Гора Чабериму

Человек, находящийся на плоскогорье, расположенном к западу от озер Киву и Эдуарда, чувствует себя так, словно он живет не на земле, а в воздухе. Климат здесь умеренный и, даже когда полуденное солнце стоит прямо над головой, дышится легко. В этих горах поселилось много европейцев. Они выращивают чай и белоцветный пиретрум, из которого делают порошок против насекомых. На зеленых лугах пасутся стада коров гольштейнской и фризской пород и другой молочный скот.

Еще недавно на месте этих лугов шумел лес и в нем бродили гориллы. Плоскогорье покрыто толстым слоем плодородной земли. Здесь можно заниматься постоянным земледелием. Большая часть первоначальной растительности уже уничтожена; от нее остались только небольшие участки высоко на холмах или в лесных заповедниках. Однако местное население, и европейское и африканское, отвоевывает под поля земли, лежащие все выше и выше по склонам холмов. Однажды, когда Док и я в поисках горилл обследовали холмы к западу от Букаву, мы, отъехав уже много миль от ближайшего жилья, остановились у конца проселочной дороги. Вокруг были заросли бамбука. Здесь, на высоте девяти тысяч футов над уровнем моря, мы дрожали от пронизывающего холода. Неожиданно перед нами открылось обработанное поле, на нем стояла дощатая хижина. День был пасмурный, ледяной ветер гнал обрывки облаков над самой землей. В этом неприветливом уголке поселилась фламандская семья — муж с женой и тремя маленькими дочерьми, несмотря на то что бельгийское правительство не слишком поощряло таких постоянных поселенцев. Нас угостили кофе, и мы выпили его, стоя у печки. Семья пробовала разводить здесь свиней, но это им не удалось. Сейчас их судьба целиком зависела от урожая турнепса.

В этих горах много миссий — импозантных кирпичных зданий, возвышающихся на вершинах холмов. По бокам их жмутся туземные деревушки. Католики, баптисты, адвентисты седьмого дня сменяли друг друга пестрой чередой. Некоторые из этих религиозных групп враждуют друг с другом. Авторитет христианской церкви в Африке сильно упал благодаря той крайней нетерпимости, с которой одна секта относится к другой. Значительное предпочтение оказывалось католическим миссиям, и с 1925 по 1945 год только они и получали субсидии на содержание школ.

В середине мая Джинни поехала в Родезию навестить своих друзей. Док, Кей и я остались вести наблюдения над гориллами на горе Чебериму и в ее окрестностях. Гора Чабериму возвышается на десять тысяч футов. Хотя граница Парка Альберта в одном месте отступает от берегов озера Эдуарда, с тем чтобы включить в свои пределы гору Чабериму, эта часть заповедника редко посещается администрацией парка. За последние годы только доктор Вершурен провел здесь несколько дней. 16 мая мы подошли к Чабериму с запада, со стороны деревни Мазерека. Наши носильщики шли впереди, весело перекликаясь с женщинами, работающими на полях. Земля здесь богатая, зеленая, всюду поля бобов, картофеля, гороха и пшеницы. Маленькие возделанные участки поднимались на склоны холмов по линиям контурной пахоты. Каждая терраса отделялась от другой живой изгородью пеннисетума красного (слоновьей травы); это препятствует эрозии почвы. Деревушки лепились по гребням холмов, и каждая круглая хижина налезала на свою соседку, словно опасаясь упасть без ее поддержки. Лес в этом районе был уже давно сведен, и только рощицы австралийской длиннолистной акации росли в защищенных от ветра оврагах, над которыми лениво кружили бурые змееяды. Контурное земледелие было введено здесь под нажимом бельгийцев. По их же распоряжению разбросанные в беспорядке хижины были собраны в деревушки, а отхожие места построены ниже уровня жилых хижин.

Гора Чабериму виднелась впереди, вся окутанная темными тучами, возвещавшими нам, какова будет погода в ближайшие две недели. После четырехчасового перехода мы достигли бамбуковой рощи. Пошел дождь. Земля была мягкая, устланная листьями и невероятно скользкая. Балансируя, чтобы не потерять равновесие, мы перебрались по камням через реку Кибио. Вниз по течению река уходила в темный тоннель, образованный склонившимися бамбуковыми стволами, и текла дальше, к реке Конго, а потом в океан. Мы долго карабкались вверх по склонам Чабериму и наконец добрались до небольшой лужайки в зарослях бамбука. Один раз доктор Вершурен уже разбивал здесь лагерь, мы решили последовать его примеру. Мы окопали небольшую площадку, носильщики вырубили несколько шестов, воткнули их в землю, затем связали гибкими корнями и лианами, и таким образом получились примитивные стены. Сверху был натянут брезент, а деревянные ящики служили полками для продовольствия. Расщепленные стволы бамбука были нам сиденьями. Док поставил себе отдельную палатку. Кей и я натянули гамаки между толстыми стволами подокарпусов, бросавших тень на наш лагерь.

Доктор Вершурен послал с нами двух африканцев из своего обслуживающего персонала, хорошо знакомых с этой местностью. Киеко, спокойный, приветливый мальчик, с застенчивой улыбкой, должен был заготовлять топливо, мыть посуду и исполнять другую работу в лагере, а Кристоф был обязан договариваться с носильщиками и быть переводчиком — он знал с десяток французских слов. Я немедленно почувствовал к нему антипатию, увидев, с каким нахальным видом он командует другими африканцами и как пресмыкается и скулит, говоря с нами. Несколько парковых сторожей, на которых лежала охрана границ парка от браконьеров и порубщиков, появились из леса. Они устроили себе навес на склоне горы, выше нашего лагеря.

В последующие дни мы пытались наблюдать горилл в типичных условиях бамбукового леса, бродили по лесу вместе и по одиночке, в поисках гнезд и остатков пищи. Было найдено около восьмидесяти пяти гнезд, из них приблизительно треть была на земле, остальные на верхушках бамбуков, иногда в десяти футах над землей. Мы слышали рев горилл, слышали, как они бьют себя в грудь, но не видели их даже мельком. Все время мы ходили промокшие до нитки. Одежда так и не высыхала на влажном воздухе. С деревьев непрестанно капало, а каждое неосторожное прикосновение к стволу бамбука вызывало целый водопад ледяных капель. Наш лагерь был настоящим болотом. И все же непонятно, каким образом минуты величайших неудобств нередко оставляют приятные воспоминания. Помню, как однажды вечером Док и я, промокшие до костей, плелись, спотыкаясь, по извивающейся тропе, проложенной слонами, и продирались сквозь лианы. Мы торопились попасть в наш лагерь до наступления темноты. Совершенно изнемогающие, мы наконец добрались до нашего пристанища. В ожидании нас Кей приготовила горячее какао. Мы с благодарностью выпили его, сели у костра и грелись до тех пор, пока от наших штанов не повалил пар и мы не перестали дрожать.

Изредка выпадали солнечные утра. Тогда роса блестела на листве деревьев, а желто-зеленый бамбук приобретал такой мягкий, бархатистый оттенок, что мне хотелось встать и погладить рукой окружающие холмы. Снопы солнечного света косо падали на землю между стволами деревьев. Яркость лучей подчеркивала приглушеннее краски леса. Я любил неподвижно стоять и слушать молчание. Очень немногие птицы живут в бамбуковых рощах, и лишь изредка порывы ветра шелестят в листве над головой. Иногда мы взбирались на плоскую вершину горы и оттуда смотрели на долину в ущелье; она всегда сияла на солнце, даже когда у нас шел дождь.

Прожив с неделю, Док покинул нас и отправился искать горилл в горах, расположенных южнее. Небо было по-прежнему свинцовым, и Кей проводила большую часть времени в нашем унылом лагере. Она готовила еду и делала снимки; на ней также лежала неблагодарная задача сушить по одной, прямо у костра, гербарные рамки с образцами растений. Поскольку я предпочитал ходить на поиски горилл в одиночестве (таким образом, можно было избежать споров о том, в каком направлении идти и когда возвращаться домой), африканцам в нашем лагере работы было мало. Кристоф был превосходный рассказчик, и все свое увлекательное повествование он играл, как актер, и даже давал ему звуковое сопровождение. Остальные слушали его рассказы, затаив дыхание, прерывая их только смехом или стонами. Искусство слушать нами почти утеряно, его сохранили разве только дети. Неграмотные африканцы обладают им в полной мере. Иногда они поют бесконечные песни, к которым добавляют новые куплеты на злободневные темы. Киеко записал для Кей несколько стихов на том наречии суахили, на котором говорят в его родной местности. Это наречие много проще и менее сложно в грамматическом отношении, чем суахили, на котором говорят на востоке. Вот один из куплетов:

«Карисимби, Микено и Сабинио — горы мокрые и холодные. Ньярогонго — это гора огня. Говорят, что на горе Чабериму можно видеть горилл. Нам надоело искать этих горилл, потому что они существуют только в уме у сторожей. Мир нашей матери, мир нашему дому, тем, кто родился в Ручуру».

Не раз утверждалось, что гориллы живут главным образом в бамбуковых зарослях и предпочитают это растение всем другим. На самом же деле, бамбук покрывает лишь небольшую часть горного хребта — место обитания горилл. Мы обнаружили, что обезьяны предпочитают поедать нежные белые побеги, при помощи которых бамбук размножается. Хотя мы и собрали на горе Чабериму и вокруг нее образцы девятнадцати растений, употребляемых гориллами в пищу, все же в то время года, когда мы там были, бамбуковые побеги составляли основное питание обезьян. Даже экскременты животных стали мягкими, потому что в молодых побегах нет грубой клетчатки, придающей калу твердость. После обследования ряда бамбуковых рощ в разное время года мы убедились в том, что побеги этого растения появляются в определенные сезоны, как правило в период дождей, а в засушливые месяцы их почти нет. Если же отсутствуют молодые бамбуковые побеги, гориллы вынуждены искать другую пищу, а ее часто бывает мало. Таким образом, даже небогатые пищей бамбуковые леса становятся излюбленным местом пребывания горилл.

Я еще не был в северной части массива Чабериму; чтобы попасть туда, нужно было провести ночь в пути. 25 мая я отправился к северу через поля и деревни, чтобы сократить путь до леса, лежащего на обратном пути в лагерь. В этой стране, где чиновники редко покидают свои конторы и еще реже путешествуют в стороне от больших дорог, я, одиноко бредущий белый человек с поклажей за плечами, казался полнейшей загадкой для обитателей деревушек. Они толпились на порогах своих хижин, молчаливо разглядывая меня: к чужим они относятся с подозрением. Ребятишки бежали за мной, хихикая и пересмеиваясь, подбивая друг друга подойти поближе. Если я вдруг останавливался и оглядывался на них, они с визгом убегали, и только их худенькие коричневые ножонки мелькали, как спицы в колесе. Постепенно это превращалось в какую-то игру, и все увеличивающаяся орава ребятишек бежала вслед за мной по холмам, пока я не исчез в зарослях бамбука.

Вскоре после того как я вошел в лес, раздался характерный звук «пок-пок-пок». Это самец с серебристой спиной бил себя в грудь. Направление, по которому двигались животные, можно было определить по ямкам в земле, вырытым ими, чтобы добраться до основания молодых бамбуковых побегов, и по обломанным стеблям с объеденными верхушками. Обезьяны двигались быстро, и пришлось отказаться от мысли идти за ними.

Выглянуло солнце, и я, присев у дерева на маленькой, поросшей травой горной полянке, принялся за обед, состоящий из галет, сыра, шоколада и сушеных фруктов. Дальше в лесу, на другой поляне, мне встретилась ловушка для голуболицых мартышек, красивых обезьянок с серовато-черным телом, черными ногами и хвостом. Через полянку был перекинут бамбуковый мост. Чтобы не спускаться на землю, обезьяны обязательно побегут по нему. Один согнутый шест с прикрепленной к нему ловушкой был положен так, что животное неизбежно должно было на него наступить и нажать деревянную палочку. В следующее мгновение ловушка срабатывала и душила животное.

Обнаружив эти признаки браконьерской деятельности, я стал внимательнее смотреть под ноги и по сторонам. Несколько дней тому назад я вместе с парковым сторожем шел по зарослям бамбука, несколько южнее границы парка. Вдруг я увидел тонкую лиану, натянутую поперек тропы, футах в пяти от земли. Я шел первым. Остановившись, стал оглядываться по сторонам, стараясь понять, почему здесь эта лиана. Взглянув наверх, увидел, что в футах двадцати надо мной, на дереве, лежит шестифутовое бревно, весом не менее ста фунтов, а на одном его конце укреплено острое железное копье, направленное прямо на мою голову. Это была ловушка для слонов. Слон, идя ночью по тропе, разрывает лиану, и копье, падая, вонзается ему в спину со всей силой тяжести бревна, к которому оно прикреплено.

Я шел вдоль гребня горы по одной из многочисленных слоновьих троп, которые пересекают бамбуковые заросли. Скоро стали попадаться свежие следы слонов. Отчетливо виднелись отпечатки ног, и тучи крошечных черных мушек вились над кучами навоза. Было еще тепло. Спустились облака, и серый туман потянулся от дерева к дереву, видимость уменьшилась до пятидесяти футов. Я продолжал двигаться вперед тихо и осторожно, напряженно вслушиваясь, не хрустнет ли ветка, не раздастся ли звук бурчанья в желудке, вглядываясь, не видно ли серой слоновьей туши в этом сумрачном царстве, принюхиваясь, не потянет ли запахом слонов. Но единственным звуком в окружающей тишине был стук моего сердца. Я боялся наткнуться на стадо — очень опасно бежать от них в таком тумане. Наконец я решил заговорить с ними в полный голос: «Здравствуйте, слоны! Пожалуйста, сойдите с тропы! Я просто человек, слабое существо, без оружия. Я не причиню вам никакого вреда. Пожалуйста, сойдите с тропы и дайте мне пройти!» И прямо впереди, совершенно беззвучно, слоны сошли с тропы и направились в сторону, в долину.

Моросящий дождь промочил меня до нитки. Хребет, вдоль которого я шел, разделился на несколько отрогов поменьше; потом я пересек одну или две долины, двигаясь, как мне казалось, в направлении лагеря. Я брел все дальше, высматривая, нет ли подходящего местечка под сенью деревьев, где можно было бы развести костер и устроиться на ночлег. Неожиданно я заметил странный, искривленный бамбук. Он показался мне знакомым. Я опустился на колени, осмотрел почву и увидел собственные следы. После этого я шел уже только по компасу. Вдруг ноги мои повисли в воздухе, я быстро повалился на бок и таким образом с трудом удержался на самом краю западни, вырытой и замаскированной среди тропы. Западня была конической формы и вся утыкана бамбуковыми кольями так, что любое небольшое животное, например рыжий лесной дукер, упав в нее, намертво застрял бы между ними.

Идя по краю болота, лежащего между пологими холмами, я по счастливой случайности набрел на небольшое пристанище, устроенное под деревьями. Это примитивное убежище, несомненно выстроенное браконьерами, состояло из покатой крыши, настланной из стволов бамбука, покрытых сверху слоем осоки. Я набрал хворосту, и после долгой возни мокрые ветви разгорелись; веселый огонь костра образовал островок света в окружающем сумраке. Я поставил на огонь банку фасоли и зарыл в угли картошку; штаны, куртку и носки развесил на палках у огня, а сам забрался в спальный мешок и, пока готовился ужин, вырезал себе ложку из куска бамбука. Над сохнущей одеждой поднимался пар, дым от костра клубился под навесом, а затем выходил наружу и стлался над болотом, как легчайшее покрывало. Уныло квакали лягушки; один раз послышался треск сломанной ветки. Меня окружали стволы бамбука, их вершины были скрыты облаками. Я принялся за фасоль. Хрустящая кожица печеной картошки треснула, из нее пошел парок. Поев, я подгреб костер и лежал, вслушиваясь в различные звуки. Для меня этот вечер был совершенным блаженством.

Без сожаления распрощавшись с нашим лагерем на склонах горы Чабериму, мы вернулись в Мазереку 30 мая, чтобы встретиться там с Доком. В течение недели Док успешно работал, составляя карту расселения горилл в этом районе. Теперь гориллы уцелели только в немногих изолированных островках, полностью окруженных возделанными землями. В 1928 году, когда господин Хэрлберт и его жена из миссии Китсомбрио совершали переход через эти горы, лес был обширен, а население было очень редкое. Теперь же положение как раз обратное и будущее горилл представляется весьма печальным.

Док обнаружил, что гориллы иногда выходят из леса и совершают налеты на поля, засеянные кукурузой и горохом. Такие нападения не увеличивают любовь к ним местного населения, несмотря на то что они причиняют, в сущности, мало убытка. Видимо, гориллы стали это делать сравнительно недавно, потому что в Уганде маис совсем не возделывали до появления там арабов в 1844 году, а в районе горы Чабериму, вероятно, до 1920 года. Взрослые гориллы неохотно пробуют новую пищу, и я удивлялся тому, что они приучились есть горох и маис. На научно-исследовательской станции в Конго есть несколько горилл, которые были пойманы взрослыми в низинных гилеях, где не растет бамбук. Когда им давали нежные побеги бамбука, они отказывались их есть. Баумгартель пытался подманить горилл на приманку из бананов, сахарного тростника и других лакомств, но обезьяны совершенно не желали есть эту незнакомую им пищу. Однако детеныш, пойманный проводниками Баумгартеля, немедленно принялся поедать хлеб, ананас, морковь и другие продукты. Видимо, молодые гориллы, в отличие от взрослых, более смело пробуют незнакомую еду. Наблюдая японских макак, доктор Иманиши заметил, что самка учится есть новую пищу, например арахис и конфеты, от своих детенышей. Возможно, что у горилл это происходит таким же образом.

В районе горы Чабериму мы впервые оказались в местности, где аборигены охотятся на горилл ради их мяса, и делается это в виде коллективного развлечения. Хотя начиная с 1933 года, в соответствии с международным соглашением, гориллы находятся под охраной, нет никакой возможности проводить этот закон в жизнь в отдаленных деревушках. Во всяком случае, виновные всегда утверждают, что они убивают горилл лишь при самообороне. В нескольких деревушках Док раздобыл черепа и другие останки четырнадцати горилл. Это является доказательством того, что их уничтожают в значительном количестве. В промежутке между 1950 и 1959 годами в больницу при миссии в Китсомбрио поступило девять человек, раненных гориллами. У трех из них были незначительные ранения, но остальных пришлось госпитализировать. Во время охоты на одинокого самца с серебристой спиной были искусаны три африканца. Как раз перед нашим приездом самец-одиночка с черной спиной вышел из леса, перешел через поле и забрался в рощу акаций. Там его окружили местные жители, вооруженные копьями. Разъяренный самец бросился на одного из африканцев, схватил его за колено и щиколотку и укусил за икру, вырвав кусок мускула длиной около восьми дюймов. Медицинская сестра из больницы в Китсомбрио сказала Доку, что во время охоты гориллы часто кусают аборигенов, пытающихся выручить своих охотничьих собак. Во всех случаях человек бывает нападающей стороной, а горилла только обороняется. При условии, когда все пути к отступлению отрезаны, даже самое смирное существо переходит к нападению и кажется свирепым. Как сказал Бернард Шоу: «Когда человек хочет убить тигра, он называет это спортом; когда тигр хочет убить его, человек называет это кровожадностью».

Прогулка в лесу 6 июня мы отправились на юг вдоль сине-зеленых вод озера Киву, а затем дальше, по окутанным туманом горным перевалам, к городу Букаву. Теперь, когда мы закончили наблюдения над гориллами в районе вулканов Вирунга, в Недоступном лесу и на горе Чабериму, было решено сосредоточить поиски на обширных плато, граничащих с озером Танганьика, и во влажных тропических лесах бассейна реки Конго, к западу от нагорья.

Букаву — красивый городок, расположившийся на мысах и по берегам бухт озера Киву. Усыпанные темно-красными цветами, деревья спатодеа затеняют широкие улицы. В магазинах можно найти новейшие товары из Брюсселя, Парижа и Копенгагена. Букаву, эту провинциальную столицу, населяет около пяти тысяч европейцев и приблизительно двадцать семь тысяч африканцев, которые живут и в стандартных многоквартирных домах, и в наскоро сколоченных лачугах на окрестных холмах.

Примерно в двадцати пяти милях к северу от Букаву, на склонах возвышенности, расположилась станция Научно-исследовательского Института Центральной Африки (НИИЦА), ведущая работу в области антропологии, протозоологии, вирусологии, ботаники и других наук. Сотрудники этой станции помогли нам найти и нанять двух африканцев, знакомых с южным районом, где водились гориллы. Стоимость проживания на станции НИИЦА была не выше, чем в самой лучшей гостинице Букаву, и мы решили, что для Кей будет неплохо пожить на станции в течение двух недель, пока мы будем проводить наблюдения в лесу.

Мы поехали к югу, вдоль долины реки Рузизи. Хлопчатник на полях уже созрел, женщины и дети обирали с растений белые шарики. Высокие холмы, по которым в дальнейшем лежал наш путь, были круты и почти лишены растительности — кое-где росла негустая трава и встречались участки, покрытые осыпями. В долинах изредка попадались деревушки и миссии. Мы заночевали в одном из многочисленных домов для проезжающих, или, как их называют, «жите», разбросанных по всему району. Это примитивные домики, мебели в них мало — кровать, стол, несколько стульев. Они предназначены для ночлега государственных чиновников.

На следующий день нам рассказали в миссии Лемера, что за миссией, в участках леса, сохранившихся ближе к вершинам, по слухам, водятся гориллы. В одном месте мы нашли гнезда, после чего сын одного из миссионеров и я решили поискать следы обезьян несколько севернее. Мы прошли пешком несколько деревень, окруженных банановыми рощами. В деревнях толкли в муку высушенные клубни маниоки, доили коз, повсюду бегали ребятишки и куры. Впереди слышались непрестанные звуки «бум-бум-бум» — глухие удары в барабан. Мы заглянули внутрь хижины с низким потолком. Там, на полу, сидели на корточках мужчины с обнаженной грудью и хлопали в ладоши. Их белые зубы блестели в полумраке, тела лоснились от пота. В углу какой-то человек неистово выбивал дробь по днищу железного бочонка. Женщина в набедренной повязке кружилась на земляном полу. Ее поднятые над головой руки извивались все быстрее и быстрее. Вся во власти ритма, она казалась каким-то необычайным существом из черного дерева.

15 июня мы добрались до городка Увира, расположенного в северной оконечности озера Танганьика. В полуденном зное городок казался вымершим. Одетые в белое, африканцы сидели, скрестив ноги, на верандах перед магазинчиками. Дорога была покрыта глубоким слоем пыли; перистые пальмы давали мало тени.

Время, казалось, остановилось в Увире, и мне легко было представить себе путешественника Спика, идущего по этой самой улице в 1858 году, когда он и Бэртон открыли озеро Танганьика. Я словно видел скромного Ливингстона и задиристого Стэнли, сидящих в тени манговых деревьев на окраине городка после своей встречи в Уджиджи в 1871 году. В те времена Увира была центром, куда свозили рабов перед отправкой на продажу. Арабы, пришедшие сюда в поисках рабов в 1850 году, были первыми чужестранцами, проникшими в Центральную Африку. Это они проложили путь для таких людей, как Спик и Стэнли. Многие путешественники не смогли бы проникнуть в глубь страны без помощи работорговцев. Исследователь Арктики Стефанссон цинично заметил, что «страна только тогда считается открытой, когда белый человек, предпочтительно англичанин, впервые вступит на ее землю».

К югу от Увиры с одной стороны дороги тянулись склоны гор, а с другой — голубые воды озера Танганьика. В тихих бухточках стояли большие каноэ, выдолбленные из целого ствола дерева, а на белом прибрежном песке было разложено для просушки множество дааги — рыбы, напоминающей сардину. В озере Танганьика водится около двухсот пятидесяти видов рыбы и многие из них — эндемики, а в озере Киву, геологически более молодом и отделенном от соседних водоемов бурными реками, водится только пятнадцать видов.

Ехать приходилось очень осторожно, так как к вечеру на дорогах встречались африканцы, опьяневшие от помбе — пива, приготовленного из бананов.

Существует много способов приготовления помбе. Один из способов таков: закладывают бананы в яму и укрывают их листьями и землей. Три дня спустя снимают верхний слой земли, а еще через три дня вынимают бананы и кладут в деревянное корыто. Их топчут ногами, чтобы выжать сок. Затем добавляют некоторое количество муки из зерен сорго, и эту смесь оставляют дня на два, чтобы она забродила. В результате получается светлая, беловатая жидкость, обладающая кислым вкусом и запахом.

Мы миновали находящееся невдалеке от берега нагромождение небольших голых скал, носящее название «Острова Нью-Йорк Геральд». Это был несколько необычный знак признательности Генри Стэнли газете, которая финансировала его поездку в Африку. Мы проехали еще немного, горы начали отступать от озера, и мы покатили по сухой, холмистой саванне.

Глядя на карту, можно подумать, что город Физи (что на языке суахили значит «гиена») — оживленное местечко. В действительности, как мы скоро убедились, он состоит из больницы, гостиницы и конторы местного администратора — эта должность соответствует тому, что англичане называют «уполномоченный по району». Доверяться картам здесь дело рискованное. Может оказаться, что деревня переехала в другое место или совсем исчезла, дороги, отмеченные на карте четкой красной линией, могут оказаться непроходимыми или заброшенными, или еще находящимися в стадии строительства. Мы спросили, как проехать к гаражу, — наша машина нуждалась в простейшем обслуживании. Нам ответили, что на территории Физи гаражей нет. Ближайший гараж находится в Усумбуре, в ста милях отсюда.

К западу от Физи, там, где рассеченные ущельями горы резко обрываются к саванне, находится самая южная часть района обитания горных горилл. Одна-единственная узкая тропа, проложенная к рудникам, идет в горах. По ней мы и поехали. Скоро начались обширные районы лугов и горных дождевых лесов. На самых высоких хребтах виднелись бамбуковые рощи, Деревни попадались редко, городов не было совсем. Кое-где встречались горные разработки, кое-где миссии.

Область, которую нам предстояло обследовать, была огромна, и единственно, что можно было сделать, это познакомиться с ней хотя бы поверхностно.

Приходилось довольствоваться сведениями о гориллах из вторых рук, рассказами горнорабочих, государственных чиновников и особенно местных жителей. Через каждые несколько миль мы встречали на дороге африканцев — небольшие группы и отдельных пешеходов. Некоторые из них были настолько робкими, что прятались в кусты при появлении нашей машины, однако большинство охотно отвечало на вопросы: «Живут ли гориллы на этой горе? А встречаются они вон в той стороне? Можешь показать нам гнезда?»

Если представлялась возможность, мы проверяли правильность их ответов, разыскивая гнезда и другие доказательства присутствия обезьян. Почти всегда нам давали правильные сведения. В этой местности гориллы, видимо, пересекают небольшие участки саванны, переходя из одного лесного массива в другой.

Холмистые саванны кончаются к северу от реки Элила, и тут местность становится пересеченной. Влажный тропический лес, такой же, как и Недоступный, покрывает горы, за исключением некоторых мест, где на самых крутых склонах выступают обнаженные скалы. Это — горы Итомбвэ. Рудольф Грауэр был первым европейцем, который проник в этот район в поисках горилл. В 1908 году он провел здесь три месяца, добыв двенадцать горилл для венского музея. Живущие в этом районе африканцы из племени вабембе считают, что гориллы, или кингути (как они их называют), вовсе не обезьяны, а люди, которые в давние времена ушли в лес, чтобы не работать. Во время коротких походов в лес мы не встретили горилл, но нашли около двадцати пяти видов растений, которыми питаются эти обезьяны, и, кроме того, видели их гнезда. Но о гориллах, обитающих в стороне от дорог, мы не узнали ничего конкретного. Один из чиновников, указывая на белое пятно на карте, где черточками были обозначены примерные русла рек, сказал: «Это — как это называется? — ничейная земля. Там никто никогда не был, и никто там не живет, кроме, может быть, небольшой горсточки батва».

Останавливаясь на рудниках, мы и там пытались что-нибудь узнать. Рудники и разработки не очень прочно держатся в джунглях. В течение пяти или от силы десяти лет золотые и оловянные прииски приносят выгоду, а потом их забрасывают. Если дороги, построенные горнорудными компаниями, не берет в свое ведение правительство, они быстро зарастают лесом. В этой местности европейцы живут очень одиноко. Только приманка в виде высокого жалованья побуждает их покинуть шумные улицы Брюсселя и Антверпена. Здесь они чужие, случайные пришельцы, бескрайний лес так и остается для них закрытым миром, в который они не стараются проникнуть и не пытаются понять. Могучая жизнь окружающей дикой природы тревожит их души. Нервы этих пришельцев не приспособлены к постоянному присутствию странного и необычного, они не умеют оставаться наедине с собственными мыслями и тоскуют по надежности и организованности цивилизованного быта.

21 июня мы вернулись на станцию НИИЦА, а спустя пять дней отправились в последний продолжительный поход для поисков и изучения горилл в бассейне реки Конго.

Между Букаву и НИИЦА шоссе вьется вверх по крутым откосам, а затем, нырнув вниз, к бассейну реки Конго, идет до Стэнливиля , расположенного на берегах реки, примерно в четырехстах милях к северо-западу. Эта дорога всего лишь узкая желтая ниточка, пересекающая обширные пространства экваториального влажного тропического леса, который тянется непрерывной полосой более чем на тысячу миль к западному побережью Африки.

Перед нами лежал бассейн реки Конго. Местность сначала круто понижалась, потом переходила в невысокие, округлые холмы и наконец превращалась в равнину. Купы деревьев, клубясь, как облака, простирались до самого горизонта. Разнообразные оттенки листвы создавали узоры, напоминающие лоскутное одеяло. Когда-то этот бассейн был внутренним морем. Он лежит на высоте от тысячи до полутора тысяч футов и окружен горами. На востоке его замыкают крутые откосы, на юге — плато Катанга, на западе — Хрустальные Горы, а на севере цепь холмов отделяет его от бассейна озера Чад.

Дорога, ведущая с гор, чрезвычайно узкая и крутая. Три дня в неделю разрешено движение в одну сторону, три дня — в другую. По воскресеньям разрешается двухстороннее движение. Дорога очень опасна, так как бельгийцы не обращают внимания на правила и не соблюдают положенных дней недели.

По мере того как мы спускались, свежий горный воздух сменился жаркой, влажной атмосферой низин. И хотя температура редко поднималась выше 85º по Фаренгейту (Около +27º по Цельсию.), высокая влажность воздуха действовала гнетуще и расслабляюще. Как только горы остались позади, дорога стала ровной и потянулась по долинам, огибая холмы. Первое впечатление от низинного влажного тропического леса — это какое-то буйство растительности, не знающей никакого удержу. Переплетающаяся масса лиан, трав, кустарников теснила дорогу с обеих сторон. Немного дальше сплошной темной стеной поднимались деревья. То и дело встречались деревушки, состоящие из квадратных глинобитных хижин, окруженных банановыми рощами. В это знойное время дня селения казались почти вымершими. Кое-где в тени лежало несколько мужчин, да куры в поисках корма лениво скребли спекшуюся землю. Услышав шум машины, лишь детишки выбегали на обочину дороги посмотреть, кто едет.

Это был лес Маниема — темное сердце Африки. Даже известные путешественники избегали эти бескрайние джунгли, и до первой мировой войны здесь вообще не было дорог. Главный путь работорговли проходил между Уджиджи, Кабамбарой, Касонго и Ньянгве, далеко к югу от этих мест. Ньянгве был основан арабами около 1860 года на берегах реки Луалаба — так называется верхнее Конго. Ливингстон побывал в Ньянгве в 1871 году, а в 1876 году Стэнли спустился по Конго до океана. Отважный Камерон, второй европеец, пересекший африканский континент, переправился через реку Улинди, приток Луалабы, в 1874 году. Эмин Паша, немец, чуть было не ставший суверенным правителем северного Конго и южного Судана, был убит арабами около города Лубуту в 1892 году. И только в 1894 году граф фон Гетцен спустился по реке Лова. Он был первым путешественником, проникшим в самое сердце леса Маниема.

Варега, ванианга и другие племена, населяющие эту местность, говорят на языке банту и занимаются земледелием. Образ жизни племен в значительной степени определяется способом земледелия, который можно назвать подсечно-огневым. С помощью топора и огня они валят большие деревья и оставляют их гнить на земле. Более мелкие деревья и кустарник выжигают, по гареву сажают побеги бананов, а под бананами — маниоку. Иногда землю сперва занимают под горный рис, злак, который можно выращивать на склонах холмов, как кукурузу. После того как его уберут, сеют другие культуры. Однако почва, могущая питать самую буйную дикую растительность, быстро истощается от посевов. Под прямыми лучами экваториального солнца перегной быстро разлагается, а минеральные соли почвы вымываются ливнями. После трех-четырех лет возделывания различных сельскохозяйственных культур поле истощается и должно лежать под паром по крайней мере двенадцать лет, прежде чем его снова можно возделывать. Снова сводят лес, снова сажают бананы, деревеньки переносят поближе к полям — это бесконечный, извечный цикл кочующего, залежного метода обработки земли.

На заброшенных участках молодой лес поднимается подобно фениксу из пепла. Сначала почва зарастает травами и вьющимися растениями, через год-два кустарник и молодые деревца пробиваются сквозь травы вверх, к открытому небу. Участок возделанной земли, заброшенный пять — десять лет тому назад, уже представляет собой непроходимые дебри, над ними высятся деревья музанга, у которых пучки блестящих листьев расходятся от одного черешка во все стороны, словно зонтик. Это дерево растет с феноменальной быстротой — за пять лет оно достигает высоты в сорок футов. Когда дереву около двадцати лет, оно умирает. По мере того как растет вторичный лес и полог ветвей становится все гуще и гуще, все меньше и меньше солнечного света доходит до почвы. В джунглях растения могут существовать, либо выбиваясь наверх, к освещенным солнцем вершинам, либо приспосабливаясь жить в полумраке, у подножия деревьев. Многие из растений, первоначально завладевших заброшенным участком, не могут выжить. По мере того как лес делается старше, подлесок исчезает почти полностью. По прошествии приблизительно восьмидесяти лет высокий лес вновь покрывает места, где когда-то были деревушки и поля. Эта постоянная вырубка, посадка, забрасывание участков создали пейзаж, состоящий из недолговечных полей — расчисток, окруженных лоскутными участками молодого леса в различных стадиях роста. На горизонте такого пейзажа всегда присутствует могучая гилея.

Деревушки в джунглях — это всего лишь изолированные островки. Лес, поднимающийся за полями, кажется людям таинственным и страшным, они редко в него углубляются. Их жизнь сосредоточена на полях. Здесь они ведут непрекращающуюся борьбу против непрестанно наступающих джунглей. Словно для того чтобы позабыть о лесе, жители вырубают все деревья вокруг деревушек, лишая себя тени. И хотя африканцы живут в лесу, вероятно, около двух тысяч лет, человек и лес так и остались чуждыми друг другу. В конце плейстоцена африканцы, по всей вероятности, жили в степях и саваннах Западной Африки и только пигмеи бродили по лесам. Приблизительно в 3000 году до нашей эры из Египта пришло земледелие, и африканцы стали культивировать дикое просо и сорго, злаки, плохо растущие во влажном тропическом лесу. Позднее стал культивироваться ямс. Железо, с которым африканцы познакомились перед началом христианской эры, и ямс позволили им проникнуть в леса. Бананы появились у них незадолго до 1600 года, а маниока только около 1750 года.

Спустя несколько часов мы добрались до шахтерского поселка Кабунга. Это один из многочисленных рудников в этом районе, находящихся в ведении НКК — Национального Комитета Киву, в 1928 году получившего монопольное право на разработку минеральных залежей на территории леса в три четверти миллиона акров.

Недалеко от Кабунги, на лесной вырубке, стоял дом, где жил Шарль Кордье с женой. Нам сказали, что траппер Кордье, швейцарец по происхождению, больше чем кто-либо в этой местности осведомлен о гориллах, и мы приехали к нему за информацией.

Шарль, высокий, крепкий мужчина, лет за шестьдесят, с седыми волосами и моложавым лицом. Он человек бурных страстей, но за его грубым голосом скрывается добродушный характер. На свете мало людей, к которым я относился бы с большим уважением. Есть много звероловов, снабжающих животными различные зоопарки. Большинство из них совершают короткие поездки в отдаленные страны, ловят и покупают все живое и возвращаются с добычей, состоящей из самых разнообразных зверей, о которых они потом пишут книгу. Шарль, напротив, сосредоточивает свои усилия на поимке лишь самых редких и неуловимых животных, таких, которые еще никогда не демонстрировались в зоопарках, или таких, которых чрезвычайно трудно словить. Ему иногда приходится тратить годы в поисках и в погоне за каким-нибудь единственным, редчайшим экземпляром.

Он очень любит и прекрасно понимает животных, которые проходят через его руки, а именно этих качеств так часто недостает звероловам. Например, в Западной Африке один беспринципный американский торговец животными убивал всех взрослых горилл в группе, чтобы заполучить детенышей. Большинство из этих пойманных детенышей умерло от разных болезней или просто от одиночества еще до того, как их распределили по зоопаркам. Вот выдержка из отчета одного из звероловов, работавшего для медицинского института:

«На другой стороне вырубки самка горилла играла с маленьким детенышем. Они представляли собой превосходную мишень, так как находились менее чем в пятидесяти ярдах от нас и не подозревали о нашем присутствии. Я все думал о других гориллах, которых мы слышали, хотя и не видели… Но ничего тут нельзя было поделать, мне пришлось выстрелить. Я долго выжидал, и наконец, когда я перестал дрожать, я пробил ей выстрелом череп, убив ее мгновенно. Подбежал самец. Я выстрелил и ранил его в плечо. Он пошатнулся, но продолжал двигаться вперед. Я снова выстрелил, и он снова пошатнулся…»

Малыш, добытый таким безжалостным образом, погиб через несколько дней, потому что ничего не было сделано для того, чтобы обеспечить за ним уход. На каждую из восьмидесяти пяти горилл, находящихся в Соединенных Штатах, приходится по крайней мере пять горилл, которые погибли или пока их ловили, или на пути в зоопарк. Вот в каком неприглядном свете предстает не только «деятельность» звероловов, но и сами зоопарки, которые в большинстве случаев не интересуются, каким образом были добыты купленные ими животные.

Шарль Кордье разработал способ поимки, при котором около сотни загонщиков окружает сетью целую группу горилл. Испуганные обезьяны запутываются в сетях. Ловля животных сетями стоит дорого, требует значительного количества времени, и африканцы неохотно берутся за это дело, но это гуманный способ. Ненужных животных выпускают. Горная горилла стоит пять тысяч долларов. Поначалу это может показаться дорогой ценой. Однако, если подумать о всей работе, времени и расходах, связанных с поимкой и перевозкой животного в зоопарк, цена не покажется слишком высокой.

Жизнь Шарля Кордье была трудной потому, что он один из тех людей, которые не идут на компромиссы. И все же несмотря ни на что, он не только сохранил интерес к окружающему его миру, но и способность радоваться ему. В 1959 и 1960 годах он увлекался «какундакари». В бассейне Конго какундакари то же самое, что «снежный человек» в Гималаях. Если верить аборигенам, самец (мужчина) какундакари от пяти до пяти с половиной футов роста, самка (женщина) — четырех футов. Тела у них покрыты шерстью, ходят они выпрямившись. Ночью они спят в пещерах на ложе из листьев, днем бродят в поисках крабов, улиток и птиц. Шарль уверяет, что он видел следы ног этих человекообразных существ. Одного из них якобы убили в 1957 году вблизи какого-то шахтерского поселка, а еще один случайно попал в силок для птиц, поставленный Шарлем, упал ничком, перевернулся, сел, снял петлю с ноги и скрылся, прежде чем находящийся поблизости африканец мог что-либо предпринять. Что такое какундакари? Горилла, человекообразное существо или просто легенда? Могут ли крупные, неизвестные людям существа до сих пор обитать в Африке и не быть обнаруженными?

Сравнительно недавно, в 1901 году, сэр Фредерик Джексон написал следующее письмо одному зверолову:

Горная горилла вышла на свет из лесов Африки в 1902 году, гигантский лесной кабан — в 1903, конголезский павлин — в 1936 году. Тысячи квадратных миль бассейна Конго остаются пока не заселенными человеком и не исследованными. В настоящий момент я не вижу причин отрицать существование какундакари и надеюсь, что когда-нибудь Шарль его найдет.

Шарль показал нам свою коллекцию животных, которые размещались в длинном, низком сарае. Там находилась пара уток Хартлауба светло-коричневого цвета, с голубыми пятнами на крыльях. Это пугливые птицы, живущие на тихих лесных озерах. Были там плодоядные голуби, ибисы, серые попугаи, а также конголезские павлины. Шарль был первым, кто сумел их поймать. Конголезских павлинов очень трудно обнаружить, потому что самец кричит только по ночам. Его клич — это громкое «ко-ко-ва», а самка отвечает: «хи-хо», «хи-хо». Небольшие стайки этих птиц бродят гуськом по лесным тропинкам, причем самец всегда идет первым. Поэтому в силки попадается в десять раз больше самцов, чем самок. В маленьком зверинце Шарля были также гигантские панголины, с телом, покрытым чешуями, находящими одна на другую, что придает этим ящерам сходство с рыбой, попавшей на сушу. На некотором расстоянии от дома, на опушке леса, за высоким частоколом содержался Муниди — великолепный самец гориллы с серебристой спиной. Он был уже взрослым животным, когда Шарль его поймал.

В доме вместе с Шарлем и Эми жили два детеныша гориллы. Это были весьма требовательные питомцы, нуждавшиеся в любви и внимании не меньше, чем человеческие дети. Ноэль — это имя было дано ей потому, что она была поймана в первый день рождества, — спала в колыбельке в спальне Кордье. Ноэль была робкое создание (ей еще не исполнилось и года), и, если в доме были посторонние, она крепко цеплялась за Эми. На веранде, затянутой сеткой, жил озорной двухлеток Мугизи. Чтобы заниматься с малышом в течение дня, был нанят мальчик-африканец Денис. Исполнение этих обязанностей Денису явно доставляло удовольствие. Когда же Денис вечером уходил домой, с обезьяной приходилось сидеть сторожу до тех пор, пока она не забиралась в свой ящик-гнездо, таща за собой любимое одеяло. Мугизи любил дразнить окружающих и привлекать к себе внимание. Это был счастливый, незапуганный малыш, и, когда миновал период сдержанности, обычный при первом знакомстве, он с Кей очень подружился. Он выражал свою симпатию к ней тем, что подшибал ее под коленки и старался сбить с ног. Шарль показал на карте те места, где, как он знал наверняка, мы найдем горилл, и те места, где, по слухам, они водились. Скоро мы с Доком поняли: чтобы за сравнительно небольшой период времени охватить территорию леса примерно в пятнадцать тысяч квадратных миль, нам придется работать по отдельности. Док будет расспрашивать о гориллах у встречных на дороге, в миссиях и в поселках на рудниках, как мы это делали в горах Итомбве. Меня же заинтересовал совершенно необитаемый лес, лежащий к югу от нас. Там не было ни деревень, ни дорог, и я знал только одного европейца, которому удалось недавно проникнуть в эти места, геолога Андре Мейера. Если пройти по прямой около шестидесяти миль на юг от шахтерского поселка Уту (он находится на западе от дома Кордье), можно добраться до другого шоссе, а там меня подберет Док. В действительности же, если идти по земле, а не лететь по воздуху, расстояние равнялось примерно восьмидесяти милям. Мы рассчитали, что если я буду путешествовать налегке, то покрою эту дистанцию за четыре дня. Шарль посоветовал мне на время этого похода нанять Сумайли. Под тесной черной рубашкой Сумайли бугрились мускулы, а резцы были подпилены так, что оканчивались остриями. Он презирал помбе, факт настолько необычный, что несколько африканцев сочли нужным сообщить мне об этом.

Мы пытались найти еще одного человека, чтобы сопровождать нас, но это оказалось трудной задачей: никто особенно не стремился совершить это путешествие, тем более вместе с европейцем. Наконец в одной из деревень мы нашли двух мужчин, которые согласились пойти с нами за плату в триста франков каждому. Мы договорились встретиться утром 29 июня.

На рассвете мы вчетвером стояли на дороге у опушки леса и раскладывали нашу поклажу, деля ее по весу, поровну между собой. Клочья тумана ползли по земле, где-то вдали петух возвещал наступление дня. Я захватил минимум снаряжения — гамак, спальный мешок, фотоаппарат, бинокль, небольшую кастрюлю, ложку, зубную щетку и продовольствия на шесть дней. Бакире, худой, мускулистый малый, на лице которого, заросшем густой бородой, часто играла улыбка, завернул в одеяло свою поклажу, состоящую из риса, бананов и смены белья. Он срезал своим мачете молодое растение, содрал зубами кору и связал ею одеяло. Мтвари нес небольшой чемодан, в котором были его обувь, одежда и другие вещи. Сумайли нес свое снаряжение и часть моего, завернув все в кусок материи.

Идя гуськом, мы вступили в темный, влажный мир тропического дождевого леса. Черные стволы гигантских деревьев выглядели очень эффектно в дымке утреннего тумана. Наши голоса слишком грубо нарушали беспредельную тишину леса, и вскоре мы умолкли. На уровне земли растительность сравнительно не густая, и мы свободно шли между деревьями по ковру влажной листвы. Дождевой лес низинных районов весьма напоминает горную гилею, но в нем деревья выше и чаще встречаются гигантские свисающие петли лиан. Первые лучи утреннего солнца вдруг наполнили лес мягким красноватым светом. Мы шагали по этим странно молчаливым джунглям, где слышалось только кап-кап-кап росы, скатывающейся с листвы, да изредка доносился неуверенный голос птицы. Один раз стайка обезьян рыжих гверец (Рыжие гверецы, виденные Шаллером, относятся, вероятно, к виду Colobus rufomitratus Peters 1879.Теперь гверецы подобных рыжих, желтых и бурых расцветок нередко объединяются в обобщенный, или полиморфный, вид под названием «красновато-рыжие толстотелы» (Colobus badius Kerr 1792).) пронеслась высоко над нами, видны были лишь качающиеся ветви да неясные очертания этих длиннохвостых созданий.

Мы продвигались на юг, иногда вдоль еле заметной тропы, иногда прямо по лесу, через холмы и долины, много раз пересекая безымянные ручейки, а когда заросли вдоль берегов становились уж очень густыми, шли прямо посредине ручья. Наши следы смешивались со следами буйволов, изредка слонов. Однажды встретились отпечатки копыт бонго — редкой и красивой лесной антилопы; у нее по светло-коричневой шерсти идут вертикальные белые полосы. Однако животные в лесу почти неуловимы, и мы не видели ни одного из этих крупных зверей. Утренняя прохлада сменилась полуденной жарой. Воздух был влажный и неподвижный. На моих спутниках были только шорты, и их тела лоснились от пота.

Мы сделали короткий привал, и африканцы съели свой полдник, состоящий из вареного риса. Они запускали пальцы в общий котел, скатывали рис в комок и отправляли в рот. Вначале мне никак не удавалось сесть за еду вместе с ними, потому что они еще раз ели во второй половине дня и затем вечером. Потом я приспособился к их часам еды и только завтрак съедал в одиночестве, на рассвете.

Вдруг совершенно неожиданно перед нами бесшумно появились трое мужчин и женщина. Они сгибались под тяжестью корзин, наполненных рисом. Выяснилось, что мы находимся на полузаброшенном пути, соединявшем южные и северные деревни, вернее, на старой торговой дороге, которой пользовались до того, как были проложены первые шоссе. Словно в подтверждение этого, нам изредка стали попадаться примитивные хижины для отдыха путешественников, сооруженные из ветвей и крытые похожими на бумагу листьями растения мегафиниум. Эти крупные овальные листья пригодны для многих целей. Простым движением руки их свертывают в кулек, получая удобную чашку, чтобы утолить жажду из ручья; они же служат тарелками для риса или мяса, оберточной бумагой, а также употребляются как кровельная дранка.

Мы решили разбить лагерь во второй половине дня, так как мне хотелось не спеша побродить по лесу, а африканцы не желали идти более шести часов в день. Пока Сумайли чесал голову деревянным пятизубым гребнем, а остальные разводили костер, я пошел в долину, густо поросшую кустарником. Я медленно продирался сквозь сплошную стену растительности, переплетающихся лиан и колючих ветвей, стараясь проникнуть в самую чащу.

Вот здесь лесной кабан вырыл какие-то корни, оставив небольшую ямку и разбросав кругом землю. Поодаль лежало синее, в белых пятнышках перо гвинейской цесарки. А потом я заметил несколько ветвей, кора с которых была ободрана ловкими руками гориллы. Где-то неподалеку трещала цикада; звук был монотонный и низкий, потом вдруг поднялся до пронзительного скрежета. Бесцельные скитания привели меня к берегу маленького ручья. Низкие ветви спускались к воде. Я медленно вошел в ручей, и прохладная вода приятно освежила усталые ноги. Я вдосталь напился, уверенный в том, что вблизи нет деревни, загрязняющей источник. Коричневая змея медленно скользнула через ручей, покрытый дрожащей тенью листвы, и исчезла на противоположном берегу, «Что это за змея?» — подумал я и побрел вверх по течению. Нагибаясь, чтобы пройти под веткой, я почувствовал, как шею вдруг обожгло, будто огнем. Я начал яростно хлопать себя по шее, давя муравьев, которые свалились на меня с листвы. Дальше, на сыром обрыве, я поймал бело-розового сухопутного краба и, отогнув его поджатое брюшко, с восторгом обнаружил под ним с десяток крохотных красноногих крабиков, уже вполне сформировавшихся. Я осторожно положил краба на землю, и животное поспешно спряталось под стволом упавшего дерева.

Вернувшись в лагерь, я натянул между деревьями гамак и присоединился к сидящим у костра. Поставив кастрюлю с водой на горячие угли, насыпал в нее рису и добавил щепотку соли, открыл и подогрел банку мясного рагу, а когда рис сварился, выложил часть мяса на рис, а остальное отдал африканцам. Мы сидели на корточках при свете костра и ели; быстро стемнело, как это бывает в тропиках, и мир стал маленьким-он сжался до размера островка света, образуемого отблесками костра. Мы обменивались короткими фразами о наших делах; все, что происходило вне леса, казалось, потеряло всякое значение. Потом мы молча сидели и смотрели широко раскрытыми глазами на языки пламени, а вокруг были безмолвные и неподвижные заросли.

Мтвари захватил с собой фонарь и следил за тем, чтобы свет ярко горел всю ночь. Когда я спросил его, зачем он это делает, Мтвари ответил: «Ах, бвана, в ночном лесу много беды, много опасности».

На рассвете мы проснулись в мокром от росы лесу. Дрожа от холода, я натянул на себя влажную, липкую одежду. И опять, как вчера, мы пробирались по бесконечным холмам и долинам. Сначала создавалось впечатление, что лес был здесь испокон веков, что в этом таинственном мире до сих пор царили звери, а человек мог вторгнуться лишь ненадолго в его пределы. Однако, если присмотреться повнимательнее, становится заметным разрушительное прикосновение руки человека, несмотря на то что его хижины давно сравнялись с землей, а лес вновь завладел полями. Многие долины заросли кустарниковым лесом — признак того, что здесь были сведены высокие деревья. Временами встречались ряды пальм, некогда обрамлявших деревенские улицы. Очевидно, когда-то на месте леса было сплошное лоскутное одеяло полевых участков. Что же случилось с жившими здесь людьми? Деревни опустошали работорговцы, косили людей и разные болезни, например оспа. Когда бельгийцы пытались установить свой контроль над этой областью и положить конец постоянным войнам между племенами, они оказались беспомощными, столкнувшись с бескрайним лесом. Примерно к 1920 году правительство переселило всех африканцев из глубинных районов поближе к дорогам и шоссе, где население легче держать под контролем. Сейчас, спустя сорок лет, лес остается необитаемым, но войны между племенами все еще вспыхивают.

Я нашел удивительно мало следов присутствия горилл. Изредка попадались измочаленные пучки растения афрамомум, из которого обезьяны выели нежную сердцевину. На берегу одного ручья, на рыхлом песке, были двенадцатидюймовые следы ног самца-одиночки. Находили мы и гнезда, но реже, чем в других обследованных районах.

Один раз мы услышали горилл в густых дебрях в долине. Когда я попытался подойти поближе, Бакире удержал меня за руку и покачал головой, на его лице был страх. После минутного колебания я уступил, решив, что видимость была слишком ограниченной и я все равно увидел бы не много.

В тот вечер, после того как мы разбили лагерь, африканцы отправились собирать дрова для костра. Они вскоре вернулись, таща за собой дохлую лесную свинью. Ее нога попала в естественную ловушку из переплетенных лиан. Животное погибло несколько дней тому назад.

Мои спутники загомонили в радостном предвкушении пира и принялись разрубать тушу своими мачете. Большую часть мяса они насадили на заостренные палочки, воткнув их вертикально вокруг костра, другие куски, завернув в листья, положили на горячие угли. Африканцы пригласили меня принять участие в ужине и рассмеялись, когда я отказался, предпочитая съесть банку консервированного мяса. Они долго пировали. Лежа в гамаке, уже в полусне, я слышал их голоса, заглушаемые шумом тропического ливня, который продолжался несколько часов.

На следующее утро, когда рассеялся туман, воздух, омытый дождем, был свеж и чист. Вода в ручьях поднялась на два фута, и ее коричневатые потоки неслись в сторону реки Луалабы. Нам встретился ручей шириной около восьмидесяти футов. Сердитые воды мчались мимо нас; иногда из их глубины вылетало на поверхность дерево и снова исчезало. В одном месте небольшое бревно лежало как мост через реку. Африканцы ловко перебежали по колеблющемуся стволу, с легкостью балансируя на голове свои ноши. Я переползал на животе, как червяк, крепко обхватывая ствол руками и ногами.

«Завтра мы будем в деревне», — сказал мне Сумайли.

Я плохо запомнил этот день, а также и следующий. Помню только жару и чувство усталости. Холмы становились все ниже, долины — все шире. Вечером четвертого дня мы неожиданно вышли из леса прямо на поле и скоро очутились в деревушке, самой жалкой, которую мне когда-либо приходилось видеть. Она состояла из шести полуразвалившихся хижин, стоящих по три, друг против друга, по обеим сторонам общего двора. Мы вошли в одну из них, совершенно пустую, за исключением бревна, которое служило скамьей, и тлеющего костра на земляном полу. Все жители столпились и смотрели, как я развязываю поклажу. Их глаза были прикованы ко мне, когда я насыпал в кастрюлю рис и затем попросил воды. Женщины пересмеивались между собой, ребятишки, вытаращив глаза, выглядывали из-за матерей. Дети, голые, со вздувшимися животами и глазами, залепленными беловатым гноем, вызывали чувство жалости. Один ребенок заплакал, за ним и другие. Вскоре возле нас остались одни мужчины. Они сидели на корточках вокруг огня, куря крупно рубленный табак, завернутый в обрывки газет, и тихонько переговаривались. Временами наступало полное молчание, все смотрели на пол, сплевывая слюну и медленно втирая ее пятками в земляной пол. Вошла женщина, неся тыкву, наполненную пивом. Все из нее отпили. Другая принесла горшок вареного риса, и все запустили в него руки. В углу хижины сидел согнувшись коренастый парень; он глядел в пространство отсутствующим взором и временами подергивался. Такое подергивание часто бывает у слабоумных.

Вокруг огня крутились четыре собаки, размером с террьера, черные с желтым, остроухие, с бегающими глазами. Они кидались вместе с курами за каждым зернышком риса, которое падало на землю. Один щенок, невероятно тощий, отважился подойти слишком близко к огню и получил пинок, от которого с визгом отлетел в угол; другого огрели по спине горящей веткой. Жители деревни обращались с собаками жестоко. Вся тоска этих животных светилась в их глазах. Принюхиваясь безнадежно, они вертелись вокруг хижин — жалкие рабы людей, но все же не возвращались к дикой жизни и свободе окружающих лесов.

Так как вокруг хижин не было других деревьев, кроме бананов, мне пришлось подвесить свой гамак между двумя из них. Пока я раздевался, Сумайли держал фонарь в высоко поднятой руке. Вся деревня сошлась посмотреть, как я укладываюсь. Лунный свет играл между стволами бананов, и я заснул под еле слышные звуки ликембе, доносившиеся из какой-то хижины. Меня разбудил удар грома и яростный порыв ветра, рванувший гамак. Скоро хлынул дождь — сплошные, косые потоки воды. Я то засыпал, то просыпался и внезапно очнулся, совсем уже лежа на земле. Ливень размыл землю вокруг бананов, и они покосились под тяжестью моего тела. Я направился в ближайшую хижину и лег в углу. Некоторые мужчины проснулись, зарычали собаки, но скоро все опять уснули, а собаки свернулись калачиком у моего мягкого спального мешка.

Я поднялся на рассвете. Несколько кур и я рискнули выглянуть наружу. Все промокло, все разбухло от дождя. В ручейках плескались мускусные утки. Над травяными крышами лениво вился дымок, живописные листья бананов блестели от влаги. У входа в хижину, потягиваясь и зевая, стояла женщина. Вокруг была тишина, туман заволакивал лес. Мы были словно на призрачном острове, плывущем по океану времени.

В тот день мы добрались до шахтерского поселка Ньябембе, и там, в доме для проезжающих, я стал ждать Дока.

Я был небрит, одежда загрязнилась, но ничего нельзя было сделать, чтобы принять более приличный вид. Сумайли же нарядился в чистую рубашку и штаны. Он даже захватил с собой гуталин и щетку для обуви и выглядел вполне респектабельно. Весь вечер африканцы прохаживались мимо и глазели на меня.

Сравнив записи, мы с Доком обнаружили, что наши наблюдения значительно расширили известный до сих пор ареал распространения горных горилл. Около трех четвертей всех горных горилл живет не в горах, как, казалось бы, следовало из их названия, а в жарком, влажном бассейне реки Конго, на высоте менее пяти тысяч футов. Значительное число их находится в одном лесном массиве, по центру которого я прошел за эти дни. Мы заметили также, что нередко обезьяны обитают у дорог и вокруг деревень. Гориллы предпочитают эти участки леса потому, что здесь есть обильная еда на самой земле или очень невысоко над ней. На участках, затененных большими деревьями, пищи для горилл мало, и обезьяны большую часть времени бродят в долинах и вдоль рек, где под обильным солнцем растет густой подлесок. Гориллы особенно любят заброшенные поля неподалеку от деревень. Там в изобилии растет их любимая пища — папоротник маратиа, травянистые растения афрамомум и пализота, там же они находят листья и плоды деревьев мусанга, мириантуса и фикусов. В низинных местах залежная система земледелия практиковалась веками. В результате возникло калейдоскопическое смешение лесов в разных стадиях роста, то есть как раз то, что так любят гориллы. Человек сыграл странную роль в экологии этих животных: он и враг, охотящийся за ними ради мяса, и благодетель, создающий наилучшие условия для их существования.

Иногда гориллы совершают налеты на банановые рощи; они поедают не плоды, а сердцевину ствола, убивая таким образом деревья и губя целые плантации. Тогда жители объединяются, окружают группу животных, загоняют их в сети и рубят, режут, пронзают копьями все, что движется в этих сетях. Шарль Кордье рассказал мне, что в таких случаях самец делает несколько попыток броситься на охотников, а потом убегает или же падает убитым. Участь самок и детенышей описана известным охотником Фредом Мерфильдом: «Я видел, как туземные охотники, убив „старика“, окружают самок и бьют их по голове палками. Самки даже не пытаются убежать, и невыносимо жалко смотреть, как они закрывают голову руками, пытаясь защититься от ударов. Они даже не пробуют обороняться».

Хотя на людей, как правило, нападает самец, изредка это делают и самки. Баумгартель рассказал, что однажды самка схватила за горло проводника, словно пыталась его задушить. Нападение гориллы обычно происходит так: обезьяна набрасывается, несколько раз кусает и затем отступает. Очевидно, горилла не терзает подолгу врага и хотя нанесенные ею раны достаточно серьезны, но обычно не смертельны. Как неоднократно отмечалось, гориллы редко нападают на человека, стоящего на месте и встречающего животное лицом к лицу. Но стоит повернуться спиной и побежать, как обезьяна начинает на четвереньках преследовать врага и, догнав, кусает, как собака. У племени Медже, живущего в Камеруне, рана, нанесенная гориллой, считается позорной, так как все убеждены в том, что горилла нападает только на убегающего.

Так как в этой местности всегда существует вражда между человеком и гориллой, не удивительно, что бывают, казалось бы ничем не вызванные, нападения обезьян на людей. Между 1938 и 1940 годами только в одном районе о ранениях, нанесенных гориллами, сообщили пятнадцать африканцев. Однако я подозреваю, что большинство ран было получено во время охоты или когда африканцы, собирающие в лесу топливо или работающие в поле, случайно наталкивались на группы отдыхающих горилл. Например, однажды мне встретились две женщины, выкапывающие клубни маниоки в густо заросшем поле. Они и не подозревали, что поблизости кормились гориллы. Даже когда горилл преследуют, они вновь и вновь возвращаются на старые места.

Мне приходилось видеть их гнезда на деревьях в каких-нибудь ста футах от хижин, в которых жили люди. В этой местности гнезда на деревьях встречаются много чаще, чем в других лесах, обследованных нами, и я стал думать, что причиной этому, возможно, частые столкновения с людьми. И все же, несмотря на взаимные нападения, обычная реакция гориллы на человека и человека на гориллу — это взаимное уважение и стремление избежать друг друга. По своей природе горилла — животное робкое и сдержанное. Когда только возможно, она избегает вступать в контакт со своими соседями-людьми… В августе 1960 года я шел вслед за коротким маленьким человеком, которого я нанял в проводники около Мийи, шахтерского поселка, лежащего на западе от Уту. Вдруг в зарослях перед нами затрещали ветви.

Проводник кинулся назад и стал делать мне отчаянные знаки, чтобы я отступил. Примерно в сотне футов справа от меня с дерева слезла самка гориллы. Я тихонько взобрался на другое дерево и стал за ней наблюдать. Группа, к которой она принадлежала, разбрелась по местности, и только изредка в зарослях мелькали фигуры животных. Другая самка влезла на дерево мириантус, сорвала спелый желтый плод и надкусила его. К несчастью, одна самка заметила меня и, издав пронзительный визг, метнулась в подлесок. Вся группа собралась и несколько минут наблюдала за мной, прячась за кустами, потом снова принялась кормиться. Спустившись с дерева, я обнаружил, что мой проводник исчез. По дороге обратно к машине, уже в миле от того места, где были гориллы, я нашел проводника. Он сидел на верхних ветвях дерева и смотрел на меня расширенными от ужаса глазами.

Все же, в конце концов, если верить местной легенде, человеческая хитрость побеждает даже самое сильное животное.

«Давным-давно люди посадили прекрасную банановую рощу. Огромный самец гориллы увидел, что женщина собирает плоды; он подбежал, схватил и женщину и бананы и уволок их в свое логово. Пока он сидел и ел бананы, женщина принялась кричать, и самец гориллы ее задушил. На следующее утро горилла снова проголодалась и снова пришла на плантацию, затем зашла в пять хижин и передушила там всех людей. В живых остались только один мальчик и его мать. Они спрятались в перекрытиях под потолком хижины. В эту хижину горилла принесла несколько охапок бананов. „Ха, — сказала горилла, — сколько бананов, и все мои!“ „Ха!“ — повторил мальчик из-под потолка. Горилла принялась смотреть, откуда раздался голос, но так ничего и не нашла. Всякий раз, когда горилла отворачивалась, мальчик крал бананы и отдавал их матери. Это продолжалось несколько дней; горилла приносила все больше и больше бананов, но они все исчезали. Горилла стала очень голодной и пришла в полную ярость, потому что не могла обнаружить, откуда раздаются таинственные „ха“ всякий раз, как она собирается есть. Наконец, ее живот обвис, как пустой мешок, она свалилась на землю и околела от слабости» (Генри Стэнли, «Мои темнокожие спутники и их странные рассказы», 1893).

Хотя в низинных районах африканцы в течение года убивают много горилл, примитивное вооружение ограничивает их охотничьи возможности, и поголовье обезьян, видимо, не уменьшается. Я могу только надеяться, что предстоящие в будущем усовершенствования в области ведения сельского хозяйства не уничтожат метод залежного земледелия, а ввоз и продажа огнестрельного оружия не увеличат число убиваемых горилл. Мне сообщили, что в 1948 году был организован отстрел шестидесяти горных горилл в районе Ангумы лишь для того, чтобы добыть одиннадцать детенышей для зоопарков. А один из служащих рудников около Уту похвастался мне, что «ради спортивного интереса» он застрелил девять горилл, охота на которых строжайше запрещена. Разумеется, это отдельные случаи, но если сюда добавить число горилл, убиваемых ради мяса, будущее этих обезьян представляется весьма мрачным.

Мы убедились в том, что значительное количество горилл может сосредоточиться у некоторых естественных преград, непреодолимых для лесных человекообразных обезьян, например около участков регулярно обрабатываемой земли, у границ степей и, что важно, по берегам широких рек. Гориллы, очевидно, не могут плавать, они боятся заходить даже в мелкую воду. Шарль Кордье рассказал нам об одной группе горилл, которая не решилась пересечь ручей менее двух футов глубиной, хотя обезьян преследовали охотники с копьями и сетями. Африканцы несколько раз показывали мне естественные мосты, образованные упавшими деревьями. Гориллы все время пользуются ими, чтобы перебираться с берега на берег. Пересечь широкую реку обезьяны могут только у ее истоков, опять-таки по случайным естественным мостам. Подтверждение этому мы нашли у реки Лугулу. В одном месте ширина этой реки достигает двухсот пятидесяти футов, а перед впадением в Улинди, приток Луалабы, река становится еще шире. На ее южном берегу никто еще не встречал горилл, но в пятидесяти милях вверх по течению, где узкое ложе потока усеяно валунами, гориллы заселили и противоположный берег.

При обследовании местности вдоль дорог около города Лубуту (то есть в северо-западной оконечности района обитания горилл) Док обнаружил, что отдельные группы обезьян живут в обширной гилее. Такие изолированные группы животных были нами замечены еще в горах Итомбве и приводили нас в полнейшее недоумение: свободу передвижения этих горилл не ограничивали большие реки, лес тянулся сплошным массивом, высота над уровнем моря и характер местности были такими же, как и в других районах. Одинокие самцы — бродяги или маленькие группы иной раз встречаются в двадцати милях, а то и дальше от ближайшего большого скопления горилл. Вероятно, такими бродячими животными и заселяются новые территории. Маленькая группа может обосноваться в отдалении от основного стада и положить начало новой колонии. С другой стороны, не исключена возможность, что в прошлом гориллы были более многочисленны в лесах и эти изолированные группы всего лишь остатки обширного поголовья.

10 июля, закончив в основном наше обследование, мы вернулись в Румангабо. После того как Док 16 июля уехал домой, мы с Кей провели здесь еще месяц, делая небольшие вылазки в те места, где не успели побывать. Мы убедились в том, что горных горилл было больше, чем это предполагалось ранее, и что живут они на значительно более обширной территории. Из тридцати пяти тысяч квадратных миль леса животные сосредоточены примерно на восьми или девяти тысячах квадратных миль. Сколько же всего горных горилл существует в наши дни? Раньше предполагалось, что общее количество этих животных составляет от одной до двух тысяч голов. Разумеется, и наш подсчет был приблизительным, так как в условиях леса обезьян сосчитать нелегко. После тщательных обследований мы пришли к выводу, что в районе вулканов Вирунга на одну квадратную милю приходится примерно три гориллы, а в Недоступном лесу — меньше двух на квадратную милю. И все же в этих двух изолированных и охраняемых районах нам чаще встречались гориллы и следы их пребывания, чем в других обследованных лесах. Надо думать, что в среднем на квадратную милю приходится одно животное и общее число горилл составляет восемь или девять тысяч голов. Пока еще не проделана дальнейшая работа по уточнению этой цифры, я бы предположил, что существует от пяти до пятнадцати тысяч горилл, то есть меньше, чем зрителей, заполняющих средних размеров стадион во время игры в бейсбол. История показывает, что столь редкие животные, как горные гориллы, совершенно беззащитны и нужна постоянная забота о них, чтобы чаша весов не качнулась в сторону их полного уничтожения.