ВТОРАЯ ЖЕРТВА

Нельзя было раздобыть фотографий или чего-нибудь другого, чтобы опознать людоеда по его следам, поэтому временно я решил рассматривать любого появляющегося в окрестностях леопарда как подозрительного и при случае стрелять в каждого.

В день прибытия в Рудрапраяг я купил двух коз. Одну из них я привязал на следующий же вечер в одной миле от города на дороге паломников; другую перегнал на ту сторону Алакнанды и привязал к колышку на тропе, проходящей через густые заросли джунглей, где я видел старые следы крупного леопарда-самца. На следующее утро, навестив коз, я нашел одну из них, привязанную на той стороне реки, убитой; небольшая часть ее оказалась съеденной. Коза, без сомнения, была убита леопардом, но поедена небольшим животным, возможно куницей.

Не заметив признаков присутствия леопарда в первой половине дня, я решил сесть в засидку у трупа козы.

В три часа дня я устроился среди ветвей небольшого дерева, примерно в пятидесяти ярдах от мертвой козы. Следующие три часа я не получал сигналов от зверей или птиц, указывающих на то, что леопард находится где-нибудь поблизости. Когда начало смеркаться, я слез с дерева, перерезал веревку, привязывающую козу — леопард даже не сделал попытки порвать ее прошлой ночью, — и отправился в бунгало.

О том, что у меня было весьма мало опыта в охоте за людоедами-леопардами, я уже говорил, но мне пришлось встречаться с несколькими тиграми-людоедами, поэтому с того момента, как я слез с дерева и пока не достиг бунгало, я принял все меры предосторожности от внезапного нападения; и счастье мое, что я это сделал.

Следующим утром я рано встал. Около ворот бунгало я сразу наткнулся на следы крупного самца-леопарда. Я прошел по этим следам назад к густо заросшему лесом оврагу, который пересекала тропа, где лежала коза. В течение ночи она не была тронута.

Леопард, который шел за мной, мог быть только людоедом, и весь следующий день я исходил столько миль, сколько мои ноги были в силах меня таскать. Я предупреждал всех людей в деревнях, в которых побывал, и всех, кого встречал на дорогах, что людоед находится на их стороне реки.

В этот день ничего не случилось, но на следующий, когда я кончал завтракать, после того как целое утро исследовал джунгли по ту сторону Голабраи, крайне взволнованный человек вбежал в бунгало. Он сообщил, что одна женщина этой ночью была убита людоедом в деревне, расположенной на горе, возвышающейся над бунгало, на той самой горе и почти точно в том месте, где вам открылся вид с птичьего полета на пять сотен квадратных миль страны — царство людоеда.

В несколько минут я собрал все необходимое — штуцер и дробовик, патроны, веревки, а также кусок лесы — и начал подниматься вверх по крутому склону, сопровождаемый жителем деревни и двумя моими людьми. День оказался знойным, и хотя расстояние невелико — мили три самое большее, — подъем на четыре тысячи футов под палящим солнцем был мучительным, и я пришел в деревню, обливаясь потом.

Вскоре мне рассказали историю про убитую и ее мужа. После вечерней трапезы — они ели при свете огня — женщина, собрав грязные металлические сковородки и горшки, отнесла их к двери, чтобы вымыть, а ее муж уселся курить. У двери женщина присела на порог, и в тот же момент посуда со звоном упала на пол. Света было недостаточно, чтобы муж мог увидеть, что случилось. Не получив ответа на свой настойчивый оклик, он бросился к двери и закрыл ее на засов. «Какой смысл, — сказал он, — было бы мне рисковать своей жизнью, пытаясь получить обратно мертвое тело». Его рассуждения были логичны, но бессердечны. Я заметил, что причиной его горя была не столько смерть жены, сколько гибель наследника: его рождение ожидалось в течение ближайших дней.

Дверь, около которой была схвачена женщина, вела на дорожку шириной в четыре фута, шедшую между двумя рядами домов на протяжении пятидесяти ярдов. Как только раздался звон упавших кастрюль и сковородок, сопровождаемый взволнованным окликом мужа, двери всех хижин на улочке были в ту же секунду заперты. Следы на земле показали, что леопард протащил несчастную по всей длине дорожки и только потом убил ее и понес вниз по холму к небольшому оврагу, огораживающему уступы полей. Здесь он съел свое «блюдо» и бросил жалкие его остатки.

Тело лежало на спуске оврага в том месте, где на одном конце находился узкий уступ поля, а на другом в сорока ярдах стояло лишенное листьев чахлое ореховое дерево. На его ветвях в четырех футах от земли жители соорудили стог сена высотой в шесть футов. Здесь я и решил сесть в засаду.

Поблизости от того места, где лежало тело, узкая тропинка сбегала в овраг. На земле виднелись следы леопарда, убившего женщину; они совпадали со следами леопарда, шедшего за мной позапрошлой ночью от убитой им козы до рудрапраягского бунгало. Следы, принадлежащие очень крупному самцу, имели небольшую ущербину там, где пуля, пущенная четыре года назад, поранила подушечку на его левой задней лапе.

Я достал в деревне две прочные восьмифутовые бамбуковые палки и вбил их в землю рядом с межой, отделявшей поле, где лежало тело, от поля, находящегося ниже. К этим бамбукам я надежно прикрепил штуцер и дробовик, привязал отрезок шелковой лесы к куркам и укрепил ее на двух кольях, вбитых в землю на другой стороне обрыва и немного повыше тропинки.

Если леопард пойдет по тропинке, как это он сделал предыдущей ночью, вполне естественно, что он наткнется на лесу, натянет ее и сам себя застрелит. Если он обойдет ловушку или пойдет иным путем, а я выстрелю в него, когда он уже окажется около трупа, почти наверняка, он попадется на естественном пути отступления.

Не только леопард вследствие своей защитной окраски, но и тело убитой, с которой были сорваны все одежды, будут невидимы в темноте. Поэтому для ориентировки при стрельбе я достал из оврага плитку белого известняка и положил ее на край поля примерно в одном футе от той стороны, где лежало тело.

Когда приготовления на земле наконец были закончены, я устроил для себя удобную лежанку на стогу; сбросив часть сена вниз и немного нагромоздив позади себя, я, кроме того, подложил его еще себе под грудь. Пока я лежал в этой позе — лицом к трупу, а спиной к дереву, у леопарда оставалось мало шансов увидеть меня, в какое бы время он ни пришел. Я был твердо убежден, что людоед придет в течение ночи, несмотря на общее мнение, что он никогда не возвращается к своим жертвам. Моя одежда была еще мокрой после тяжелого подъема, но относительно сухой пиджак немного предохранял от холодного ветра. Я основательно устроился на моем мягком и комфортабельном ложе и приготовился к целой ночи бодрствования.

Своих людей я отправил назад, наказав им оставаться в доме старшины, пока я не зайду за ними или же пока солнце на следующее утро не поднимется достаточно высоко. Шаг за шагом я прошел от межи до стога, и казалось, ничто не должно было помешать леопарду сделать то же самое.

Солнце уже близилось к закату, и вид долины Ганга со снежными Гималаями на заднем плане, голубовато-розовыми от лучей заходящего солнца, был великолепным зрелищем — подлинным праздником для глаз. И вот почти сразу, как только я это ощутил, небо поблекло, дневной свет постепенно исчез, и наступила ночь.

«Ночная» темнота — весьма относительный термин и не имеет установленного стандарта. То, что для одного человека является кромешной тьмой, другому покажется темным, а третьему — чуть-чуть темноватым. Для меня, проведшего в жизни так много времени под открытым небом, ночь никогда не кажется темной, если только небо не закрыто тяжелыми тучами; этим я не собираюсь сказать, что мое зрение так же остро ночью, как и днем; но я могу достаточно хорошо видеть, чтобы найти дорогу в любых джунглях или, по существу говоря, в любых условиях. Положил я белый камешек около тела только для предосторожности, так как надеялся, что свет от звезд и дополнительное его отражение от снежных вершин создадут достаточное освещение для правильного выстрела.

Но счастье отвернулось от меня: не успела наступить ночь, вспыхнула молния, сопровождаемая отдаленным грохотом, и через несколько минут небо наглухо затянулось тучами. Как только первые крупные капли приближающегося ливня начали падать, я услышал, как камень покатился в овраг, а минутой позже до меня снизу донеслись звуки — кто-то ворошил сено когтями.

Леопард явился. И пока я сидел под проливным дождем, пронизываемый леденящим ветром, дрожа под мокрой одеждой, он совершенно сухой уютно устроился на сене как раз подо мной. Гроза была самая сильная из тех, что мне пришлось испытать, и в то время как она достигла наибольшей силы, я увидел фонарь, который несли в сторону деревни, и поразился смелости того, кто его нес.

Лишь несколькими часами позже я узнал, что он храбро, не обращая внимания ни на леопарда, ни на грозу, сделал этот спешный тридцатимильный переход из Паури только для того, чтобы доставить мне обещанный правительством электрический фонарь для ночной охоты. Доставка этого фонаря тремя часами раньше могла бы… Но сожаление — бесполезная вещь; да и кто может утверждать, что четырнадцать умерших после этой ночи человек имели бы более длинную нить жизни, если бы леопард не погрузил свои зубы в их горло? Опять-таки, если бы даже фонарь подоспел вовремя, нет никакой уверенности, что я смог бы убить зверя именно этой ночью.

Дождь скоро прекратился, оставив меня промокшим и промерзшим до мозга костей. Но вот разорвались облака, и в этот момент я увидел, как внезапно белый камешек затемнился, а немного спустя я услышал звуки — леопард чавкал. Прошлой ночью он поедал свою жертву, лежа на склоне оврага у края поля. Именно поэтому, ожидая, что он будет вести себя таким же образом, я положил камешек поближе к трупу. Очевидно, дождь образовал в овраге небольшие лужи, и леопард, обходя их, оказался в ином положении и принял другую позу, закрыв при этом мой белый камешек. Вот этого-то я и не предвидел. Однако, зная повадки леопардов, я верил, что мне не придется долго ждать — камешек опять покажется. Действительно, десятью минутами позже он стал виден, почти тотчас же я услышал какой-то шум внизу и увидел леопарда — светло-желтое тело, исчезнувшее под стогом. Светлую окраску его шерсти можно было отнести за счет солидного возраста. Но объяснить звук, производимый им при движении, я не смог ни тогда, ни сейчас: казалось, раздается легкое шуршание шелкового женского платья. Думать, что этот звук исходит от жнивья, которого, кстати, не было, или разбросанной соломы, не приходилось.

Выждав некоторое время, я поднял штуцер и прицелился в камешек. Я намеревался выстрелить, как только он будет еще раз затемнен. Однако имеется предел тому, сколько можно продержать тяжелое оружие у плеча; когда этот предел был достигнут, я опустил штуцер, чтобы дать отдых занемевшим мышцам. Не успел я это сделать, как камешек вторично скрылся из поля зрения. Трижды в течение двух ближайших часов случалась та же штука; отчаявшись и слыша, как леопард подбирается под стог в четвертый раз, я прислонился к стволу и выстрелил в тень, смутно видимую внизу подо мной.

Узкая терраса или уступ, который я все время называю полем, был в этом месте шириной всего лишь в два фута, и когда на следующее утро я обследовал почву, то нашел отверстие от пули в центре этой площадки, а вокруг — клочки шерсти, сорванные с шеи леопарда.

Этой ночью леопарда больше не было ни слышно, ни видно; при восходе солнца я собрал своих людей и отправился вниз по крутой горе в Рудрапраяг, в то время как муж убитой и его друзья унесли останки женщины для кремации.