Глава XIV
Вместе с Джумбо – в Дар-эс-Салам
Джумбо заметно подрос и стал уже настолько ручным, что я решился отправиться в долгий путь к побережью. Оставив в лагере Хемминга, мы выступили ранним утром 16 августа. Мне было грустно расставаться с нашим "Тембовиллем"; он уже превратился в целый городок, стал таким обжитым, уютным и привычным. Целая толпа местных жителей пришла проводить нас и попрощаться; я видел, что они огорчены предстоящим расставанием не меньше моего. Очень многие из них получили здесь медицинскую и иную помощь, а африканцы не забывают таких вещей. Конечно, бывало всякое, иной раз не обходилось без ссор и недоразумений, но никто не таил на нас зла, поскольку мы всегда старались быть справедливыми. И если, например, поступала жалоба на кого-то из наших людей, стащившего кувшин с пивом или несколько початков кукурузы, то мы не только возмещали ущерб, но и наказывали виновного. Так что в целом отношения не оставляли желать лучшего, и грусть из-за нашего отъезда была непритворной.
Джумбо, по-видимому, понял, что и ему предстоит дальний путь, и тоже решил проститься с родной страной. Неожиданно, без каких-либо зримых причин, он лег и принялся кататься и кувыркаться в песке. Пораженная толпа разразилась возгласами удивления и восторга. Я тоже никогда не видел ничего подобного.
Итак, мы отправились. Мне предстояло впервые (со времен римлян) доставить в Европу восточноафриканского слона, и я отчетливо представлял себе те бесчисленные трудности, что ждут нас в дороге.
Начало путешествия было многообещающим. На первой же стоянке выяснилось, что оба моих боя – Калулу и Мунони – сбежали. Теперь предстояло срочно искать повара. Кстати сказать, на примере Мунони хорошо проявились свойственные чернокожим – во всяком случае, людям из племени авемба – понятия о честности. Мунони был казначеем – в его обязанности входило хранение ключа от денежного ящика, где постоянно находилось около тысячи рупий. За день до того, как покинуть нас, он попросил задаток из своего жалованья, кажется, 12 рупий, и я, конечно, не отказал. Сбежав, Мунони прикарманил аванс, но все деньги в ящике, вплоть до последнего геллера, остались в целости, а ключ он вручил одному из слуг для передачи "господину". В общем, такие представления о денежных делах и собственных обязательствах можно назвать детскими; о подобных случаях мне не раз доводилось слышать и раньше.
На должность повара вызвался один парень из каравана; звали его Эндерама. Оказалось, что сей кулинар способен готовить одно-единственное блюдо – кашу. Но выбирать не приходилось, так как у меня не оставалось ни времени, ни сил на стряпню.
Джумбо шел бодро, сохранял хорошее настроение и отличный аппетит. Неудобство заключалось в том, что он неважно переносил жару, и в часы полуденного зноя еле плелся, замедляя таким образом движение всего каравана. Пришлось так планировать наш маршрут, чтобы длинные переходы по открытой местности происходили вечером или даже ночью. Когда мы проходили мимо селений, слоненок неизменно привлекал всеобщее внимание и быстро завоевывал сердца. В результате ему со всех сторон несли разные лакомства. Как-то раз я недоглядел, и он так объелся молодой фасолью, что этого не выдержал даже слоновий желудок. Поначалу, не зная причины, я перепугался, решив, что слоненок опасно заболел, но вскоре все пришло в норму, и Джумбо опять весело косился по сторонам, высматривая, не собирается ли кто-нибудь его угостить.
Нам предстояла переправа через Руаху, и я беспокоился, не зная, захочет ли он переходить реку вброд, и как побудить его это сделать. Трудности и впрямь возникли, но прямо противоположного свойства. Слоненок с восторгом бросился в воду и шел рядом с людьми, бесстрашно погружаясь все глубже и глубже; на середине реки из воды торчал только кончик хобота, но это его нисколько не обескуражило. А вот выходить на берег маленький негодяй категорически отказался. Он самозабвенно возился и играл в воде, плавал, пускал фонтаны, а когда его попробовали силой вытащить на берег, поднял истошный визг – совершенно как избалованный ребенок, который не хочет идти домой. От воплей он наглотался воды и чуть не захлебнулся, так что пришлось оставить его в покое. Я отправил караван вперед, а сам с Лонгомой остался на берегу и с ружьем в руках нес вахту, охраняя толстокожего пловца от крокодилов – для них слоненок – лакомый кусочек. Наконец Лонгома выманил его на берег кукурузным початком, и мы пустились догонять караван.
На следующий день выяснилось, что наш малыш стер себе ноги. Требовалось срочно принимать какие-то меры, и решено было обуть слоненка. Подобрав четыре прочных мешка подходящего размера, я проложил каждый из них шестью слоями коленкора. Мешки надели на все четыре ноги Джумбо и закрепили, обвязав веревками. В этой обнове он щеголял несколько дней, пока не зажили раны.
Местность, по которой мы теперь двигались, не радовала взгляд. Здесь не было ни зверей, ни птиц. Кругом расстилалась высохшая, плоская, серовато-желтая равнина, лишь кое-где торчали кусты колючего кустарника. Но все же мы шли к морю, а далеко за ним лежит моя родина. Я все чаще думал о Германии, и вот однажды мне показалось, что разыгравшаяся фантазия начинает выкидывать со мной скверные шутки: впереди, за высокими акациями, я увидел колокольню и маленькую часовню. Но это был не мираж: мы подошли к миссии Мадибира. Рискуя здоровьем и жизнью, ценой непрерывных лишений и тяжкого труда, миссионеры хранили заветы христианства в этой бесплодной стране. Ни зной, ни лихорадка не лишили их энергии и доброжелательности. Они приняли нас очень хорошо и особое внимание уделили Джумбо; а на следующий день взглянуть на него пришли сестры из расположенной неподалеку женской миссии.
Передохнув у гостеприимных отцов, мы двинулись дальше. Теперь дорога шла круто в гору, и очень скоро снова стала заметной перемена климата – тропическая жара сменилась прохладой, а по вечерам, когда усиливался ветер, все мы зябли. Джумбо очень страдал от холода, но выражалось это своеобразно: у него опять расстроился желудок.
На первой же стоянке Лонгома сообщил мне неприятную новость: один из носильщиков, отставший от каравана, был захвачен и ограблен людьми из племени вассангу. Груз его состоял из нескольких антилопьих рогов и двух маленьких слоновьих бивней; именно последние привлекли внимание грабителей. Носильщик был изранен и избит до полусмерти; оказав ему необходимую первую помощь, мы двинулись дальше. Пострадавшего я оставил в селении Лутего, поручив заботам местных жителей; они обещали переправить его к Хеммингу, когда он поправится. Обо всем происшедшем я сообщил в форте Иринга и впоследствии узнал, что нападавший – он был один – уличен и задержан полицейскими-аскари. Он подвергся строгому наказанию.
Теперь наш путь лежал по стране вахехе – одного из самых грозных племен Центральной Африки, наводившего такой же страх на соседей, как в тысяче миль южнее, в Родезии – матабеле. Усмирение воинственных наклонностей вахехе доставило немало трудностей германской администрации в Восточной Африке и не раз приводило в прошлом к вооруженным столкновениям.
История племени насчитывает, по-видимому, много веков. Вахехе создали любопытную и очень своеобразную культуру; впрочем, расцвет ее давно миновал. Тем читателям, которые захотят подробнее ознакомиться с описанием племени, его традиций, нравов и обычаев, я могу порекомендовать превосходную книгу капитана Нигманна "Вахехе", сам же ограничусь изложением непосредственных впечатлений.
Вахехе – высокие, очень стройные, хорошо сложенные люди. Их лица не обезображены татуировкой и нередко отличаются, даже на взгляд европейца, тонкостью и благородством черт. Их поселки построены по схеме "тембе", и жизнь в них течет – теперь, с прекращением межплеменных войн – спокойно и размеренно. Как и зулусы, вахехе – скотоводческое племя, и земледелие им незнакомо (лишь вокруг форта я увидел поля и огороды – как первый и главный признак цивилизации). Основной продукт питания с древнейших времен – молоко. Коровы – главное богатство племени, режут их лишь в исключительных случаях, и поэтому говядина – редкое лакомство для вахехе. Обычно источником мяса служат собаки, специально откормленные на убой.
У меня нет оснований утверждать, что вахехе свойственно особое дружелюбие к чужеземцам, странствующим по их земле. Вместе с тем должен сказать, что люди этого племени отличаются большой мстительностью, причем в качестве оружия нередко используют яд. Один мой знакомый, проживший среди вахехе много лет, уверял меня, что был бы давно отравлен, если бы не придерживался спасительного правила: когда в каком-нибудь селении ему предлагали, скажем, горшок молока, он принимал дар лишь после того, как человек, принесший молоко, сделает первый глоток. Кстати, у зулусов обычай "первого глотка" при подношении гостю молока или помбе всегда считался выражением вежливости и доброжелательства.
Страна вахехе – плато на высоте около 1500 м над уровнем моря; с севера и с юга его окаймляют горные цепи, достигающие 2500 м высоты. Здешние места словно самой природой предназначены для фермерства. Остается лишь пожелать, чтобы на эти пастбища поскорее завезли европейские породы мясного и молочного скота. Но еще важнее, чтобы сюда приехали умелые и трудолюбивые люди. Климат этих мест, в отличие от большинства районов Восточной Африки, очень здоровый и напоминает южноевропейский; уроженцы северных стран без труда привыкают к нему. Думаю, что даже красота белых женщин не поблекнет под лучами здешнего солнца. Основная задача, которую следовало бы решить администрации, чтобы привлечь новых поселенцев – создание сети дорог.
В селении Лукали мы встретились с полицейским из Иринги; капитан Нигманн отправил его нам навстречу в качестве проводника и помощника.
Вечером мы раскинули лагерь возле руин прежней, старой Иринги – столицы государства вахехе. Здесь стоит обелиск – памятник европейцам, павшим при штурме древних укреплений 30 октября 1894 г. Этим штурмом закончилась история одной из крупнейших восточноафриканских империй.
На следующее утро мы подошли к нынешней Иринге. Прибытие нашего каравана превратилось в триумфальное шествие, т.к. множество людей из ближних и дальних селений сбежалось посмотреть на слона, идущего за европейцем. Я чувствовал себя довольно неловко, а Джумбо, напротив, был очень доволен всеобщим вниманием: он поводил ушами, размахивал хоботом и даже попытался трубить, чем вызвал бурю ликования.
Форт Иринга – самый красивый и внушительный из виденных мною в Германской Африке; его стены отразили в 90-е годы немало яростных атак чернокожих воинов. Теперь вокруг него вырос целый городок со смешанным населением – помимо коренных жителей, здесь много индийцев и арабов.
Джумбо опять стер ноги во время двух последних переходов, поэтому я решил задержаться в Иринге на несколько дней, чтобы слоненок отдохнул и поправился; да и люди мои вполне заслужили передышку. А сам я получил возможность побродить по городу и, предаваясь dolce far niente, наблюдать жизнь.
На узких немощеных улицах – множество дукханов, то есть лавок; перед каждой разложены предметы немудреной роскоши, столь дорогие сердцу африканца.
Надо заметить, что чернокожие женщины очень быстро и прочно усвоили понятие моды и, подобно своим белым сестрам, свято блюдут все требования этой переменчивой богини. И если сегодня законы моды предписывают, скажем, крупный горошек по одноцветному полю, то уважающая себя негритянка ни за что не купит ткань иного рисунка или с мелким горошком, какой бы яркой и заманчивой она ни была. То же относится к бусам, браслетам и прочей галантерее. С модой не поспоришь, и вот чернокожие красавицы покупают пестрые зонтики, хотя солнечные лучи были безвредны для их курчавых голов в течение тысячелетий.
Под огромным шатровым навесом – рынок. Сюда стекаются жители окрестных деревень. В отличие от арабов и индийцев, предмет их торговли – продукты.
Рынок оживает с первыми лучами солнца. Вот стройные девушки-вахехе, напевая, несут на головах большие корзины с зерном (кукурузой или дуррой, т.е. просом) и мукой. Мужчины гонят коров и коз или тащат свою охотничью добычу – мясо антилоп или обезьян. На земле появляются груды сладкого картофеля, риса и земляных орехов, огромные связки и грозди зеленых бананов.
За рынком – бойня. Значительная часть покупателей – мусульмане (солдаты-аскари из гарнизона Иринги, арабы, многие индийцы), и поэтому предлагаемое на продажу мясо должно быть "чистым". Убой животных и разделка туши производятся согласно нормам Корана. Мясо продается сырым, а жир перетапливается в виде аккуратных брусков.
На рынке есть даже бар, где несколько пожилых негритянок далеко не соблазнительного вида готовы утолить вашу жажду кружкой помбе.
Здесь можно встретить представителей всех племен: вахехе и уссангу, вассагара и ваками, ваконде и вабена. Иногда среди пестрой толпы попадаются даже высокомерные воины-мораны из племени масаев, вооруженные неизменным копьем с широким тяжелым наконечником. Это – страшное оружие, и моран не думает дважды, прежде чем пустить его в ход. Вот старый араб в длинных белых одеждах приветствует своего коллегу – вернувшегося из Индии торговца-банию в синей чалме. Молодой аскари сегодня в увольнении; он прохаживается по рынку, напустив на себя по возможности великосветский вид. Полицейский, подпоясанный красным шарфом, наблюдает за перебранкой продавцов и покупателей – в его вмешательстве нет необходимости. Выражение "поддерживать покой и порядок" в условиях Африки имеет какой-то смысл лишь во второй своей части – покой здесь вряд ли возможен, и его не бывает нигде.
Европейское население Иринги приняло нас с энтузиазмом, и все буквально состязались в стремлении как-то помочь и угодить моему питомцу. Капитан Нигманн и его офицеры были, разумеется, охотниками и любителями дикой природы, и все они проявили живой и страстный интерес к затеянному мной предприятию. Один из них, Грайнерт, обязался бесплатно обеспечивать слоненка молоком все время, пока мы будем в Иринге, и сдержал слово, хотя я честно предупреждал его о размерах слоновьего аппетита. Жена этого офицера, желая внести свою лепту в уход за толстокожим сироткой, каждое утро ставила – специально для него – несколько бутылок молока у дверей своего дома. Дом Грайнертов был неподалеку от рынка; Джумбо, как всегда, быстро разобрался в ситуации, и когда во время наших ежедневных прогулок мы оказывались в тех местах, он припускал тяжеловесной рысцой, торопясь скорее заполучить дополнительное угощение. Фрау Грайнерт, услышав топот, выходила на крыльцо, чтобы собственноручно напоить малыша.
Я очень жалел, что в Иринге нет подходящих весов – было бы любопытно узнать, на сколько десятков фунтов Джумбо поправился за те одиннадцать дней, что мы провели в этом славном городке.
Жизнь в Иринге приятно разнообразило наличие военного оркестра – им руководил один из младших офицеров, получивший музыкальное образование. Для меня, больше года не слышавшего никаких звуков, более мелодичных, чем бой негритянских барабанов, оркестр был подлинным праздником. Однако слоненок отнесся к европейской музыке с большим подозрением. Дело было так.
Каждое воскресенье, в одиннадцать часов, оркестр собирался на рыночной площади и исполнял несколько маршей, и вот однажды Джумбо, гуляя, поспел как раз к "третьему звонку". При первых же тактах он затряс головой и, хлопая ушами, быстро спрятался за спины двух сопровождавших его людей. Когда наступила пауза и музыканты уселись на стулья, слоненок набрался храбрости и высунулся вперед, чтобы разведать и оценить обстановку. В этот момент трубач-аскари поднес к губам свой инструмент. Услыхав одинокий зов трубы, Джумбо решил, что настала пора действовать: он рванулся с необычайной резвостью, и через минуту стул был опрокинут, ошеломленный трубач оказался на земле, а слоненок, торжествуя победу, удалялся восвояси. С этого времени он относился к музыке с полным безразличием, полагая, что раз и навсегда посрамил всех своих многочисленных голосистых противников.
3 сентября в Ирингу прибыл Хэмминг, а 5-го мы выступили в поход – я дальше к побережью, а он к реке Руфиджи. По удачному стечению обстоятельств, вместе со мной отправлялся господин Шефер, так что оставшуюся часть долгого пути я мог совершить в обществе соотечественника.
Наш первый лагерь был возле миссии Ругаро. Здесь мы увидели памятник Зелевскому – вся его экспедиция, состоявшая из десяти белых и более трехсот чернокожих слуг и носильщиков, пала в бою с воинами вождя Куавы, тогдашнего предводителя вахехе.
Возле Ругаро мне посчастливилось приобрести редкостный природный сувенир; история этой покупки довольно забавна.
В лагерь пришел какой-то парень, ученик миссионерской школы. Ему хотелось посмотреть на ручного слоненка. Не знаю, что он не поделил со сторожами, но только они начали обмениваться разными нелестными замечаниями, и познавательная экскурсия переросла в шумную ссору. Когда я подошел, чтобы выяснить, в чем дело, наш юный гость обругал заодно и меня. В результате он получил пару увесистых оплеух и ушел, страшно рассерженный. Однако, к удивлению, через полчаса он вернулся и преподнес мне в знак примирения подарок – корзиночку с мукой и несколько яиц. Одновременно он спросил, не желаю ли я купить рога куду – у него, мол, есть пара. Наши носильщики несли двадцать ящиков с моими собственными охотничьими трофеями, и покупать чужие не имело никакого смысла. Все же, чтобы не слишком огорчать нового знакомого, я предложил ему сходить за рогами и показать их. Вскоре парень снова появился в лагере и с явным смущением подал мне свою добычу, говоря: "Бвана, кажется, здесь только один рог."
У меня от восторга перехватило дыхание, когда я увидел, что рога срослись, действительно как бы слившись в один. Я поскорее уплатил требуемую цену в две рупии и бережно упаковал покупку. Заполучить такую редкость, да еще вблизи от города – большая удача.
Дальнейший путь до Килосы, куда мы пришли в середине сентября, был довольно однообразен; Джумбо освоился со скитальческой жизнью и шел бодро, хотя по-прежнему плохо переносил полуденную жару. Это учитывалось при выборе маршрута, а в тех случаях, когда все же приходилось делать значительный переход по открытой местности, над ним несли развернутое полотнище палатки; надо думать, что он был первым слоном, шедшим по африканской земле под зонтиком. Путешествие облегчалось и тем, что капитан Нигманн отправил с нами полицейского, в чьи обязанности входило обеспечивать нас надлежащим приемом во всех селениях. Он относился к своему заданию очень ревностно, и никаких проблем с кормом и отдыхом для слоненка больше не возникало.
Килоса показалась мне похожей на индийскую деревню. Это впечатление создают окружающие ее плантации бананов, папайи и тенистые пальмовые рощи. Теперь, когда я пишу эту книгу, к ней уже проведена железная дорога и, вероятно, окрестный пейзаж приобрел вполне цивилизованный облик.
В Килосе нас радушно принял окружной начальник г. Вестхаус со своей супругой.
Теперь меня отделяла от железной дороги лишь сравнительно узкая полоса пустыни Маката. Я решил пересечь эту безлюдную и засушливую область за два ночных перехода. По дороге пришлось сделать десятикилометровый крюк, чтобы напоить джумбо и дать ему всласть "умыться" – дальше предстоял безводный участок пути.
Когда до Морогоро оставался час или два, я оставил караван на попечение Шефера и, прибавив ходу, поспешил вперед. У меня была вполне законная причина – подготовить все для приема Джумбо и размещения каравана; но было и тайное желание – я очень хотел уклониться от участия в триумфальном шествии, в которое неизбежно превращался наш приход в любой город. Ничего не поделаешь – я не римский император, быть центром всеобщего внимания – не по мне.
В четверг, рано утром, караван вступил в Морогоро, и когда волнение утихло, я присоединился к нему. Впервые за четыре года я шел по улицам настоящего города, и впервые чувствовал себя немного растерянным и смущенным – особенно когда очутился в вестибюле отеля "Кайзерхоф", где одетые в белое европейцы с недоумением косились на мою потрепанную форму цвета хаки и дочерна загоревшую кожу. Но я был счастлив, что сумел, несмотря на все трудности, достичь поставленной цели, и мое самолюбие не замечало мелких уколов – я с радостью жал каждую протянутую руку. К тому же среди постояльцев отеля оказался мой старый знакомый, ныне покойный Кнохенхауер – мы вместе охотились на реке Бвемкуру. Нескольких его слов хватило, чтобы местное общество признало меня своим достойным сочленом. Вечером, сидя в баре, я не раз имел удовольствие, отвечая на вопрос, откуда я прибыл, говорить: "С Западного побережья!" – а когда глаза собеседника округлялись от удивления, небрежно добавлял – "И еще слона с собой прихватил."
Можно сказать, что прибытие Джумбо открыло новую эпоху. Воспоминание об огромном животном, бежавшим за европейцем, как собака, чуть ли не через всю Африку, так поразило воображение местных жителей, что они еще долго, определяя дату какого-нибудь события, выражались так: "Это было примерно в то время, когда в Морогоро пришел слон."
Поезд в Дар-эс-Салам отправлялся через сутки. Джумбо без всяких возражений прошествовал вместе со сторожем в отведенный ему вагон, и вскоре мы выгрузились в крупнейшем и старейшем порту Восточной Африки. На первое время слоненка удалось пристроить в саду отеля, но надо было срочно найти ему какое-то более надежной жилье. Я не хотел надолго задерживаться в Дар-эс-Саламе, так как собирался в новую экспедицию в область Руфиджи. Меня выручил из затруднения г. Пфайфер, тогдашний редактор "Германской Восточно-Африканской газеты"; он любезно предложил позаботиться о слоненке до моего возвращения.
Разумеется, Джумбо быстро завоевал популярность и стал всеобщим любимцем. Слоны вообще отличаются великолепной памятью, и он с выгодой использовал свой природный дар, запоминая каждый дом, где его угостили чем-нибудь вкусненьким. В дальнейшем во время прогулок он неизменно навещал по очереди всех своих благодетелей и, конечно, ни от кого не уходил без гостинца. Не довольствуясь этими доброхотными даяниями, Джумбо не обходил вниманием и незнакомых людей. Так, однажды он решил заглянуть в продуктовый магазин, принадлежавший одному индийцу. Хозяин вместе со слугой стали гнать прочь нахального попрошайку; тогда он быстро зачерпнул хоботом пару фунтов муки из открытого мешка и дунул на своих обидчиков. Оставив людей барахтаться в плотном белом облаке, Джумбо покинул негостеприимную лавку и чинно проследовал дальше.
Другая история связана с негритянкой весьма юного возраста, решившей подшутить над прожорливым слоненком. Она стала манить его пустой бутылкой. Обрадованный Джумбо, думая, что его хотят угостить глотком молока, схватил бутылку, но, обнаружив обман, обиделся; громко сопя, он направился к девчонке. Та обратилась в бегство, но Джумбо успел поймать хоботом кончик ее одежды, представлявшей собой просто кусок ситца, пару раз обернутый вокруг талии и перекинутый через плечо. От резкого рывка ткань развязалась, и дерзкая красавица была вынуждена улепетывать средь бела дня в костюме Евы, к соблазну всех правоверных Дар-эс-Салама.
Но Джумбо не только ел и проказничал. Впоследствии он даже начал сам зарабатывать себе на хлеб (хотя и не подозревал об этом). Всеобщая любовь к Джумбо делала его идеальным рекламным агентом; поэтому, когда в отеле устраивался музыкальный вечер или собиралась выступить какая-нибудь заезжая знаменитость, Джумбо бродил по городу, обвешанный плакатами, извещавшими всех о предстоящем событии. Иногда плакаты сообщали о предметах более прозаических, хотя и не менее важных – например, о появлении свежих колбас в одном из городских магазинов.
В общем, Джумбо оставил по себе яркую и добрую память в Дар-эс-Саламе, и все были огорчены, когда ему настала пора уезжать. Слоненка купил агент знаменитого Карла Гагенбека, и ему предстоял путь за море – в Триест. Бывалый путешественник, он спокойно перенес плавание, а 5-го апреля 1910 года я приветствовал его в Штеллингенском зоопарке. Так впервые попал в Европу восточноафриканский слон.
