шипение кэрри, — а что это такое? Некая разновидность дикой свиньи?

— Нет, сэр, — кричал мне в ответ Айвен. — Пимпа — это дикобраз.

— А что значит «киджихи»?

— Такое мелкое животное с длинным носом, сэр.

— Это вроде мангусты?

— Нет, сэр, она крупнее мангусты, с очень длинным носом и кольцами на хвосте. Так и ходит хвост трубой.

— Во-во! — хором ответили охотники в знак подтверждения.

— Носуха, что ли? — спросил я, поразмыслив.

— Именно так, сэр, — крикнул Айвен.

И так битых два часа, пока Айвен не доложил наконец, что еда готова. Распустив охотников по домам, мы вошли в комнату, — и… о ужас!.. При свете лампы-молнии нам открылось странное зрелище, будто кто-то без видимого успеха пытался устроить в нашей комнате передвижной цирк. Веревки, канаты оплетали комнату, точно паутина гигантского паука; посреди всего этого хаоса с потерянным видом стоял Боб, держа в руке молоток и беспомощно пытаясь разобраться в конструкции гамаков.

— Скорее я сам повешусь, чем научусь их вешать! — скорбно сказал он, увидев меня. — Ну вот хотя бы москитная сетка к моему гамаку… Черт ее поймет, куда ее приспособить?

— Не знаю наверняка, но думаю так: сперва сетку, потом гамак, — сказал я, горя желанием помочь.

Предоставив Бобу самостоятельно распутывать им же самим завязанный гордиев узел гамаков, я отправился в кухню помогать Айвену сервировать стол.

Мы расчистили часть стола от свешивающейся поросли веревок, и только было принялись за изысканную трапезу, как раздался громкий стук в дверь и чей-то грубый голос прохрипел:

— Доброй ночи! Доброй ночи! Доброй ночи!

Засим в комнату ввалился, выписывая кренделя кривыми, словно бананы, ногами, маленький сморщенный человечек — метис с преобладанием индейских кровей. Рожа у него была точно как у макаки, облопавшейся вышеупомянутых фруктов и мучающейся несварением желудка. Шатаясь с сильного перепою, он вошел в круг света, отбрасываемого лампой-молнией, одарил нас идиотской улыбкой и обдал нас мощной волной ромового перегара.

— Это мистер Кордаи, сэр, — в явном замешательстве проговорил Айвен своим вышколенным голосом. — Он превосходный охотник.

— Именно так! — согласился мистер Кордаи, хватая мою руку и энергично тряся ее. — Доброй ночи, шеф, доброй ночи!

Еще в Джорджтауне я понял, что выражение «доброй ночи» употребляется в этой стране в качестве приветствия в любое время после захода солнца; но, пока ты к этому не привыкнешь, чувствуешь себя несколько неловко. Гость не заставил себя долго упрашивать пропустить за наше здоровье стаканчик-другой рому. А уж как сел, так и не сходил с места целый час, охотно, хотя и несколько сбивчиво, рассказывая о животных, которые попадались в его силки в прошлом и которых он собирался поймать в будущем. Мне удалось тактично свести разговор к более конкретному объекту — озеру, находившемуся в нескольких милях от Эдвенчер. Мы с Бобом горели желанием побывать на этом озере, посетить расположенную неподалеку индейскую деревню, ну и, конечно, познакомиться с фауной, населявшей его берега. Вот уж когда наш собеседник особенно разошелся! Еще бы! Кто как не он знает это озеро лучше всех! Сколько раз посылала ему судьба в окрестных лесах смертельные схватки со змеями самых немыслимых размеров, сколько раз случалось ему спасаться вплавь от диких зверей, которых он пытался поймать!.. Чем больше он плел, тем меньше у меня оставалось доверия к мистеру Кордаи, но все-таки после очередного стаканчика рому мы условились, что наутро он зайдет за нами и поведет к озеру. Он согласился, добавив, что самое правильное — выйти около шести и проделать самую трудную часть пути, прежде чем солнце начнет припекать. Раздавая обещания, что завтра мы добудем кучу самых разнообразных зверей, мистер Кордаи откланялся и, шатаясь, удалился в ночь.

В пять утра мы уже были на ногах и развернули лихорадочную подготовку к походу. В половине восьмого Айвен снова поставил чайник и послал местного мальчонку на поиски нашего столь обязательного проводника. Вернувшись полчаса спустя, наш юный посыльный доложил, что мистер Кордаи вообще не приходил домой ночевать и жена его не меньше нас встревожена, куда же он запропастился (хотя, надо думать, по совсем другим причинам). В десять стало совершенно очевидно, что мистер Кордаи забыл о нас, так что мы решили прогуляться вокруг Эдвенчер и посмотреть, каких животных тут можно встретить.

Перейдя дорогу, мы двинулись через лес и вскоре вышли на песчаный пляж. Перед нами простирались воды Атлантики. Я полагал, что вода здесь соленая, как и положено морской воде, но из-за того, что мы находились вблизи устья реки Эссекибо, вода была пресной, хотя и Донельзя замутненной желтой грязью и обрывками листьев, выносимых течением из глубин материка. Песчаные Дюны, простиравшиеся позади пляжа, поросли высоким Уродливым кустарником и рощицами корявых деревьев. Эти кустарнички и рощицы приютили немало самых разнообразных рептилий, их жизнь била здесь полным ключом. Вот анолисы — небольшие грациозные ящерки с огромными глазами и тонкими, изящными пальцами. Эти существа, во множестве снующие среди ветвей кустарника, безобидны и довольно беспомощны — их легко поймать голыми руками. Чахлые деревья густо обросли длинными прядями испанского мха, свисавшими словно большие космы седых волос. Между ветвями во множестве произрастали орхидеи и прочие эпифиты, прицепившись крохотными корнями к грубой коре под самыми немыслимыми углами. В подлеске мы разыскали также немало древесных лягушек, изящно украшенных пепельно-серой филигранью по темно-зеленому фону. Этот колорит как нельзя лучше сочетается со мхом и листьями орхидей.

По песку вокруг нас, словно крупные зеленые ракеты, проносились многочисленные амейвы, многие из которых; достигали почти двенадцати дюймов в длину. Почему-то решив, что жизнь его много потеряет, если он не поймает хоть нескольких из этих блестящих ящериц, Боб с дикими криками пустился в погоню за одной, пытаясь поймать ее шляпой… Когда мой партнер бесследно исчез из виду, я понял, что подобный метод ловли рискует оставить его ни с чем. Так, а вот и еще одна амейва, да какая здоровая! Лежит себе на песочке да греется на солнышке, не подозревая, что за ней уже идет охота… А дайте-ка я попробую собственный метод!.. К черенку сачка для бабочек я Я привязал тонкий шнурок и завязал скользящую петлю. Затем я с величайшей осторожностью приблизился к амейве. Лежа на горячем песке, она настороженно наблюдала блестящими глазами за моими действиями. Я медленно подвел петлю к голове ящерицы, попытался накинуть — и что за незадача! Шнурок зацепился за стебельки травы, и все мои усилия насмарку! Амейва с любопытством изучала болтавшуюся перед ней петлю, по-видимому не связывая ее с моим присутствием. Предпринимаю еще одну попытку, выхожу один на один с ящерицей — и поминай как звали, только хвост мелькнул в гуще кустов.

Кляня судьбу и высматривая, нет ли где другой добычи, я услышал, как из кустов меня отчаянно зовет Боб. Побежав на крик, я увидел, что мой партнер стоит на четвереньках перед густой стеной подлеска.

— Что стряслось?

— Тиш-ше ты! Вон под тем кустом… там здоровенный тейю!

Я лег на песок, всмотрелся под куст — и впрямь, между корнями возлежала огромная жирная ящерица длиною около трех футов. Ее массивное тело густо украшали черные и ярко-красные чешуйки, а по черному хвосту рассыпались золотые блестки. У нее была широкая и, очевидно мощная пасть, из которой то появлялся, то исчезал толстый черный язык. Рептилия с интересом следила за нами.

— Надо что-то предпринять, — предложил я, — а то ведь удерет!

— Стой здесь, — сказал Боб, — а я попытаюсь отрезать ей путь к отступлению.

Сказав это, Боб уполз в тыл противника, я же, лежа ничком, продолжал наблюдения. И тут я впервые (а сколько таких случаев еще было у меня впереди!) убедился, сколь хитры эти неуклюжие на первый взгляд создания. Изгибая шею и поворачивая голову, ящерица снисходительно следила за обходными маневрами Боба. Выждав, когда мой компаньон почти дополз до противоположной стороны куста, тейю рванулся с места — только облачко пыли на мгновение повисло в воздухе. Боб вскочил, метнулся за ней — черта с два! Тейю уже благополучно скрылся под сенью соседнего куста.

Боб сел, выплевывая песок и оглядываясь по сторонам: куда же эта тварь могла запропаститься? Между тем, когда я приблизился к театру боевых действий, тейю выполз из своего убежища и с опаской двинулся по направлению ко мне. Я стоял не шелохнувшись, и ящерица, очевидно приняв меня за ствол сухого дерева, приблизилась на расстояние нескольких футов. Когда она оказалась в пределах досягаемости, я повторил ястребиный бросок Боба, глухо плюхнулся на песок — но все же успел-таки цепко схватить ящерицу одной рукой за шею! Тейю мгновенно свернулся в кольцо и попытался укусить меня за руку, причем до того неожиданно, что чуть не вырвался у меня из рук. Никогда бы не поверил, какая сила может заключаться в этом не столь уж крупном существе! Поняв, что ей не вырваться, ящерица пустила в ход задние лапы с могучими когтями, пытаясь расцарапать мою руку до крови и в то же время отчаянно хлеща во все стороны хвостом. Нам с Бобом понадобилось целых десять минут, чтобы совладать с нею и запихать ее в мешок. К этому времени мы оба были ободраны в кровь, а меня эта тварь к тому же так хлестнула хвостом по лицу, что искры из глаз посыпались.

Лишь некоторое время спустя мы поняли, как нам повезло с этим тейю — ведь из всех обитающих в Гвиане ящериц они самые смелые и хитрые и так просто в руки не даются. В неволе лишь немногие из них приручаются подпускают к себе — большинство же остаются дикими коварными. Большинство ящериц кусаются лишь в том случае, если оказываются в безвыходном положении ил при попытке взять их в руки, а тейю может напасть и без всякого повода.

Правда, впоследствии мы приобрели кое-какой опыт, так что к определенному моменту у нас скопилось уже около двух десятков тейю, которых мы в Джорджтауне держали в большом ящике с проволочной сеткой. Но все же мне еще не раз приходилось убеждаться в их коварстве. Как-то раз я пришел поставить им свежей воды и увидел, что все они лежат кучей в одном из углов клетки, закрыв глаза. Полагая, что они спят, я спокойно открыл дверцу и только потянулся за миской, как вдруг одна из этих рептилий открыла глаза и мгновенно, бульдожьей хваткой повисла у меня на большом пальце. Я попытался стряхнуть ее, но от шума проснулись остальные ящерицы и стремглав бросились на помощь собрату. Я тут же вытащил руку из клетки вместе с повисшим на ней тейю и захлопнул дверцу — иначе вся эта дикая орда неминуемо скопом вцепилась бы в мою руку. Пока на ней висела только одна тварь, освободить руку не составило особого труда, ну а если бы все двадцать — что тома? Даже подумать страшно! Не знаю других ящериц, которые по самому ничтожному поводу проявляли бы такую злость! Когда в ящик с тейю сажали новых жильцов, то проволочную сетку приходилось накрывать мешковиной, иначе ящерицы бросались на сетку и принимались кусать и царапать ее когтями, стараясь дорваться до человека.

…Успешно завершив поимку нашего первого тейю, мы предприняли новые попытки ловить амейв. Хотя в прошлый раз ни один из нас не достиг цели, предложенный мною метод лова — с помощью скользящей петли — был все же признан более надежным, нежели «шапкозакидательский» метод Боба. Ох, сколько же понадобилось терпения, сколько было пережито горечи разочарований, прежде чем нам удалось поймать шесть экземпляров этих прелестных созданий. А ведь они и в самом деле восхитительны — так и сияют, словно полированные резные безделушки, затейливо раскрашенные травянисто-зеленым, черным и желтым.

Правда, они требовали крайне осторожного обращения, но по иной причине, чем тейю. Чуть что — и ящерица сбрасывает свой великолепный длинный хвост, а кому такая нужна? Но, в итоге, надежно упаковав ящериц в холщовые мешки, мы направились к нашей хижине пообедать, заодно и посмотреть, не объявился наш отважный охотник мистер Кордаи.

Как и следовало ожидать, храбреца ловца нигде и духу не было. Зато на ступеньках хижины нас поджидал молодой индеец, у ног которого лежал большой мешок. Присмотревшись, я увидел, что мешок шевелится.

— С чем пожаловали? — спросил я, с надеждой глядя на мешок.

— Кумуди, хозяин, — с улыбкой сказал юноша. — Большая водяная кумуди.

— Что такое «водяная кумуди»? — спросил я у Айвена, который как раз в этот момент появился из кухни.

— Это крупная змея, сэр. Вроде боа, только живет в воде.

Я подошел к мешку и приподнял его. Он оказался весьма тяжелым, и когда я поднял его, изнутри раздалось зловещее, рассерженное шипение. Развязав веревку, я заглянул внутрь — вот это да! Там, в глубине, свернулась кольцами большая блестящая анаконда. Это водяная змея, родственница боа-констриктору. Об этой рептилии понаписана масса волнующих, но не всегда внушающих доверие историй.

— Взгляни, Боб, — сказал я, наивно рассчитывая доставить моему компаньону радость от нового приобретения. Это анаконда, да какая!

— Да ну тебя! — отшатнулся Боб. — Завяжи-ка лучше мешок, от греха подальше!

Но выполнить это требование сразу оказалось невозможным. Дело в том, что гвианские змееловы требуют плату за пойманных удавов и анаконд не со штуки, а с погонного фута. Может, с их стороны это и резонно, но нам-то от этого не легче: ведь чтобы измерить длину змеи, ее приходится вынимать из мешка, в каком бы настроении она ни была. В частности, анаконда, о которой идет речь, пребывала в весьма дурном настроении, и лишь впоследствии я узнал, что они крайне редко пребывают в каком-либо другом. Но в тот момент я, еще не имея представления о сложности характера анаконд и привыкнув к куда более покладистым африканским питонам, запросто засунул руку в мешок, чтобы схватить анаконду за шею. Она яростно бросилась на меня, но, по счастью, промахнулась; Айвен, индеец и Боб со страхом взирали на меня как на сумасшедшего.

— Вы что, сэр! Это же презлющая змея! — сказ Айвен.

— Она укусит вас, — прошептал индеец.

— И ты получишь заражение крови, — заключил Боб.

Но эти предостережения мне уже были ни к чему. Со второй попытки я сцапал-таки шипящую и извивающуюся рептилию за шею и выволок из мешка. Индеец измерил ее — пять футов шесть дюймов, не так уж и много для анаконды: известны экземпляры и до двадцати пяти футов длиной. Уплатив индейцу запрошенную им сумму с погонного фута, мы с Бобом, как отважные змееловы, дружным усилиями запихали анаконду в один из надежных мешков, которые привезли с собою специально для этой цели. Затем я вылил на мешок пару ведер воды и отнес в комнату, где содержались другие добытые животные.

Некоторое время спустя я отправился в единственный в Эдвенчер магазин купить гвоздей. Возвращаюсь — и что я вижу? Боб стоит на верхней ступеньке деревянной лестницы, ведущей в кухню, с застывшим выражением лица и толстенным суком, точно древком знамени, в руке — ну, Наполеон на Аркольском мосту! Из глубины дома доносилось угрюмое бормотание Айвена, периодически сменявшееся завыванием.

— Что стряслось? — бодрым голосом спросил я.

Боб бросил на меня полный отчаяния взгляд.

— Твоя анаконда удрала, — сказал он.

— Как удрала? Каким образом?

— Не знаю как, но факт остается фактом. Устроилась в кухне. Похоже, ей там нравится.

Я взбежал по ступенькам и заглянул в кухню. Анаконда возлежала, свернувшись кольцами возле печки, а опрокинутый горшок, валявшийся на полу посередине кухни, свидетельствовал о поспешном отступлении Айвена. Увидев меня, анаконда с яростным шипением двинулась в мою сторону, но безрезультатно, потому как до меня было добрых шесть футов. Тут из двери спальни показалась голова Айвена — судя по выражению его лица, он так и не оправился от шока.

— Как бы нам ее поймать, сэр? — спросил он.

Тут змея с шипением рванулась к нему. Айвена как ветром сдуло.

— Попробуем прижать к полу, — сказал я, как мне показалось, очень авторитетным тоном.

— А ты видишь, в каком она настроении? — парировал Боб. — Ну, уж если ты так настаиваешь, сам входи и принимай. В случае чего я прикрою твой отход.

Поняв, что ни Боба, ни Айвена в кухню калачом не заманишь, я решился выйти на подвиг один. С мешком наготове и с рогулькой наперевес я двинулся на анаконду как матадор на быка. Змея собралась в тугой напряженный узел и бросилась на мешок, а я заплясал вокруг, пытаясь улучить момент и прижать ее рогулькой к полу. Но вот на краткое мгновение голова ее застыла, р-раз! — и змея презрительно отшвыривает рогульку и быстро ползет к выходу, яростно шипя, словно автогенная горелка. В этот момент, видя, что анаконда надвигается прямо на него, Боб машинально шагнул назад, забыв про ступеньки, — и — бумс-бумс-бумс вниз по лестнице! Анаконда — за ним. Когда я подбежал к двери, Боб уже сидел внизу посреди лужи перед лестницей. Змеи нигде не было видно.

— Куда она делась?!

— И… ты еще… смеешь спрашивать? — огрызнулся он, медленно вставая на ноги. — Я чуть шею не сломал, а ты — куда де-елась, куда де-елась! Так я тебе взял и пошел искать, куда делся твой экземпляр!

Обшарили все вокруг, во все щели заглянули — как в воду канула! Но как же она все-таки вырвалась из плена? Оказалось, обнаружила не замеченную прежде дырочку в уголке мешка. Возможно, поначалу она была совсем крохотной, зато теперь у мешка не было дна, но имелось две горловины. Когда мы уселись пить чай, я позволил себе поплакаться об утрате такого великолепного экземпляра.

— Ничего страшного, — утешал меня Боб. — Полагаю, она явится ночевать к Айвену в гамак. Уж от него-то она не улизнет!

Айвен промолчал, но по выражению его лица было нетрудно догадаться, что перспектива застать у себя в гамаке анаконду его отнюдь не радовала.

Наш чай прервало появление коротенького, пухленького и чрезвычайно застенчивого китайца; под мышкой у него была какая-то большая и смешная птица. Размером она с домашнюю индюшку и выделялась строгим черным нарядом, только крылья у нее оттенялись белыми перьями. Голова увенчивалась пучком кучерявых перьев, похожим на взъерошенный ветром хохолок. Клюв у нее был короткий и толстый, у основания вокруг ноздрей покрытый толстом восковиной. Этот клюв, как и массивные ноги, похожие на цыплячьи, были желтого канареечного цвета. Птица смотрела на нас большими темными проникновенными глазами, в которых тем не менее блестел сумасшедший огонек. Птица носила эффектное имя — кюрассо; после непродолжительного торга я приобрел эту птицу у китайца, и владелец посадил ее к нашим ногам. С минуту она простояла неподвижно, мигая глазами и издавая мягкое и жалобное «пит… пит… пит…» — звуки, никак не сочетавшиеся с ее размерами и импозантной внешностью. Я наклонился и погладил ее по голове; птица тут же закрыла глаза и уселась на полу, блаженно подрагивая крыльями и гортанно курлыча. Но всякий раз, как только я переставал ее поглаживать, она открывала глаза и глядела на меня с недоумением, и в ее «пит… пит… пит…» звучали ноты оскорбленной невинности. Поняв, что я абсолютно не намерен торчать около нее весь день и гладить по головке, она грузно поднялась и подвалила к моим ногам, по-прежнему забавно пища; подобравшись ко мне неслышною, хитрою поступью, она разлеглась на моих туфлях, закрыла глаза и вновь принялась блаженно курлыкать. Нам с Бобом еще никогда не доводилось видеть столь кроткой, глупой и дружелюбной птицы, и мы единодушно окрестили ее Катбертом — это имя как нельзя более соответствовало ее сентиментальному характеру.

Китаец заверил нас, что Катберт до того ручной, что никуда не убежит. Мы решили: пусть свободно разгуливает по дому, только на ночь запирать будем. В первый же вечер он дал нам понять, каких сюрпризов от него можно ожидать. Эта треклятая птица оказалась не просто ручной — она ни минуты не могла прожить без человеческого общества, более того, норовила устроиться как можно ближе к человеку.

Когда китаец ушел, я засел за дневниковые записи, которые порядком подзабросил. Через некоторое время Катберт решил, что толика моего внимания ему не повредит и, громко хлопая крыльями, взгромоздился на стол. Он медленно пересек стол наискосок, радостно пища, и попытался разлечься прямо на моей тетради. Я оттолкнул его, и реакция последовала незамедлительно. С оскорбленным видом он отступил назад и перевернул чернильницу. Пока я вытирал чернильную лужу, он успел наложить на две страницы моего дневника свою личную печать, столь увесистую и липкую, что эти две страницы мне пришлось переписывать заново. Тем временем Катберт предпринимал одну за другой попытки забраться ко мне на колени, но всякий раз получал решительный отпор. Поняв, что хитростью меня не возьмешь, Катберт решил переменить тактику и действовать наскоком. Он вспорхнул, намереваясь сесть ко мне на плечо, но промахнулся и тяжело плюхнулся на стол, снова опрокинув чернильницу. Все эти свои нелепые маневры Катберт сопровождал беспрестанным забавным писком. Наконец я, потеряв терпение, спихнул его со стола, и бедняге ничего не оставалось, как удалиться в угол, затаив обиду.

Но, увы, сюрпризы на этом не закончились. Немного погодя явился Боб развешивать спальные принадлежности — ах, знал бы он, что его сейчас ожидает! В пылу неравной борьбы с веревками, поддерживающими гамаки, бедняга не заметил, как коварный противник незаметно подкрался со спины и улегся у самых ног. Когда сражение с гамаком достигло апогея, Боб сделал шаг назад, споткнулся о пернатого и полетел… только не ввысь, а на пол. Издав невольный клич, Катберт вновь ретировался в свой угол. Выбрав момент, когда Боб, как ему казалось, с головой окунулся в дело, он вышел из убежища и вновь улегся у него под ногами. Дальше, как сейчас помню, последовал ужасающий грохот — это снова рухнул на пол Боб со всеми гамаками в придачу. Из-под груды москитных сеток и веревок Катберт таращил глаза и раздраженно пищал. Я не мог удержаться от смеха!

— Так ты… еще и ржешь! — негодующе проревел Боб. — Значит, так: или ты сейчас же уберешь эту мерзкую птицу, или у тебя еще одним «ценным экземпляром» станет меньше, помяни мое слово! Не возражаю, пусть ластится ко мне, когда мне больше нечем заняться. Но отвечать ему взаимностью и одновременно развешивать гамаки — это уже слишком!

Так Катберту пришлось изменить меру пресечения — взамен «подписки о невыезде» он был препровожден в общую комнату для животных. Но и этого мне показалось мало, и я привязал его за ногу к одной из клеток — пусть пищит сколько влезет, не поможет все равно!

Впрочем, к вечеру мы несколько смилостивились, и когда вышли на лестницу покурить и поболтать, Катберту было разрешено посидеть с нами. Айвен сообщил новость — ему удалось повидать неуловимого Кордаи. Оказывается, он ездил в Джорджтаун, но теперь, когда со всеми делами покончено, он зайдет за нами завтра на рассвете и сопроводит нас на озеро. По-видимому, Айвен полагал, что этот джентльмен на сей раз не обманет, но мне, говоря по совести, верилось с трудом.

Был теплый вечер. Воздух напоен мелодичным пением сверчков. Вдруг из соседнего куста раздалось несколько диссонирующих звуков, напоминавших отрыжку — это в общий хор вступила и тут же смолкла, должно быть засмущавшись, древесная лягушка. Но вот до наших ушей донеслось едва слышное влюбленное рыгание ее дружка, и она кротко ответила ему. Только мы завели разговор, не отправиться ли нам на поиски этих созданий, полагая, что в зоопарке-то их обучат светским манерам, как вдруг на дороге показались многочисленные мерцающие огни, двигавшиеся в нашу сторону. Поравнявшись с домом, толпа свернула с дороги и пересекла деревянный мостик — только слышно было, как шаркают по доскам босые ноги. Когда вошедшие обступили лестницу, я узнал среди них нескольких индейских охотников, с которыми разговаривал накануне вечером.

— Доброй ночи, хозяин, — хором воскликнули они. — Мы принесли тебе зверей!

Мы провели охотников в нашу крохотную жилую комнату. Тесно набившись, они тщательно закрыли все окна и двери. В их бронзовых лицах, освещаемых лампой-молнией, угадывалось стремление скорее показать нам свои трофеи. Кто-то самый нетерпеливый протиснулся вперед и жертвенным жестом положил на стол старый мешок из-под муки, полный извивающихся и копошащихся существ.

— Это ящерицы, хозяин, — радостно сказал охотник.

Я развязал мешок. Оттуда немедленно высунула голову амейва, да как меня за палец — цап! Мгновенно последовал такой взрыв всеобщего хохота, что хижина чуть было не рассыпалась в прах. Насилу запихнув милую тварь обратно в мешок, я передал его Бобу:

— На-ка, дружище, сосчитай ящериц! Ты ведь так любишь их, если не ошибаюсь.

Пока, мы с Айвеном торговались с владельцем, Боб, призвав в помощь одного из охотников, тщательно пересчитал ящериц. Правда, две из них предприняли попытку скрыться за частоколом бронзовых ног, но были благополучно пойманы.

Засим место в нашем «алтаре» заняла весьма ветхая корзина, в которой находилась пара черных как смоль змей примерно по четыре фута каждая. Концы их хвостов на протяжении последних шести дюймов были ярко-желтого цвета. Боб, на которого явно нахлынули воспоминания об анаконде, посматривал на них с опаской. Айвен заверил нас, что эти змеи, которых зовут здесь желтохвостиками, совершенно безобидны. Тем не менее, пересаживая змей из корзины в прочный мешок, мы не пренебрегли мерами предосторожности, и поняли, что были правы: змеи свирепо набрасывались на все, что попадалось им на глаза. Следом за желтохвостиками нашему вниманию предложили четырех крупных игуан — их лапы были скручены на спине самым болезненным и опасным для животного образом. Пришлось объяснять охотникам, что, может быть, это и самый удобный способ доставки игуан для продажи на рынке, но я не хочу, чтобы так же их доставляли мне. К счастью, ящерицы, по-видимому, серьезно не пострадали — возможно, потому, что пробыли связанными не столь уж, долго.

Но главный сюрприз вечера ждал нас впереди. Передо мной поставили большой деревянный ящик. Я заглянул сквозь планки, из которых была сбита крышка, и — о чудо! — ящик оказался полон крохотных прелестных обезьянок! Тонкие, грациозные создания, облаченные в зеленоватую шкурку — только большие уши были белыми да черные мордочки опушены желтым. Кучка этих милых мордашек, пытливо смотревших на меня светящимися янтарными глазами, удивительно напоминала мне клумбу с анютиными глазками. А сколь забавны у них головки — выпуклые, яйцеобразные и какие-то несуразно большие на крохотных тельцах. Обезьянки нервно сбились в стайку и издавали пронзительные, щебечущие крики.

— Вот это да! Что же это за обезьяны? — с восторгом спросил Боб.

— Обезьяны-белки, а как по-здешнему, не знаю.

— Сакивинки, хозяин! — хором ответили охотники.

Ей-богу, имя подходило им как нельзя лучше — оно звучало так похоже на их пронзительный крик! Я насчитал в ящике пять этих робких существ, и он был явно стишком тесен для них. Поэтому первое, что я сделал, расплатившись со всеми охотниками, — засел за работу и соорудил для них клетку попросторнее. Переселив обезьянок в новое жилище, я отнес клетку в комнату к прочим животным.

А что же Катберт, спросите вы? А Катберт тем временем наслаждался жизнью. Имея в распоряжении столько разноцветных ног, собравшихся в одной тесной комнате, он получил большие возможности для демонстрации своей любви к роду человеческому, чем и воспользовался как следует, повалявшись в ногах едва ли не у всех охотников. Сообразив, что все его собратья, живущие в дикой природе, уже давно спят, я водворил его в комнату для животных и затворил дверь. И то сказать, нынче за день мы намаялись, а назавтра предстоял большой поход. Так что самым правильным было немедленно завалиться спать.

Какое там! Как только мы потушили свет и хотели разбрестись по своим гамакам, как раздался ужасающий шум, перепугавший всех нас до смерти. Это был негодующий, протестующий голос Катберта, к которому присоединялось пронзительное верещание обезьянок. Я мигом зажег лампу и поспешил посмотреть, что стряслось.

Катберт с ужасно разозленным видом сидел на полу, рассерженно пища. Он явно хотел устроиться на клетке с обезьянками и вспорхнул было на самый верх, да, к несчастью, не заметил, что его хвост свесился перед прутьями решетки. Ну и, естественно, обезьянки, заинтригованные роскошным хвостом, который отчетливо виднелся в лунном освещении, захотели попробовать на ощупь, что же это такое. А надо сказать, что при всей кажущейся хрупкости сложения хватка у обезьянки мертвая. Почуяв, что его хватают за хвост, Катберт ракетой взмыл под потолок, оставив у обезьянок в лапах два больших пера из хвоста. Я утешил его как мог, переселил на новое место и на всякий случай привязал покрепче — не суйся больше к обезьянкам! Прошло немало времени, прежде чем те кончили обсуждать происшедшее своими щебечущими голосами, а Катберт перестал пищать и заснул. Впрочем, урок пошел впрок: с той поры Катберт неизменно держался от обезьянок на почтительном расстоянии.