На небольшой песчаной косе стоял медведь и настороженно смотрел в воду. Стайка маленьких рыбок, поблескивая серебристыми бочками, проплывала у самого берега. Медведь нагнулся — хвать лапой прямо с песком. Посмотрел — ничего, кроме песка. Бросил его в воду и опять уставился, смотрит… Вода отстоялась, подошла новая стайка. Опять всплеск — и снова неудача.

А в это время у шалаша старались другие рыболовы. Утопая в ворохах прутьев, Росин и Федор плели верши.

— Теперь уже скоро карась заикрится, — говорил Федор, поглядывая на набухшие бутоны шиповника. — Как шипига цвет выкинет, карась стеной попрет. Примета верная. В день столько поймать можно, сколько потом и в месяц не словишь.

Руки Федора легко, без единого лишнего движения делали свое дело. Казалось, прутья были живые и сами вплетались в вершу.

— Знаешь, Федор, смотрю на твои руки: прямо симфония.

— Что-то непонятное сказываешь.

— Красиво, говорю, делаешь.

— Что же в верше красивого? И у тебя такая.

— Да я не о том…

На стволах елей и сосен блестели тягучие, золотистые капли смолы. Нежно–зеленые, еще не совсем отросшие игольчатые листочки лиственницы будто хватило пламенем: побурели их кончики, опаленные солнцем.

Сейчас сам воздух, настоянный на смоле и хвое, казалось, пах солнцем.

Белка, которую жара застала далеко от гнезда, забралась в другое, наспех сделанное гнездо, устроенное только для того, чтобы спасаться в нем от жары.

— Да, и на жару Сибирь не скупится, — сказал Росин, стаскивая гимнастерку.

— А у вас в городе такая жара бывает?

— Еще хуже. Все каменное, так накалит — асфальт под каблуками протыкается.

— Что это — асфальт?

— Ты асфальт не знаешь? — удивился Росин.

— Может, и знаю, может, у нас в деревне как по–другому называется.

— Нет, — засмеялся Росин, — у вас в деревне его нету.

Росин положил гимнастерку и щёлкнул пальцем по глиняной миске.

— Смотри-ка, Федор, как просохли, — звенят.

— Звенят. Обжигать пора. Теперь уж, поди, не лопнут. Столько времени на солнце жарятся. Просохли как надо, не то что тогда.

…Стоящий у воды медведь вдруг приподнялся на задние лапы. Черный кончик его носа беспокойно задвигался. Медведь проворно отскочил от воды.

Над кустами, приближаясь к берегу, покачивалась верша. Это Росин нес ее к озеру. Подошел, сбросил в воду. Вершу утянул на дно заложенный внутрь камень. Росин сделал напротив затеску на дереве и заспешил обратно — плести новые верши.

А через несколько дней уже на многих деревьях вдоль берега белели затески.

Восходящее солнце осветило кроны деревьев. Ветки лениво шевельнулись от легкого ветерка, будто проснулись и зашептались о чем-то перед дневными делами.

Внизу, куда еще не заглянуло солнце, Росин из шалаша вытащил на еловых лапах Федора.

— Глянь-ка, шипига зацвела! — обрадовался Федор, увидев заалевший куст шиповника. — Теперича работы будет.

Прибрежные тростники качались и шуршали от подошедших к берегу косяков рыбы.

Росин, кренясь от тяжести, тащил корзину, до краев наполненную увесистыми темно–бронзовыми карасями. Вываливал рыбу возле Федора — опять к вершам.

Федор, вытянув увязанную в шины ногу, сидел возле широкой плахи и торопливо чистил карасей. Как ни проворно двигались его облепленные чешуей руки, он не успевал за Росиным. Все прибывал ворох отсвечивающих красной медью карасей.

— Полно таскать. И с этим до ночи не управиться. Ты, где верш больше, отгороди загончик, садок устрой. Туда всю рыбу. А горячка пройдет, перечистим.

Росин развесил готовую к сушке рыбу на вешала и, забрав нож, ушел к вершам.

Федор чистил карасей каменным скребком. Приладился и к этому инструменту. Одного за другим отбрасывал вычищенных карасей.

«Ха–ха–ха!» — закричали над вешалами чайки–хохотуньи, метя поживиться чужой добычей. Федор запустил в них палкой, и стая врассыпную.

Росин, закатав повыше штаны, поленом забивал в дно кол за колом. Сплошным, почти без щелей, частоколом отгораживал от озера маленький затончик…

Отгородил. Подцепил деревянным багром ближнюю вершу. Дернул… Не поддалась, будто зацепил за корягу. Снял рубаху и прыгнул в воду. Нет, не коряга, действительно верша. Но такая тяжелая, даже в воде не поднимешь. Катком выкатил ее на берег. Она — как длинная, сплошь набитая рыбой корзина. Того гляди, лопнет. Выпустил рыбу в садок, выкатил вторую, третью… еще и еще перекошенные от рыбы верши. Из последней выпустил не всю, набрал в корзину и притащил Федору.

— Густо карась прет, — радовался Федор. — Из веку его тут не ловят.

— Скоро надо бы план работы составлять. Смету на новый год… А я тут с карасями занимаюсь. Распределят деньги по другим статьям, оставят на все воспроизводство крохи.

— Что же, начальство не знает, сколько денег надо?

— Знает… Другие расходы есть. Каждый год из-за сметы войны… Поставят прошлогоднюю сумму, вот и топчись потом на месте.

Росин снял с вешал связку рыбы.

— Не хватит ей сохнуть?

Федор взял пару карасей и постучал один о другой.

— Как сказывал? Гремят — просохли как надо. Эти, слышишь, что лучина.

Росин принялся складывать сушеных карасей в большой плетеный короб, подвешенный к толстому суку кедра, чтобы не забрались мыши.

— А не уйдет время урман-то под соболей смотреть? — озабоченно спросил Федор.

— Не уйдет! — Росин невесело усмехнулся. — Времени у нас теперь на все хватит… А для обследования вторая половина лета даже лучше.

…Через несколько дней короб был полон сушеной рыбы.

— Сейчас бы с удочкой посидеть. Поймать хоть одного такого карася на крючок. Жалко, ни крючка, ни лески, а то бы попробовал.

— Слышь-ка, никак гром? — насторожился Федор. — Этого еще не хватало. Неужели дождь? Сколько рыбы пересушивать придется. Лабаз делать надо, с крышей.

— Да, лабаз капитальный нужен… Я здесь не так далеко видел — елки хорошо стоят: все рядом и почти ровным кругом. И сучья толстые. В общем, как раз для лабаза.

— Вот там и делай.

На высоте примерно в два человеческих роста на прочные сучья Росин уложил толстые жерди, надежно прикрутил их к стволам ивовым корьем и прутьями. На раму из толстых жердей положил настил из жердей потоньше.

Федор оставил на время рыбу и лыком сшивал куски бересты для крыши лабаза. Делал он все без спешки, но как-то очень споро. Видно было — работает он не только руками, но и головой: все продумано, все складно, все одно за другим.

Росин то и дело слезал на землю, взяв в пук ветки, обхватывал сплетенной из лыка веревкой и, опять забравшись по сучковатому стволу, втягивал наверх, на настил. По бокам настила росли плетеные, как украинский плетень, стены лабаза… Хоть и длинен в эту пору северный день, но вот уж и тени во всю поляну и сумрак в чащобе. А крыша только начата.

Федор рогулькой подвинул горшок к углям.

— Уж который раз стынет уха. Вот, думаю, придешь, вот придешь, а ты все там. Поел бы.

— Думать, Федор, о еде не хочется. Все рыба, рыба, все пресное, пресное! Хоть бы одну солинку! Ведь так и загнуться можно.

— Помаленьку привыкнем. Другой старик хант и по сю пору соль не признает, а покрепче нас с тобой. Будешь, что ли, есть?

— Доделаю лабаз и буду. Теперь уж немного осталось…

Совсем потух день. Росин втащил на крышу последний кусок бересты. Укрепил, слез и, пошатываясь, побрел к костру.

— Федор, а ведь дождь собирается.

Федор посмотрел на луну.

На неяркий диск мохнатыми клочьями наплывали края низкой тучи.

— Похоже.

— Придется рыбу в лабаз таскать.

— Совсем с ног собьешься. На вот, выпей чаю. С брусничным листом. Малость силы прибавит.

И опять цеплялись за сучья усталые пальцы, опять, взобравшись в лабаз, Росин перебирал руками веревку, теперь уже втаскивая корзины с сушеной рыбой.

В полной темноте последний раз сбросил он пустую корзину, спустился на землю и, едва дойдя до костра, рухнул на осоку рядом с Федором.

— Поешь, Вадя. Ты же сегодня весь день не евши.

— Нет, Федор, завтра. Давай я тебя в шалаш затащу — и спать. А то ведь тут комары сожрут.

Кое-как заткнув вход травой, Росин вытянулся на сене… Но сон пропал. Болели натруженные руки, ломило уставшие от лазания ноги. В темноте не за что было зацепиться глазу. За нетолстой стенкой шалаша шуршали листьями мыши.

«Что подумает Оля, не получив письмо?.. Начнут искать — не найдут. Матери сообщат: погиб или пропал без вести. А ей ведь никто ничего не скажет… И хорошо. Пусть ждет…»

Через несколько дней садок кишел рыбой. На всякий случай Росин забил еще несколько кольев, укрепив загородку.

Над садком с криком кружили чайки, привлеченные всплывшими дохлыми карасями. «Надо, пожалуй, выбросить уснувшую рыбу».

Росин вошел в салок. Вола словно вскипела. Десятки рыбьих морд натыкались на голые ноги. Росин шагнул назад, наступил на скользкого, затрепетавшего карася и выскочил на берег.«Ладно, чайки вытащат».

Однажды утром Росин прибежал от озера к Федору.

— Ты знаешь, как обрезало! Все верши почти пустые.

— Значит, все, кончилась страда. Однако ладно, порядочно насушили. Да в садке, сказываешь, раза два по стольку?

— Да, там основной улов.

— На зиму хватит… Ступай притащи оттуда корзиночку, чистить буду.

Вскинув корзинку за спину, Росин зашагал к садку. Еще издали увидел, как над кустами, скрывающими садок, белыми хлопьями метались чайки.«Вот ведь сколько собралось. Пусть поработают» — думал Росин. широко шагая проторенной за эти дни тропкой.

Голоса чаек становились все громче. А заметив человека, птицы заорали еще пронзительнее.

«Никогда не видели столько рыбы, поэтому и орут».

Росин вышел из кустов и обмер… В садке, бойко работая лапами, орудовал медведь. Весь мокрый, он проворно поворачивался то влево, то вправо и обеими лапами торопливо вышвыривал на песок рыбу.

— Ах ты, бурая тварь!!! — заорал Росин и пустил в медведя корзиной.

Перепуганный зверь отскочил назад и свалил колья. Одним прыжком он выскочил из воды и напролом ринулся в чащу, преследуемый орущими чайками.

Росин подбежал к садку. Из грязной, мутной воды через пролом уходила рыба.