Глава десятая. Моронго Ута, город подоблачных развалин

Сказка говорит: в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, за высокими горами стоит на вершине золотой замок. Но кто верит сегодня в сказки? Мы поверили, когда перевалили через высокую гору и увидели перед собой Моронго Ута.

Кругом во все стороны света простирался океан. Безбрежный океан, который мы пересекли со своим суденышком с другого конца земного шара. Под нами были глубокие зеленые долины, зеркальная гладь залива и тот самый кораблик, что доставил нас сюда с острова Пасхи. А на соседней вершине, рукой подать, — волшебный замок. Заколдованный замок, спящее царство, стены и башни затканы зеленым лесным ковром с той самой поры, как король со всей свитой оставил его. И случилось это тогда, когда мир еще верил в сказки…

У меня захватило дух от волнения, когда мы ступили на последний гребень и начали приближаться к подножию сказочного замка. Могучий и величественный высился он перед нами на фантастическом фоне плывущих облаков, голубых пиков и шпилей… И хотя замок был вознесен высоко в воздух, к самому небосводу, было что-то от подземелья в этом древнем сооружении с густым зеленым руном девственных зарослей поверх облепленных дерном стен.

Красивая синяя птица с криком ринулась в пропасть. А когда мы подошли к замку, три белые дикие козы неожиданно вынырнули из кустарника на стене, соскочили в ров и пропали из виду. Учитывая, что остров Пасхи — самый уединенный на свете, не так уж странно называть Рапаити одним из его ближайших соседей, хотя их разделяет такое же расстояние, как Испанию от Канады. В этих зеленых горах мы были как-то особенно далеки от мирской суеты. Уж верно, это самый забытый уголок Тихого океана,

Кто слышал про Рапаити? Маленький островок, почти разорванный на две части могучими клыками окружающего океана… Справа и слева от нас крутые, обрывистые склоны и два залива, которые попеременно в зависимости от ветра служили зеркалом волшебному замку. А обернешься, можно на других обросших зеленью вершинах насчитать двенадцать столь же диковинных замков. И столь же безжизненных. Только на берегу залива, где стоял наш кораблик, виден был дымок над деревушкой: горстка белых мазанок и бамбуковые хижины с камышовой кровлей. Здесь обитало все население Рапаити — двести семьдесят восемь полинезийцев.

Но кто же воздвиг волшебный замок перед нами — и остальные, на других вершинах? И для чего на самом деле предназначались эти сооружения? Этого никто не знал. Когда капитан Ванкувер в 1791 году случайно обнаружил этот уединенный островок, ему показалось, что на одной из вершин копошатся люди. На склоне он как будто разглядел блокгауз и частоколы в несколько рядов и заключил, что это искусственное укрепление. Правда, лезть на гору и проверять он не стал. А прибывший туда через несколько лет знаменитый миссионер Эллис заявил, что Ванкувер ошибся, принял за форт чисто природные образования. После Эллиса на Рапаити побывал известный путешественник Муренхут. Он восхищался своеобразной природой острова, чьи горы напоминают башни, замки и укрепленные индейские селения. Но и он не поднимался на вершины, чтобы рассмотреть поближе удивительное явление природы.

В начале тридцатых годов вышла книжка Кайо, который лазил на горы и убедился, что между кустами проглядывает кладка стен. За ним лазили и другие; большинство решило, что тут были древние укрепления, но кое-кто толковал развалины как остатки земледельческих террас. Из этнологов на острове побывал только Стоке. Он изучал местных жителей, однако его рукопись пока оставалась неизданной и хранилась в музее Бишоп.

До нас ни один археолог не ступал на землю Рапаити. Никто не поднимался на вершины с топором и лопатой, не проверял, какие тайны могут поведать сами горы. Обозревая сверху гребни и долины, мы знали, что перед нами девственный край, приступай где угодно — здесь никто не занимался раскопками. И никто не знал, что мы можем найти. Жители Рапаити хранили старинное предание о первоначальном заселении острова. В этом предании, записанном лет сто назад, говорится, что он был открыт женщинами, которые приплыли с острова Пасхи. Многие женщины были беременны, от них-то и пошло население Рапаити.

От сказочного замка открывался вид на десятки километров вокруг. На юге небо над океаном было темное и угрюмое. Там, далеко-далеко, омывая дрейфующие льды Антарктиды, шли холодные океанские течения на восток. Пустынная, необитаемая область — и опасная: штормы, густые туманы. А на севере небо чистое, голубое, украшенное легкими как перышко пассатными облачками. Они скользили на запад, заодно с теплым течением Гумбольдта, которое омывает великое множество островов, и в том числе одинокий островок Рапаити. Путь от Пасхи сюда был определен самой природой. Мы тоже пришли этим путем на Рапаити.

День за днем, день за днем, обгоняя морские течения и летящие облака, шли мы через безбрежный океан на запад. День за днем, стоя на мостике, на баке, у поручней, всматривались в далекую синь. Удивительно много народу теснилось на корме, от которой кудрявый зеленый кильватер по голубому полю указывал курс на канувший за горизонт остров Пасхи. Похоже, их влекли обратно вахины, а может быть, нерешенные загадки и нехоженые тропы… Так или иначе, лишь единицы стояли на носу корабля, предвкушая встречу с легендарными пальмовыми островками впереди.

Между теми, кого манила корма, первым был Рапу, верный друг Билла, возглавлявший бригаду на раскопках в Винапу. Билл обучил пасхальца работе с геодезическим инструментом и получил мое разрешение взять его с собой. И Рапу, с улыбкой киногероя, отправился путешествовать по белу свету. Но сердце привязывало его к Пупу Вселенной, и когда тот скрылся за горизонтом, Рапу пал духом. Исчез его привычный мир, только море да небо вокруг… И куда подевалось его веселье.

Учтя технические способности Рапу, мы послали его в машину помогать механикам. Но грохочущее чрево корабля было ему не по душе. Он твердил механикам, что под палубой засели полчища «бесов», и мягкосердечный старший механик разрешил ему отбывать вахты на стуле в верхней части трапа. Но здесь морской бриз так ласково его овевал, что он мигом погружался в сон. И механики предложили привлечь его к вахтам на мостике.

Рапу живо освоился с компасом, и штурман ушел в свою рубку, поручив ему держать курс. Тотчас кильватерная струя начала причудливо извиваться. Кое-кто обрадовался, решив, что мы с капитаном образумились и отдали команду идти обратно на остров Пасхи. Но Рапу не был причастен к перемене курса. Он свернулся калачиком на банке и крепко спал, предоставив кораблю плыть по воле волн. Нужно ли править, когда кругом, куда ни посмотри, одинаково пусто?

Рапу не страдал особенным суеверием, он был, как говорят пасхальцы, «дитя своего времени», однако, ложась спать, на всякий случай накрывался одеялом с головой: так принято на Пасхи. Когда Арне спросил, зачем это делается, ответ гласил: чтобы не видеть всякую нечисть, которая слоняется по ночам. И раньше, чем его порицать, поставьте себя на место пасхальца, вышедшего в пустынные вселенские просторы на корабле, в трюмах которого лежат сотни пещерных скульптур, «ключей», черепов и костей. «Летучий голландец» был ничто перед нами, мы бороздили океан на корабле с грузом аку-аку!

Первым на нашем пути оказался Питкэрн, остров мятежников с «Баунти». В небе пламенела заря, и казалось, то горит корабль, подожженный безрассудными беглецами.

Рапу проснулся и поспешил на нос. Он считал кокосовые пальмы: одна, две, три… да тут их больше чем на всем острове Пасхи! И дикие козы в горах… Бананы, апельсины, всевозможные южные фрукты, каких он и не видывал. Это же настоящий райский сад! Вот куда он переселится с женой, как только вернется на Пасхи и построит себе лодку.

А вот и красные крыши проглядывают сквозь пышный зеленый покров на крутых скалах. В лучах утреннего солнца замелькали в лад шесть пар весел: из расщелины за мысом вышел длинный швербот. Это потомки мятежников встречали пас. К нам на борт поднялись дюжие босые молодцы, и я заметил себе несколько живописных типов, словно из какого-нибудь голливудского исторического фильма. Первым на палубу ступил седой великан Перкинс Крисчен — прапраправнук того самого Флетчера Крисчена, который возглавил знаменитый мятеж на «Баунти» и предоставил капитану Блаю добираться на лодке почти до Азии, а сам повел «Баунти» против ветра и посадил на мель возле пустынного островка в океане. Когда мятежники вместе с красавицами вахинами с Таити поселились на этом клочке земли, он был необитаем. Но они обнаружили заброшенные культовые платформы с человеческими черепами и несколько небольших статуй, смахивающих на великанов острова Пасхи. Кто же побывал здесь до них? Этого никто не знает. Археологи очень мало работали на Питкэрне.

Перкинс Крисчен пригласил меня в свой дом, который он сам выстроил. Остальные разместились в других домиках. Маленькая британская община (здесь говорят по-английски примерно так, как говорили в 1790 году, когда предки нынешних питкернцев сошли на берег, но с полинезийским акцентом и с примесью отдельных таитянских слов) приняла пас исключительно радушно, мы провели несколько дней, будто в обетованной земле.

Пока археологи копали тут и там, моряки сходили в пещеру Крисчена и к могиле Адамса. А аквалангист побывал на дне залива и осмотрел останки «Баунти». С помощью питкернцев мы нашли в расщелине на дне Баунти Бэй груду ржавых железных чушек — балласт старинного парусника.

Местные жители частенько находят в земле каменные рубила. А у подножия высокого обрыва на северном берегу можно увидеть наскальные изображения. Вообще же Питкэрн беден археологическим материалом. Очищая свой остров от чужих богов, потомки мятежников, добрые христиане, разломали стены культовых сооружений, разбили и выбросили в море истуканов. На одной круче Арне и Гонсало, руководствуясь советами островитян, отыскали пещеру, где, похоже, были высечены красные статуи. На дне пещеры до наших дней пролежали стертые рубила.

Питкэрн редко навещается иноземцами. Узкую набережную у подножия скал непрестанно штурмует прибой. Но мимо острова совсем близко проходит пароходная линия Новая Зеландия — Панама, и питкернцы встречают на лодках рейсовые пароходы, продают туристам деревянных черепах и летучих рыб, а также модели гордого корабля предков. Спрос на эти поделки — важнейший источник дохода питкернцев — так велик, что на острове совсем не осталось миру, древесина которого служит сырьем для резчиков.

Чтобы не оставаться в долгу перед питкернцами, мы свозили все мужское и добрую часть женского населения острова на необитаемый островок Гендерсона. За один день наши шестьдесят пассажиров заготовили двадцать пять тонн древесины миру. Берег под пальмами напоминал арену пиратского сражения, когда живописно одетые питкернцы всех возрастов прыгали с узловатыми стволами в накат и волокли их к качающимся на волнах у рифа шлюпкам, которые шли с полным грузом к судну.

Тому, кто не привык видеть, как бушует прибой, то накрывая, то опять обнажая барьерный риф, могло показаться, что беды не миновать. Но люди крепко держались за риф и за лодку, когда обрушивались бурлящие гребни. А двенадцать дружных гребцов, подчиняясь громкой команде богатыря на руле, не давали опрокинуть лодку даже самым могучим океанским валам.

Когда мы на следующий день разгрузили судно под скалами Питкэрна, Перкинс Крисчен, улыбаясь, заверил нас, что теперь им на четыре года хватит древесины строгать летучих рыб и модели «Баунти».

От Питкэрна мы взяли курс на Мангареву и бросили якорь среди кораллов в чудесной лагуне между горами, населенной полчищами рыб и жемчужниц. В этом пальмовом раю мы увидели всего одну статую, да и ту на картине в церкви, где ее, расколотую надвое, попирал ногой торжествующий миссионер. Французский администратор острова был в отъезде, но его радушная супруга созвала мангаревцев на праздник по случаю приезда гостей, и мы увидели танец в честь легендарного короля Тупы. Его величество выступал перед своими воинами а причудливой маске из выдолбленного обрубка кокосовой пальмы. По местному преданию, он пришел на остров с восхода во главе флотилии бревенчатых плотов, погостил здесь несколько месяцев, после чего вернулся в свое могучее государство на востоке и уже больше не показывался на Мангареве.

Время и место действия этого предания удивительно совпадают с тем, что говорит легенда инков об их великом владыке Тупаке; он повелел построить огромную флотилию парусных плотов из бальсы и почти год плавал в Тихом океане, разыскивая два далеких обитаемых острова, о которых ему рассказали купцы-мореплаватели.

А следующая земля на нашем пути был Рапаити. Он возник среди туч на юго-западе, словно плывущий на волнах сказочный мир. Мы еще в бинокль приметили необычные очертания некоторых его вершин. Они напоминали не то поглощенные лесом пирамиды Мексики, не то заброшенные крепости инков в диких горах Перу. Будет что исследовать!

Затаив дыхание мы смотрели с мостика, как искусно шкипер ведет судно через извилистые трещины в барьерном рифе. За барьером, в сердце острова нас ждала удивительная лагуна — изобилующий рыбой тихий кратерный водоем, окаймленный крутыми утесами. Аннет благоговейно смотрела, как капитан передвигает ручку машинного телеграфа: «стоп», «малый вперед», «назад».

Корабль медленно полз между кораллами, вдруг Аннет приподнялась на цыпочки, решительно схватив ручку телеграфа, и перевела на «полный вперед». «Полный вперед» — отозвались из машинного отделения. Еще секунда, и мы врезались бы в риф, как ледокол в льдину, если бы капитан тотчас не дернул ручку обратно.

Мы облегченно вздохнули, бросив якорь в зеркальном заливе у живописной деревушки, от которой к нам немедленно вышли крохотные пироги.

…И вот мы на самом хребте; позади трудный подъем по крутым ущельям и гребням.

— Моронго Ута, — сказал наш проводник.

— Кто это построил?

Он пожал плечами:

— Может быть, король какой-нибудь, кто знает.

Раздвигая густые заросли, мы увидели тут и там куски тщательно выложенных стен. Я услышал возглас Эда. В одном месте выступ над крутым склоном осыпался, и обнажилась земля, перемешанная с ракушками и рыбьими костями. А еще из мусора торчала базальтовая ступка колоколом, такая изящная, так искусно вытесанная и отполированная, что я во всей Полинезии не видел лучшей работы.

В это время и Билл выбрался на гребень.

— Вот это да, — сказал он, глядя как завороженный на могучее сооружение. — Здесь надо копать!

Мы устроили совещание на судне. Запасы экспедиции подходили к концу. На содержание рабочих и на ночные вылазки на острове Пасхи ушли не только почти все товары, но и большая часть провианта, припасенного на много месяцев. Оставалось только поднять якорь и идти за продовольствием на Таити, а уж оттуда вернемся и пойдем на штурм горного замка.

Сквозь жестокий шторм мы пробивались на северо-запад, пока не увидели знакомые очертания Таити. Моего названого отца вождя Терииероо ужо не было в живых. Дом его стоял пустой под пальмами. Но у меня еще было немало друзей на Таити, мы не скучали ни днем, ни ночью, и вот уже время плыть к ожидающему нас на краю туманов острову в тридевятом царстве, в тридесятом государстве.

Вторично мы пробирались через коварный риф уже без Арне и Гонсало. Проходя мимо острова Раиваэваэ, высадили их там — изучать развалины культовых сооружений с небольшими каменными статуями. Зато с нами были новые пассажиры. Один из них мой старый друг Анри Жакье, председатель Общества океанических исследований и управляющий музея в Папеэте; я его пригласил участвовать в экспедиции. А власти Таити попросили меня отвезти домой одну рапаитянскую семью.

Жакье поднялся на борт с небольшим чемоданчиком, но для рапаитян пришлось пустить в ход грузовую стрелу. Они везли с собой ящики и сундуки, свертки, мешки, стулья, столы, комоды, шкафы, две двуспальные кровати, доски и балки, кровельное железо, домашних— животных и огромные гроздья бананов. Когда весь этот багаж наконец был погружен, на палубе негде было повернуться. Немалого труда нам стоило сгрузить эти вещи, когда мы после недельного перехода бросили якорь у Рапаити. Так как мы все перевезли бесплатно, хозяин счел, что и благодарить не стоит. Он спокойно съехал с семьей на берег, предоставив нам заботиться о разгрузке. И наше знакомство на этом не кончилось…

А в деревне мы узнали одну чету совсем другого склада. Ее звали Леа — веселая, пылкая вахина, полу-таитянка, полу-корсиканка, которую прислали на остров учить грамоте больших и маленьких рапаитян. Его звали Мани — весь сплошная улыбка, уроженец Таити с примесью китайской крови, которая чуть скосила его глаза. На Таити он водил автобус, а переехав с женой на Рапаити, ровным счетом ничего не делал.

Так как Леа умела говорить и писать по-французски, она стала правой рукой старика вождя. Если возникало какое-нибудь недоразумение, учительница решительно наводила порядок. Все нити маленькой островной общины сходились к ней.

Едва я сошел на берег, как Леа — этакий гренадер с торчащими косичками — подошла и доложила о своей готовности помочь нам. Толстый Мани скромно стоял позади с улыбкой от уха до уха. Я спросил Леа, можно ли подобрать двадцать крепких мужчин для раскопок в горах.

— Когда им надо явиться к тебе? — спросила Леа. — Завтра в семь утра, — ответил я, рассчитывая, что к концу недели наберется человек двенадцать желающих.

А когда я на следующее утро вышел на палубу размяться в лучах восходящего солнца, то увидел на берегу Леа и с ней двадцать рапаитян! Живо проглотив стакан сока и бутерброд, я сел на катер.

Условились, что рабочий день и оплата будут как на Таити, и, когда солнце добралось до середины неба, мы уже были в горах, и двадцать дюжих рапаитян под водительством Мани рубили на крутом склоне ступеньки и полочки, чтобы можно было без опасности для жизни подниматься на Моронго Ута.

Мани шел первым, шутил, смеялся и заражал всю бригаду весельем. Островитяне пели, гикали и увлеченно работали. Им это было в новинку, ведь здесь не привыкли к систематическому труду, нужды семьи этого не требовали. Жены выращивали таро на полях, жены приносили таро домой и делали из него кисловатое тесто попои, повседневную пищу семьи. А надоест попои, можно без больших усилий наловить в субботу рыбы в лагуне. И, пополнив меню сырой рыбой, снова посвятить недолю сну и любви… Раз в год приходила с Таити шхуна купца-полинезийца. Тогда часть мужчин на день-два отправлялись в лес и собирали на земле опавшие плоды диких кофейных деревьев, чтобы выменять у купца кое-какие товары.

Во всей этой жизнерадостной бригаде только один человек — замыкающий всячески отлынивал сам и других уговаривал но слишком нажимать. Когда Мани его отчитал, он удивился — дескать, ты-то чего кипятишься, не ты за работу платишь. Это был тот самый бесплатный пассажир, которого мы подвезли с семьей и багажом с Таити…

На остром водораздельном гребне было седловидное углубление, где зацепился взобравшийся по противоположному склону лесок. Мы расчистили в зарослях площадку как раз впору для двухместной палатки, ее обитатели могли, сидя у входа, сплевывать апельсиновые косточки каждый в свою долину. Здесь обосновался Билл, которому было поручено руководить раскопками Моронго Ута.

На другой день, когда мы собрались выходить в горы, никто из нашей веселой бригады не явился в условленный час. Мани один стоял на берегу и мрачно сжимал привычные к улыбке губы, а из большой бамбуковой хижины, хмурая, как грозовая туча, прибежала Леа.

— Мне бы пулемет! — яростно воскликнула она, направив вытянутую руку на хижину и согнув около глаза указательный палец другой руки.

— А что случилось? — испуганно спросил я, благодаря судьбу за то, что эта разгневанная женщина не вооружена.

— Они устроили там совещание, — объяснила Леа. — Малый, которого вы привезли с Таити, говорит, что это несправедливо — отбирать для работы двадцать человек. Теперь они сами будут решать, сколько человек посылать. Мол, пусть работают все, кто захочет, и никакой диктатуры. А если ты на это не согласишься, тебя больше не пустят в горы. Они прогонят вас с острова. Пятьдесят мужчин желают работать.

Возмущенная Леа передала, что мы официально приглашены на совет в большой хижине после захода солнца. А пока придется нам возвращаться на корабль.

В шесть часов солнце зашло, и в глубокой чаше, на дне которой стоял наш корабль, тотчас стало темно. Шкипер высадил на берег меня и Жакье, и мы пошли в деревню, светя себе фонариком. Из мрака бесшумно вынырнули трое островитян и молча последовали за нами.

Деревня словно вымерла, только тут и там в крытых соломой овальных хижинах тлели покинутые очаги. Но по свету керосиновых ламп мы быстро нашли дом собраний и, пригнувшись в низкой двери, ступили на мягкие циновки из листьев пандануса. Вдоль трех стен сидели на корточках тридцать рапаитян, суровые, будто воины перед битвой. В центре величественно восседала могучая толстая женщина; на полу между ее широко расставленными босыми ступнями лежала карта.

Мы приветствовали собравшихся бодрым Иа-о-рана и услышали в ответ какой-то нестройный гул. У четвертой стены вместе с священником-островитянином стояла, скрестив руки на груди, Леа. Лицо ее сохраняло грозное выражение, но при виде нас она улыбнулась; Мани здесь не было. Леа показала на четыре стула, предназначенные для нее, священника и нас двоих. И предоставила первое слово Жакье как представителю французских властей.

Жакье стоя произнес по-французски целую речь. Говорил он спокойно, не торопясь. Кое-кто, видимо, понимал французский язык; они удовлетворенно кивали. Остальные, хотя явно не понимали ни слова, тоже внимательно слушали, пристально глядя на нас.

Жакье сообщил, что руководит Обществом океанических исследований, — тут толстуха одобрительно кивнула и указала на карту. Дальше он сказал, что послан самим губернатором, чтобы помогать нам. Ради этого он оставил свою семью, музей и аптеку. Показывая на меня, он подчеркнул, что я отнюдь не турист. Что это я доплыл со своими друзьями до Рароиа на пае-пае. А теперь приехал сюда с учеными людьми, чтобы исследовать старинные сооружения. Приплыли люди из многих стран и хотят мирно трудиться вместе с рапаитянами. Из Норвегии, Америки, — Чили, с острова Пасхи, из Франции. Наша цель — узнать, как жили предки рапаитян. Мы прибыли сюда с Рапануи — острова Пасхи. Так пусть же здесь, на Рапаити — Малой Рапе, нас примут так же хорошо, как принимали на Рапануи — Большой Рапе.

Леа повторила речь Жакье по-таитянски, дополнив тем, что подсказало ей собственное сердце. Говорила она мягко, даже утонченно, но вместе с тем проникновенно и призывно. Притихшие слушатели ловили каждое слово, и казалось, они стремятся объективно оцепить суть.

Я пристально изучал озаренные живой мыслью лица рапаитян, которые сидели на циновках вдоль стен низкой бамбуковой постройки. Мной овладело острое чувство причастности к тому, что происходило здесь в пору Великих открытий. Много поколений сменилось с того времени, а на Рапаити как будто прошло лишь несколько месяцев или лет. Во взглядах местных жителей читалась ничем не замутненная душа подлинных детей природы, и это впечатление было настолько сильным, что я уже не видел заношенных штанов и рубах. Наверно, набедренные повязки были бы более к месту, но мы-то замечали только внимающие умные глаза без какого-либо намека на дегенерацию, которая сопровождает внедрение чуждой культуры, зато с диковатой искрой, какую мне приходилось видеть у жителей самых глухих дебрей.

Когда Леа закончила перевод, поднялся старый вождь. Он говорил ровно, почти бесстрастно, но явно в нашу пользу. Его сменил другой старик, судя по всему, опытный трибун, который с большим пафосом произнес длинную речь на рапаитянском диалекте.

Под конец слово предоставили мне. Я начал с того, что у предков нынешнего населения, наверное, были причины вставать на защиту своих укреплений в горах, когда к острову подходили чужие суда. Но сейчас другие времена. Мы прибыли, чтобы вместе с рапаитянами подняться в горы и очистить старые укрепления от дерна и кустов, сделать их такими же красивыми, какими они были в старину. Я готов принять на работу всех желающих. Но с условием: за мной остается право отправить обратно всякого, кто не оправдает своим трудом дневную ставку.

Присутствующие вскочили на ноги и бросились к нам, чтобы обменяться рукопожатиями. И на другое утро Леа представила нам отряд из пятидесяти шести человек; рядом, улыбаясь, стоял Мани. Это было все мужское население острова, не считая двоих стариков, у которых уже не хватало сил карабкаться на гору. Вместе с Мани я повел наше войско на приступ, и ночевавший на гребне Билл чуть не свалился в пропасть при виде нескончаемой вереницы гикающих рапаитян, которые шли и шли из-за поворота, размахивая топорами и тесаками.

И закипела битва на стенах Моронго Ута. Гибискусы, панданусы, огромные древовидные папоротники не могли устоять против такого натиска, и тяжелые стволы с грохотом катились вниз вместе с листьями и травой.

Под вечер армия без единого раненого спустилась на берег. Рабочие плясали и веселились, как дети, хотя весь день трудились без передышки, только наскоро пообедали, развернув принесенные с собой свертки из больших зеленых листьев, кислым сероватым тестом попои, которое отправляли в рот двумя пальцами. А Мани в перерыве отлучился и пришел обратно вдвое толще обычного — с полной пазухой диких апельсинов, которыми угощал всех желающих.

Проводив бригаду вниз, Билл остался в палатке вместе с помощником штурмана. Было условлено, что вечером мы свяжемся по радио, по задолго до срока с седловины полетели сквозь мрак световые сигналы. Помощник штурмана передал SOS: на лагерь напал миллион крыс.

— Этот Ларсен всегда преувеличивает, — сказал капитан. — Если сообщает «миллион», значит, от силы несколько тысяч…

Утром наше войско снова выстроилось на берегу, и мы понесли на гору кирки, лопаты, проволочные сита и прочее снаряжение. Наверху мы узнали, что обе крысы, посетившие лагерь на седловине, объелись попои и отступили вниз, в апельсиновую рощу.

Несколько дней все шло как нельзя лучше, по однажды утром никто из наших пятидесяти шести рабочих не явился к месту сбора. С палубы корабля мы видели в бинокль только Билла и Ларсена на горе да машущую нам рукой Леа на берегу. Опять осложнения… Я спустился на катер. — Они бастуют, — встретила меня Леа, — Почему? — Я слегка опешил.

— Этот малый, которого вы привезли с Таити, сказал им, что кто работает, непременно должен бастовать.

Озадаченный, я пошел в деревню. Несколько заводил стояли с вызывающим видом, сунув руки в карманы; остальные отсиживались в своих хижинах, осторожно выглядывая в дверь. — Почему вы бастуете? — спросил я одного из мужчин. — А я почем знаю, — ответил он, ища взглядом поддержки у своих товарищей.

Но он ее не получил. К кому бы я ни обратился, никто не мог ничего ответить, только всем видом изображали недовольство.

— Того, кто знает это, тут нет! — крикнула из одной хижины полная женщина.

Я попросил разыскать его, и сразу несколько человек сорвались с места. Они привели упирающегося малого с наглым лицом; он был в старой зеленой шинели без пуговиц, босиком, во рту — незажженная сигарета из наших запасов. Я сразу узнал старого приятеля — бесплатного пассажира.

— Почему вы бастуете? — повторил я свой вопрос, глядя на этого нахала.

Из хижин высыпали рапаитяне обоего пола и с мрачным видом обступили нас.

— Мы хотим получать больше денег на еду, — ответил он, держа руки в карманах и не вынимая сигареты изо рта.

— Но ведь вы получаете столько, сколько просили, как на Таити!

— Мы требуем прибавки — возмещение за стол и квартиру! Я посмотрел на бамбуковые хижины и висящие между ними зеленые свертки с попои. Мне было известно, сколько платят рабочим во Французской Океании, и я понимал, что это требование чрезмерно. Уступи я теперь, послезавтра будет новая забастовка с новыми требованиями.

И я решительно объявил, что буду придерживаться условий, о которых мы договорились в доме собраний. В ответ мне было заявлено, что все отказываются работать.

Возле меня стояла, сверкая глазами, могучая вахина с такими мускулами, что они хоть на кого могли страх нагнать. Да и другие женщины мощью не уступали ей, и у меня вдруг родилась идея. Я обратился к ним:

— Неужели вы, женщины, будете смотреть, как ваши мужья спят день-деньской, когда в кои-то веки представился случай заработать денег и в лагуне стоит корабль с полными трюмами продуктов, одежды и других товаров?

Мои слова попали в цель. Могучая вахина принялась песочить своего супруга, да так, что он мигом улетучился. Женщины кричали наперебой, и тут Леа, словно какая-нибудь Жанна д'Арк, вышла из толпы, подбоченилась и крикнула мне: — А зачем тебе непременно мужчины, разве мы не годимся? Гул одобрения! Я посмотрел на возбужденные лица дюжих островитянок и сказал «да». В конце концов кто, как не они, делали всю работу на этом острове.

В следующую секунду Леа уже шла от хижины к хижине и отдавала распоряжения, указывая на Моронго Ута. Прочь домашние дела! Матери передавали грудных младенцев дочерям я бабушкам; стиравшие у ручья побросали вальки и мокрое белье; поля таро были предоставлены самим себе — пусть мужчины потрудятся, когда захотят есть!

И вот Леа что твой солдат ведет в горы женский отряд. Наполеон был бы горд своей корсиканской кровью, если бы мог увидеть, как Леа вышагивает впереди, распевая «Марсельезу» Правда, по мере удаления от головы колонны «Марсельеза» становилась все более похожей на полинезийскую мелодию, а замыкающие пели уже самую настоящую хюла, раскачиваясь и вращая бедрами.

Мы с Мани были единственные мужчины в этой шумной компании, и если Мани прежде улыбался, то теперь он просто помирал со смеху.

Заслышав гомон, Билл и Ларсен выбрались из палатки — и чуть не упали от неожиданности, когда увидели женский батальон.

— Вот вам рабочие! — крикнул я. — Где инструмент? Опомнившись, Билл взял кирку и подал одной из самых миловидных рапаитянок. Она пришла в такой восторг, что бросилась археологу на шею и наградила его звонким поцелуем. Билл поймал на лету свои очки и шляпу, медленно сел на ящик, вытер щеку и с отчаянием посмотрел на меня.

— Сколько я занимаюсь археологией, такого никогда еще не переживал, — сказал он. — В жизни не думал, что моя наука таит столько сюрпризов. Кого ты приведешь в следующий раз?

Леа и ее отряд не ударили лицом в грязь. Ни в США, ни в Норвегии еще не видали таких темпов. Комья земли и дерна так и летели вниз; Билл бегал как угорелый, проверяя, чтобы все делалось как положено. Рапаитянки все схватывали на лету и под водительством Леа составили первоклассную бригаду. Насколько аккуратно они действовали, когда нужно было что-то расчистить маленькой лопаточкой, настолько же лихо орудовали киркой и заступом, удаляя пласты земли и корни. Мало-помалу обнажались ржаво-красные и светло-серые башни и стены. В конце трудового дня Билл вернулся в свою палатку совершенно измотанный. А вахины и дальше трудились так же рьяно.

Мужчины сидели в деревне одни и ели свое попои. Но когда наступил день получки и женщины принесли домой деньги и товары себе и детишкам, мужчины не выдержали — один за другим бросали свертки с попои и брели к мудрецу с Таити. Такого оборота они не предвидели.

Священник и вождь, не говоря уже о добродушном Мани, с самого начала твердо стояли на нашей стороне, но сделать ничего не могли. Теперь они пришли к нам и привели мужчин. Бунтари забили отбой и согласились на таитянские расценки.

Мы поставили мужчин и женщин в разные концы огромного сооружения, и развернулся турнир — кто лучше и быстрее выполнит свою работу. Каждая бригада стремилась отстоять честь своего пола, и вряд ли когда-либо на раскопках трудились с таким рвением. С палубы нашего корабля казалось, что на гору напала саранча. Зеленый покров Моронго Ута на глазах отступал вниз; с каждым днем коричневого становилось больше. Появлялись террасы, стены, и вот уже вся макушка будто шоколадный храм на голубом небесном фоне.

А кругом по-прежнему высились зеленые косматые пирамиды — этакие замки горных троллей. На самом деле Моронго Ута не был замком. С соседних гребней сразу было видно, что это не одиночная постройка. Мы вскрыли заброшенные развалины целого селения. Называть это фортом неверно. И земледельческие террасы не то определение. Потому что все население острова некогда обитало здесь, на макушках гор.

Те, кто первым приплыл на остров, вполне могли бы разместиться в долинах, на ровном месте. Тем не менее они вскарабкались по крутым обрывам на вершины гор. Зацепились на них и, так сказать, свили свои орлиные гнезда. А точнее, начали долбить гору каменными рубилами и превратили ее макушку в неприступную башню. Ниже башни шли большие террасы, на которых жались друг к другу жилые постройки. До нашего времени сохранились полные золы и древесного угля очаги — каменные печи своеобразной кладки, которую до сих пор во всей Полинезии знали только по острову Пасхи.

Билл тщательно укладывал в пакеты драгоценные головешки: радиоактивный анализ поможет определить возраст удивительного горного селения.

Кругом лежало множество каменных рубил различного вида, целые и разбитые. Но еще чаще встречалось непременное орудие домашней хозяйки — каменные песты, которыми женщины превращали таро в попои. Некоторые песты были сделаны так искусно, изящные линии и гладкая полировка говорили о таком совершенстве, что наши механики не могли поверить — как это можно сделать такую вещь без современного токарного станка. А в одном месте Билл осторожно извлек из земли почерневшие остатки старой рыболовной сети.

Селение было основательно укреплено. С юга путь к нему преграждал широкий ров со стеной. Чтобы бурные ливни не смыли хижины в пропасть, строители терпеливо перенесли из долины наверх сотни тысяч обломков твердого базальта, которыми подперли террасы. Камни чрезвычайно искусно пригнали друг к другу без всякого связующего раствора. Тут и там кладку пронизывали дренажные каналы: торчали продолговатые камни, образуя своими выступами лестницы, которые соединяли между собой карнизы. Всего на Моронго Ута насчитывалось больше восьмидесяти террас. Общая высота сооружения — пятьдесят метров при поперечнике в четыреста метров; другими словами, это самое большое известное нам сооружение в Полинезии. Билл прикинул, что только в Моронго Ута жило больше людей, чем сегодня живет на всем острове.

Очаги, колодцы и погреба для хранения таро — вот все, что осталось от жилищ, если не считать орудий и мусора. А прежде тут стояли (еще одна черта, напоминающая остров Пасхи) овальные хижины из воткнутых в землю сучьев, которые связывали вместе вверху и накрывали камышом и сухой травой. Для больших культовых сооружений — главного элемента строительного искусства на других островах — не хватало места. И жители Моронго Ута решили эту задачу своим, неизвестным в других частях Полинезии способом: на горе за террасами вырубили куполообразные ниши и в них устроили миниатюрные храмы. На гладком полу, будто шахматные фигуры, стояли, образуя ряды и клетки, небольшие камни. А те ритуалы, для которых перед карликовым храмом было слишком тесно, совершались на верхней площадке пирамиды, где потолком был небосвод.

Пока Билл и его помощники руководили раскопками Моронго Ута, Эд и Карл вместе с членами судовой команды изучали другие части острова. Все пирамидоподобные вершины оказались развалинами таких же укрепленных селений. Рапаитяне называли их паре. Вдоль острого водораздельного гребня, соединявшего между собой вершины, сплошной вереницей тянулись фундаменты былых жилищ. А в долинах сохранились стены древних земледельческих террас. Нередко они поднимались ступеньками на склоны. И всюду были видны следы сети искусственного орошения — длинные каналы забирали воду из ручьев и разносили ее по террасам. Итак, в прошлом люди этой своеобразной островной общины обитали на макушках гор и каждый день спускались по высеченным в обрывах тропам вниз, чтобы ухаживать за посевами таро в долинах и ловить в море рыбу и раков. Дети горного народа жили выше, чем орлята в своих гнездах.

Что же загнало этих людей на вершины? Может быть, они из страха друг перед другом укрепились в разных солениях? Вряд ли. Селения соединялись между собой домами вдоль гребней, образуя сплошное оборонительное сооружение, смотрящее на безбрежный океан. Может быть, спасались в горах от погружений морского дна? Вряд ли. Сверху мы видели, что береговая линия и сегодня такая же, какой была тогда: вдоль отмелей были расчищены от камня причалы, устроены ловушки и садки для рыбы, которыми по-прежнему можно пользоваться.

Задача решается просто. Рапаитяне боялись могущественного внешнего врага, чьи боевые суда в любую минуту могли появиться на горизонте.

Возможно, этот самый враг вытеснил их сюда с другого острова. Может быть, с острова Пасхи? Может быть, местное предание выросло из зернышка истины, подобно преданию о битве у рва Ико? Воинственные каннибалы третьего периода острова Пасхи могли хоть кого заставить уйти в море, даже беременных женщин и маленьких детей. Кстати, не далее как в прошлом столетии семь человек благополучно добрались до Рапаити на бревенчатом плоту с острова Мангарева, мимо которого мы прошли по пути сюда с Пасхи.

Правда, на Рапаити нет статуй. Но на вершинах гор негде было их ставить. К тому же, если основу местной культуры заложили женщины и дети, для них естественнее было думать о крове, пище и безопасности, чем о царственных истуканах и военных походах. II для выходцев с Пасхи естественно было строить овальные хижины с камышовой крышей и многоугольные каменные печи, а не многоугольные дома и круглые земляные печи, как на островах по соседству. Надежно укрепить свои селения им было важнее, чем думать о набегах на другие. Наконец, если это и впрямь были пасхальцы, понятно, откуда взялась настойчивость у людей, преобразивших весь горный массив маленькими каменными рубилами. Интересно, что на Рапаити по сей день община держится на женщине, а мужчина здесь — этакий мальчик-переросток, которого лелеют и холят.

Прежде тихоокеанисты считали, что на Рапаити нет ни обтесанных каменных блоков, ни скульптур из камня. Мы нашли и то и другое. Рапаитяне привели нас в глухое место на горе к востоку от Моронго Ута и показали, где, по преданию, лежали останки древних королей, перед тем как отправиться в последнее странствие. Это был образец высокого, каменотесного искусства: прямо в горе вырублена напоминающая большой саркофаг усыпальница, вход в которую заложен четырьмя квадратными глыбами, пригнанными так тщательно, что но видно никаких следов — будто сплошная природная стена. Рядом на той же скале высечено уменьшенное изображение человека. Угрожающая поза с поднятыми вверх руками напоминает «короля» в пещере Лазаря на острове Пасхи.

Как говорит предание, торжественное шествие днем доставляло останки умершего короля в усыпальницу. Здесь покойник лежал головой на восток, но однажды ночью двое приближенных незаметно переносили его через гребень в долину Анаруиа, где в потайной пещере хоронили прах всех королей.

Мы нашли на Рапаити погребальные пещеры. Самая большая находилась в долине Анапори, за десятиметровым водопадом. В нее впадал ручеек, и нам пришлось идти по колено в грязи до сухого места — берега подземного озера, где были небольшие каменные курганчики. Плыть через озеро — это семьдесят метров в ледяной воде, но и на другом берегу лежали в кромешном мраки остатки человеческих костяков.

На склоне ниже Моронго Ута мы обнаружили вырубленный в слабой породе склеп новейшего времени. Пещера была закрыта плитой, и в ней лежало трое покойников, но мы живо положили плиту на место, когда поднявшийся снизу рапаитянин учтиво осведомил нас, что здесь похоронена его ближайшая родня. Рядом было еще несколько таких склепов; мы их не стали трогать, и рапаитянин рассказал нам, что в большой пещере по соседству покоится его дед и многие другие.

По сей день рапаитяне верны старому обычаю. Правда, теперь покойников хоронят в освященной земле около деревни, но при этом останки помещают в нору, вырытую в стенке у дна могилы.

Иссеченные рукой человека вершины Рапаити — словно памятник безымянным мореплавателям, которые прошли не одну тысячу миль в океане, прежде чем ступили на берег этого уединенного островка. Огромное расстояние, но все равно они не были уверены, что за ними не последуют другие. Как ни велик океан, даже былинка может его пересечь — дай срок. И как ни тверда гора, самое маленькое рубило ее источит, если настойчивые руки будут трудиться достаточно долго. А времени у людей здесь было сколько угодно. Если верно, что время — деньги, то обитатели солнечных террас в горах Рапаити были богаче любого вельможи наших дней. Если время — деньги, то рапаитяне обладали несметными сокровищами, как несметно число камней, слагающих стены Моронго Ута. Словом, глядя на развалины, будто парящие в солнечной дымке между небом и океаном, и впрямь можно было вообразить себе сказочный золотой замок в тридевятом царстве, и тридесятом государстве…

Но Королевский склеп в долине Анаруиа нам не смогли показать. Люди, которые переносили туда прах королей, давно уже покоятся в толще гор. А нынешние рапаитяне не владеют способом находить тайные пещеры. Нет у них аку-аку, и они не понимают толк в куриных гузках.