В ту же осень я наглядно ознакомился с тем, как легко и ловко искушенные в царской службе приамурские военачальники втирали очки никому и ничему не верившей «птице».

Выше уже говорилось о баснословном ходе кеты в низовьях Амура и Уссури. В «сезон» кета стоила гроши, и неудивительно, что она делалась в это время основой питания и населения, и войск, расположенных в крае. Поэтому, когда в сентябре 1899 года Гродеков затеял ряд инспекторских смотров войск Приамурья, он в каждой воинской кухне обязательно натыкался на рыбный суп.

Господа ротные, батальонные и полковые командиры отлично знали «туркестанские» вкусы грозного генерала. В дни его посещений в котлы валилось столько луку, лаврового листа и красного перца, что обыкновенный смертный, неосторожно хватив ложку солдатского супу, долго стоял с выпученными глазами, ловя воздух широко открытым ртом. Кроме того, в суп клалось такое количество чумизы, что он скорее походил на кашицу, а у «хозяйственных» командиров деревянная ложка могла стоять в нем.

Таким образом, со стороны гродековского вкуса рыбный суп не оставлял желать ничего лучшего.

Однако этот суп доводил генерала до крайних пределов раздражения.

Однажды высокое начальство пожелало прикинуть рыбные пайки на весах, но это оказалось невозможным.

— Рыба сильно разваривается, ваше превосходительство, и разрезать ее на пайки никак невозможно.

— Но для чего же ее разваривать до такой степени, ведь подают же в ресторанах рыбу порциями?

— Так точно, подают, ваше превосходительство, но не в ухе, а сваренную на пару, и опять же не кету. Кета уж такая рыба, ваше превосходительство, что или будет сыровата, или развалится, особенно если ее варить в большом котле и с крупой. Как начнет кашевар мешать крупу в котле веселком, так рыба и разваливается, а если не мешать, то крупа обязательно пригорит ко дну котла, ваше превосходительство.

— Однако должен же солдатик знать, сколько он чего получает. Как же он может это проконтролировать, не получая определенного пайка?

— Кета, осмелюсь доложить, ваше превосходительство, дешева, и мы имеем возможность покупать ее из расчета значительно большего, чем фунт на человека. Люди это знают и не обижаются, ваше превосходительство, претензий ни у кого и ни разу не было…

— А все-таки это не резон. Солдат должен получать определенный паек, вес которого он может проверить.

Генерал приходил в дурное расположение духа, и это отражалось на всем и на всех. Он не был удовлетворен чистотой казарм и дворов, обращал внимание командиров на потертые канты на погонах и воротниках солдатских мундиров, лез в дуло каждой винтовки, тер по штыкам рукой в белой замшевой перчатке…

Попадало и военачальникам, и свите, и мне, одним словом, от кеты шли «все качества».

Весть о грозном настроении начальства летела далеко вперед, и местные воеводы встречали Гродекова с видом провинившейся собаки.

Это еще больше злило «птицу».

В одном месте некий быстрый умом командир отдельной роты угостил нас первоклассными мясными щами из свежей капусты и пухлой, рассыпчатой гречневой кашей, обильно политой прекрасным топленым маслом. Но генерал раскусил его хитрость.

— Отчего у вас не рыбный суп во время сезона?

— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, люди предпочитают мясо…

— Мало ли что они пред-по-чи-тают, — раздраженно ответил генерал, блестя очками. — Мясо стоит в четыре раза дороже кеты, нельзя же так швырять деньгами, да еще в отдельно стоящей роте с малым хозяйством, где каждая копейка должна быть на счету. На какую же вы можете рассчитывать экономию, капитан? Нет, вы плохой хозяин!

Номер не прошел.

Так шло до Имана. На Имане стоял железнодорожный батальон под командой инженер-полковника Свентицкого.

Дородный, румяный, бритый до блеска, с выхоленными рыжими усами, в шикарно сшитой походной форме, Свентицкий встретил «Атамана» у пристани. Он первым взошел на борт по сходням, быстрой, молодцеватой походкой подошел к грозной «птице» и лихо отрапортовал, играя веселыми выпуклыми карими глазами.

Это произвело хорошее впечатление.

Проследовали в казармы.

Нашим взорам представилась умилительная картина: большой, на диво чистый казарменный двор был посыпан ярко-желтым песком, утрамбован, укатан и весь кругом обсажен веселыми зелеными елочками.

Я видел этот двор десяток дней назад; он был гол, как голова нашего высокого начальника. Не веря своим глазам, я незаметно попробовал пошатать одну елочку, она подалась без особого затруднения — корней не было. Деревцо было просто затесано и вбито в землю, но вокруг каждой елочки ясно виднелся круг мокрой земли — след заботливой поливки якобы недавно пересаженных деревьев.

Пол в казарме был натерт воском, как паркет в бальном зале, стены и потолок заново выбелены, железные койки выкрашены свежей ярко-зеленой масляной краской (экономия от окраски вагонов III класса). В головах каждой койки висело чистое полотенце с набивными красными петухами, бабами с коромыслами и прочими «народными» сюжетами. Но, присмотревшись к ним поближе, можно было заметить, что они еще ни разу не были ни в употреблении, ни в стирке. На многих полотенцах еще висели магазинные ярлыки, и невольно думалось: а не взяты ли они напрокат в ближайшей китайской лавке? Но начальство, ослепленное внешней чистотой и блеском, ничего этого не замечало… оно было умилено.

Добрались и до кухни. Нас встретили кашевары в таких безукоризненно белых костюмах и колпаках, которым позавидовали бы повара московского «Эрмитажа». Гродеков поздоровался.

Ему отвечали браво и весело.

— Ну что варите на обед сегодня? — спросил генерал и сразу насторожился.

— Да что ж можно варить, ваше превосходительство, в это время года! Разумеется, кету, — весело ответил Свентицкий, разводя руками.

Генеральское лицо помрачнело:

— Ну и что же, она у вас тоже разваривается, что вес пайков невозможно проверить?

— Разваривается-то она разваривается, ваше превосходительство, но вес пайков всегда можно проверить, я принял для этого очень простую меру, ваше превосходительство.

— Это интересно, это в высшей степени интересно! — оживился генерал. — Что же вы предприняли?

— Андрейчук! Открой крышку, покажи его превосходительству суп! — скомандовал Свентицкий старшему кашевару. Кашевар снял деревянную крышку с одного из вмазанных в печку больших котлов.

В кипящей и булькающей массе копошились в разваренной чумизе какие-то короткие и толстенькие совершенно белые колбаски.

— Извольте посмотреть, ваше превосходительство, — пригласил полковник.

Гродеков долго рассматривал диковинное варево, поворачивал голову совершенно по-птичьи то на одну, то на другую сторону. Очки его запотели. Он снял их и сощурил глаза.

— Не понимаю! — наконец сказал он.

— А очень просто, ваше превосходительство: рыба режется на пайки в сыром виде, и каждый паек тщательно взвешивается; затем он зашнуровывается в специальный полотняный мешочек и в таком виде опускается в котел. Как бы ни развалилась рыба, ее будет в мешочке ровно столько, сколько в него было положено. Число мешочков, конечно, должно соответствовать числу людей.

Полковник сиял.

Гродеков протер очки, надел их снова и крепко пожал ему руку.

— Это гениально! — воскликнул он. — И как просто! Надо будет ввести этот способ во всех частях. Полковник Самойлов, — обратился он к начальнику походного штаба, — заготовьте соответствующий приказ по округу.

— И не стыдно? — спросил я Свентицкого, встретив его вечером на вокзале.

— Инженерное дело и служба с корнем вырывают из души человека это беспокойное и в практической жизни ненужное чувство, — ответил он, улыбаясь во всю физиономию.