Глава первая
Ферма Нью-Роуд, или Как все это начиналось

Вот так выглядело объявление, которое позвало меня в дорогу. Накануне я переговорила по телефону с подавшим его фермером, договорилась о встрече на следующий день и теперь, темным ноябрьским вечером 1977 года, ехала по глухим уголкам Сомерсета. Мой собственный брак распался, и я, временно проживая с родителями, искала заработка: ведь у меня на руках остались двухлетний сын и шестилетний красный сеттер. Сельская жизнь не была мне в новинку: после окончания школы я два года работала дояркой, и мне — не сочтите это за хвастовство — нравилось доить целое стадо джерсийских и гернсийских коров да еще присматривать за квохчущей оравой несушек, потомство которых плодилось не по дням, а по часам. Смешно, ей-богу, что я и моя сестра пошли на ферму — весьма экстравагантно со стороны дочерей полицейского, лишенных каких бы то ни было деревенских корней!

Я вкатила в ворота старой, видавшей виды фермерской усадьбы, и свет фар заблестел в многочисленных лужах. Встревоженный моим вторжением, на меня накинулся с лаем невообразимо грязный такс. Но вот в дверном проеме вспыхнула полоса света, и мне навстречу вышел Дерек. Он полюбился мне с первого же взгляда — высокий, темно-русый, с улыбающимися глазами, смягчавшими его бородатую физиономию. Подхватив на руки псину, я вошла на кухню, где стояла старая печь «Рейберн», от которой струилось тепло (как я выяснила впоследствии, кухня была единственным теплым помещением во всем доме, насчитывавшем восемь спален). Детишки играли в лото в гостиной — перед гудящим камином, нещадно и бесполезно поглощавшим полешки, а мы с Дереком сидели в кухне за чашкой кофе и расспрашивали друг друга о житье-бытье. Оказывается, супруга Дерека ушла к другому, оставив на руках бывшего мужа, ферму и троих детей — четырех, семи и восьми лет, так что не нужно объяснять, как отчаянно нуждался он в помощи. Дерек с детьми жил на этой ферме всего шесть месяцев; прежде здесь жили его родители, перебравшиеся в небольшой дом по соседству. Наказав мне не снимать куртку (!), Дерек повел меня на экскурсию по остальным комнатам, в большинстве из которых никто не жил. Полагаю, любого нормального человека вывели бы из себя осыпающаяся штукатурка и ободранные обои, но я уже так настроилась на получение этого места, что мое сознание не думало бунтовать. А главное, думала я, потребуется всего несколько мелочей, чтобы сделать это запущенное жилище куда более уютным — ну хотя бы абажур для лампочки, одиноко висящей на кухне! Да и Дерек понравился мне с первого взгляда — простите, что повторяюсь (позже он скажет — больше всего его тронуло то, что я взяла на руки замызганную собачонку, хотя была одета в роскошную куртку кремового цвета).

Мы еще немного поболтали на кухне и вдоволь посмеялись над досадными недоразумениями, возникшими в ходе вчерашнего телефонного разговора, — так, до него сразу не дошло, что «огненно-рыжая девчонка», о которой я вела речь, это вовсе не дочка, а красный сеттер по кличке Шина.

— Ну, а как насчет рекомендаций? — спросила я.

— Насчет рекомендаций… Хм… Если ты так настаиваешь, я, пожалуй, представлю одну.

— Так я же не про то… Я ждала, что ты сам меня об этом попросишь.

Короче, мы удивительно быстро договорились, что я переезжаю к нему на следующей неделе, и в знак этого ударили по рукам. Главное, чтобы наши псы и детишки нашли между собой общий язык, а остальное приложится.

С того момента, как я со всем семейством (и в комплекте с абажуром) переехала к Дереку, дни понеслись будто мгновения. Мой сынишка Симон быстро подружился с младшим сынок Дерека Дэниелом, хотя тот старше его на два года, да и характеры у них совершенно несхожи — впрочем, таковыми они остаются и по сей день. Что же касается двух старших детей Дерека — погодков Келли и Бэрри, — то это были типичные брат и сестра, которым подчас доставляло удовольствие подтрунивать друг над другом, но стоит, тебе сказать о ком-то из них что-нибудь нелестное, как брат тут же встанет горой за сестру и наоборот. Ну, а Шина нашла очень забавным Чатни (так звали облаявшего меня и обласканного мною такса), как и он ее. А коль скоро дети и собаки не скандалили и не ссорились (по большей части), а мы с Дереком с первой же встречи почувствовали, будто прожили вместе много лет, то вскоре мы стали семьей.

А что в этом удивительного? У нас с Дереком столько общего! Мы оба любим сельский труд и животных. Мы оба остались с продырявленным сердцем после неудавшихся браков, так что каждому из нас особенно ценно, чтобы партнер был еще и добрым другом. В общем, вскоре мы зажили дружной семьей (правда, если уж признаться честно, дом так и остался холодным: одним теплом любящих сердец его не натопишь), но прошло несколько лет, прежде чем мы официально оформили наши отношения, — это произошло в 1981 году. О детях я еще расскажу в свой черед; забегая вперед, замечу, что мое прибытие внесло в их жизнь кардинальные перемены: во-первых, были введены в употребление водяные грелки, а во-вторых, к их рациону добавилось арахисовое масло; и тем и другим юное поколение осталось весьма довольно.

Приближавшиеся рождественские праздники принесли с собой приятные хлопоты по выбору подарков и приготовлению — впервые в нашей совместной жизни — всех подобающих по сему случаю вещей. Мы дружно клеили елочные гирлянды, делали игрушки, покупали подарки и тщательно упаковывали их в четыре чулка — по числу теперь уже общих детей. Столько всего успели за короткое время! Кстати, это было первое Рождество, когда родители Дерека не жили на ферме, а в прошлые годы к рождественскому ужину всегда приезжала сестра Дерека Розмари с семьей. Мы решили — пусть эта традиция сохранится и в наступающее Рождество, и в последующие годы.

Киднеры-старшие были простыми деревенскими людьми, вели бесхитростный образ жизни и кормились тем, что давала им земля. Более милой четы мне никогда прежде встречать не доводилось. С момента нашего знакомства они отнеслись ко мне как к родной дочери, а к Симоше — как к внуку. Прежде почтенный Киднер много и охотно помогал Дереку, но под старость силы стали уже не те, и, естественно, столько трудиться на ферме, сколько прежде, он уже не мог. Он быстро утвердился во мнении, что я — такая, как надо, особенно когда застал меня за посадкой лука: по-видимому, это занятие пользовалось в округе особым почетом. Кстати, и сама фамилия Киднер происходит от названия здешней местности, и я с уверенностью могу сказать, что всякий носящий такую фамилию приходится нам в той или иной степени родственником. Хотя одна из ветвей семейства перебралась в Норфолк, оставшаяся здесь ветвь тоже весьма представительна — я и теперь, будучи столько лет замужем за Дереком, нахожу все новых и новых людей с такой фамилией.

За рождественскими празднествами последовал новогодний снегопад, какого не видали уже много лет. В течение двух дней наша дорога была полностью закрыта для проезда; после этого стоило немалых усилий укатать ее трактором, чтобы можно было безопасно ездить. Зимой эта часть Сомерсет-Левелс выглядит еще наряднее, чем в другие времена года, — земля укуталась белым ватным одеялом, длинные тонкие лозы ив, стоящих, словно часовые, по берегам протоков, разделяющих наши поля, украсили хрустальные гирлянды сосулек. Кое-где намело сугробы высотою в пять-шесть футов — какое раздолье детишкам! Хочешь — катайся на салазках сколько душе угодно, а хочешь — лепи снежную бабу! Однако об этих приятностях зимы как-то забываешь, когда, ложась спать, заворачиваешься в шубу или когда тянешь застывшие ступни и кончик носа к камину, жадно поглощающему поленья и все равно не спасающему от сквозняков. В положенный срок метели сменились оттепелью; всякому, кто живет в старом доме со свинцовыми дренажными трубами, ведомы последствия этого. Вода во дворе стоит на уровне нескольких дюймов, хоть покупай лодку и учись грести! Когда же, пошлепав по воде, доберешься до дома, думаешь: как хорошо, что пол каменный, так легко протереть его шваброй.

С нами на ферме жила кошка Сьюзи (когда впоследствии определили, что это кот, имя пришлось сократить до Сью), которую не пускали в дом, и если ей каким-то образом удавалось пробраться, то на нее кричали, шикали, а то и прогоняли метлой. С наступлением же невиданных доселе холодов кошку, естественно, потянуло к домашнему теплу, как никогда прежде, и мой маленький Симоша никак не мог взять в толк, почему ее не пускают — у нас-то животные входили в дом свободно! Согласитесь, если тебе от роду всего два года, крайне трудно взять на руки кошку, которая почти с тебя ростом, и мой Симоша делал так: брал киску «под мышки» передних лап, а задними она уже сама шагала к печке, после чего победно устраивалась на самом теплом местечке, а мальчонка пугливо озирался, ожидая наказания. Впрочем, коренные обитатели фермы быстро примирились с тем, что порядки в их доме изменились, и Сьюзи стала привычным предметом кухонного интерьера; блаженно вытянувшись на полу, она напоминала полосатый коврик. Нам даже удалось убедить Дерека, что неплохо бы обзавестись еще парой зверей-мышеловов, хотя бы на тех условиях, что проживать они будут вне дома. Так у нас появились Блэки — черный, словно уголь, и Бекки — милая киска цвета панциря черепахи. Они и в самом деле определились на жительство во дворе, но по мере приближения зимних холодов стали все настойчивее проситься в дом — кошки ведь отнюдь не глупые животные. Блэки стал любимцем Дерека и впоследствии был одним из немногих животных, по которому Дерек лил слезы, когда он умер. Ну а Бекки прожила с нами много лет.

С новой весной в саду начала энергично пробиваться зелень, и оказалось, я даже не представляла, какое здесь многообразие растений. Сад у нас был большой, частично обнесенный каменной стеной; беда заключалась только в том, что разбит он был на глинистой почве и обращен на восток. В то время у нас был также большой огород, которого теперь нет. Я люблю находиться на воздухе и все больше втягивалась в хлопоты по ферме, особенно по мере того, как доля участия достопочтенного Киднера-старшего сокращалась. Чтобы за садом было легче ухаживать, на большей части территории мы посеяли газон и посадили цветы, и мне доставляло наслаждение разбивать и приводить в порядок клумбы. Зато надулся — мол, охота с ними возиться! — сын Дерека Бэрри, копия своего досточтимого дедушки. Тому нравилось все подстригать и обрезать. У миссис Киднер было в саду любимое дерево, но ее благоверный, решив, что оно слишком высоко, укоротил его. С тех пор оно ни разу не цвело.

Когда весенняя прохлада сменилась летней жарой, работу в саду мы стали все чаще откладывать на вечер, а днем мало-помалу занимались украшением нашего дома. Дерек дрожал от страха, когда я произносила, словно заклинание, фразу «Я думаю, что…», да и теперь боится ее как огня, поскольку это заклинание всегда предвещало новый виток работ. Скажем, есть у нас превосходный курятник, который только чуть подправить да подкрасить; но что в нем толку, если он стоит пустой? Купим кур да разведем цыплят! Сказано — сделано, и вот уже два десятка бурых хохлаток наперегонки несутся, подобрав перышки, когда я зову их обедать. Квочки сделались нашим хобби, которое переросло в навязчивую идею.

Увлекало уже одно то, что на свете бесчисленное множество видов кур и прочей домашней птицы. «Кудрявые» куры с оперением, как бы зачесанным назад; польские с большими помпончиками на голове; «шелковые», состоящие почти из одного пуха — у них перышки только на крыльях. Всякий раз, когда мы покупали пару того или другого вида, мы неизменно замечали другие виды, которые нам нравились. В итоге за несколько лет нам удалось собрать коллекцию из сорока различных видов домашней птицы, в которую входили не только куры, но и гуси, и утки, и даже павлины.

Первую пару павлинов мы купили у местного фермера, причем Дерек никогда раньше не видел таких крупных птиц. Вооружившись мешком, чтобы посадить туда отловленных павлинов, он попросил фермера показать, как их надо отлавливать. Надо сказать, что взрослых птиц нельзя ловить за хвост: павлин вырвется, хвост останется у тебя в руке, и придется заплатить за всю птицу, которую ты лишил главного украшения. «Как их ловить? Нет ничего проще! — заверил нас старик фермер с обветренным лицом и повел куда-то по грязному закоулку, — Вон они у меня там, в старом цыплятнике», — сказал он, показывая на крохотный сарайчик шести футов в длину, четырех в ширину. Дерек думал, что фермер из вежливости пропускает его вперед; но, судя по тому, как быстро захлопнул дверь, он понял, что это из практических соображений — помешкаешь с дверью, удерут еще! «Ну, теперь смотри, как это делается», — раздался изнутри голос фермера, за которым последовал такой душераздирающий крик павлина, какой даже трудно себе вообразить. Изо всех щелей дышавшего на ладан сарайчика повалили клубы пыли — удивительно, как еще стены не рухнули! Впрочем, вскоре дверь отворилась, и оттуда вылез изрядно помятый, но торжествующий Дерек, держа в руках мешок с двумя пойманными птицами. Судя по его внешнему виду, можно было подумать, что он только что с честью вышел из рыцарского поединка.

Самым забавным в деле составления коллекции домашней птицы были, пожалуй, не столько сами странствия по далеким и неизвестным уголкам, сколько разнообразные колоритнейшие характеры, которые можно встретить везде, куда бы ни заехал. А уж хитростей, как разводить, кормить и лечить птицу, мы выведали столько, сколько не вычитали бы ни в одной ученой книге. Мы побывали во многих местах, и повсюду люди, посвятившие жизнь разведению того или иного вида животных, всегда по первой просьбе охотно приходят на помощь и делятся секретами мастерства, на раскрытие которых они порою затрачивали годы. (Впрочем, отдельные мелочи ты открываешь и сам — скажем, если по весне ты приобретаешь павлинов, то стоит пустить их в огород, как они тут же устроят гонку, кто первым доберется до грядок с цветной капустой; ну а если по недосмотру дорвутся до клумб, полных садовой желтофиоли, там уж точно останутся одни ряды безжизненных стеблей. Но это я так, к слову.)

Полку домашних пернатых нее прибывало, и, естественно, когда мы с Дереком решили поехать отдохнуть, возникла проблема, на кого оставить всю эту кудахтающую и крякающую ораву. Мои родители, жившие неподалеку, любили садовничать, а папочка и вовсе был мастер на все руки, так что, навещая нас, они по мере сил помогали на ферме. Когда в 1980 году, решив устроить себе каникулы, мы с невинным видом попросили моих стариков приглядеть за фермой, они с готовностью согласились. Если бы они представляли, какую ношу на себя взваливают! Одних только птичников с разнообразными породами пернатых насчитывалось двадцать семь; все их полагалось закрывать на ночь. Но самое главное заключалось в том, что наши питомцы привыкли к определенному распорядку, и если он будет нарушен, то хлопот потом не оберешься — это, как говорят у нас в Англии, все равно что опрокинуть тележку с яблоками. Наши инстанции выглядели так: «Сначала прогоните гусей через сад и заприте в гусятнике (№ 15) и только после этого загоняйте уток в утятник (№ 7), а то гуси будут гоняться за ними. Утки с хохолками помешаются в утятнике № 6; но придержите Сида (бурую утку со свисающими помпончиками), потому-что, если впустить его первым, он просто не даст войти остальным». И так далее, четыре мелко исписанных листа стандартной бумаги да плюс цветные планы с указанием дислокации и нумерации домиков — «для облегчения выполнения задачи». Удивительно, как это моя мама умудрилась не поседеть ко времени нашего возвращения.

Перед самым отъездом обнаружилось, что две мускусные утки отложили яйца в домике, где мы готовили сидр. Первая устроилась позади большой тракторной шины (и, пожалуй, могла бы стать добычей лисицы), а вторая выбрала более безопасное место, обосновавшись на чердаке. У каждой из них было по восемнадцать яиц. Мы не могли сказать с уверенностью, когда они отложили яйца, но надеялись, что ко времени нашего возвращения они успеют высидеть утят. Показывая маме домик, где мы готовили сидр, я убедила ее не слишком волноваться за утку, обосновавшуюся на чердаке: она каждый день будет слетать вниз за кормом и водой.

И вот наконец машина, нагруженная всяческой поклажей, со скрипом выехала за ворота фермы. Детишки взволнованно замахали руками на прощание родителям, старавшимся изобразить бодрую мину на лице: я знала, что кто-то из них сейчас пойдет доить коров, а кто-то — заниматься другим делом, одним из тысячи.

Благополучно доехав до места и распаковав багаж, я дождалась вечера и позвонила родителям, чтобы удостовериться, все ли в порядке. К телефону подошла мама — я слышала, как ее голос дрожал от возбуждения. Все нормально, мол, все пернатые загнаны в домики и надежно заперты. Может быть, не все размещены точно по своим жилищам, но на улице не остался никто. Я мысленно представила себе, как мои старики, вооруженные огромными сачками для бабочек, носятся туда-сюда по саду, отлавливая всех, кто на двух ногах!.. Уже после, нашего возвращения мама заверила меня, что проделывать это раз от разу становилось все легче — сперва кажется хлопотно, а потом привыкаешь. Но как выяснилось, главной причиной ее Тревог стала мускусная утка, устроившая себе гнездышко за тракторной шиной: на четвертый день после нашего отъезда она вывела восемнадцать ярко-желтых утят, а мама не хотела сообщать мне об этом по телефону, чтобы я не волновалась. Когда на следующий вечер мама отправилась посмотреть на многочисленное семейство, ее ждал неприятный сюрприз: утят было всего пятнадцать. Их число уменьшалось с каждым вечером, так что ко времени нашего возвращения их осталось только девять. Мама корила себя — нужно было покрепче Запирать дверь да получше приглядывать за птенцами! Мы как могли утешили ее, сказав, что все это пустяки, и пошли навестить утку, устроившуюся на чердаке. И что же? Вот те на! У той не восемнадцать птенцов, а двадцать семь! Оказывается, любвеобильная мамаша попросту таскала детей у своей товарки, жившей за тракторной шиной. Как она затаскивала их на чердак, для нас так и осталось загадкой.

Тем не менее наше огромное пернатое хозяйство большого дохода не давало, и прокормить семью становилось все труднее. Как раз в это время британское правительство вводило меры по поощрению фермеров, выращивающих молочный скот, в надежде, что Британия сможет полностью обеспечить себя молочными продуктами. Мелким фермерам предлагались гранты, стимулирующие увеличение поголовья молочного скота. Дерек обратился в местную Консультативную группу по сельскому хозяйству и после продолжительных расспросов решился взять в банке ссуду на четыре года (согласно предложенной правительством схеме) на ремонт наших фермерских построек и на приобретение двадцати пяти фризских коров в дополнение к двадцати пяти уже имевшимся. Конечно, хлопоты наши сильно увеличивались, но мы пошли на это — мы были преданны ферме и не мыслили свою жизнь без нее. Дерек, конечно, нанял рабочих для починки хозяйственных построек, но большую часть строительных работ он выполнил сам.

Между тем снова надвинулась зима, а с нею и новые заботы: коровы, которые мирно пасутся в теплое время года, теперь стоят в стойлах — их нужно кормить, за ними нужно убирать. В это время года всегда все идет наперекосяк. Однажды в пятницу, ближе к вечеру, Дерек закончил дойку, и мы уже собирались уезжать, как вдруг заметили, что животные ведут себя беспокойно. Уж не к несчастью ли? — не на шутку встревожились мы, полагая, что такое поведение животных предвещает чью-то болезнь, а то и смерть. У нас была телка на сносях — ее решили не отделять от основного стада, пока не придет время телиться. Увидев, что ворота во двор отворены, она вышла наружу и поплелась к сенному сараю. Дерек помчался за мной, чтобы вместе загнать ее назад; когда мы вернулись, она шествовала по узкой тропке, отделявшей сарай от четырехфутовой кирпичной стены, а позади сарая была глубокая яма для цемента. Дерек вскочил на стену и принялся прыгать и кричать, рассчитывая повернуть ее обратно; но, к несчастью, она не обращала на него ни малейшего внимания и продолжала двигаться вперед, словно заводной бычок. Тут я с ужасом увидела, как телка кинулась на моего супруга и тот упал, исчезнув из вида; мне даже померещилось, что кирпичная стена колышется. На миг, показавшийся мне целой вечностью, воцарилась тишина. Когда я подбежала к Дереку, он уже поднялся на ноги, но было видно, что у него повреждено плечо. Пытаясь перевести дыхание, он ошалело взирал на то, как телка, дойдя до конца сарая, развернулась на сто восемьдесят градусов и так же невозмутимо двинулась назад, будто желала посмотреть, что же такое случилось с ее противником. Кое-как загнав ее во двор, я впихнула Дерека в машину и помчалась в больницу выяснить, сколь серьезны полученные им травмы.

В травмпункте, как и следовало ожидать, была большая очередь. Чтобы скоротать время, пока нас вызовут, мы решили выпить по чашечке кофе. Врач-травматолог оказался симпатичным восточным джентльменом, не понимавшим ни бе ни ме по-английски — нам стоило огромного труда растолковать ему, как именно произошел несчастный случай. Когда мы вернулись из рентгеновского кабинета, наше доверие к нему было поколеблено еще больше — мы увидели, что он с медсестрой сравнивают снимок с фотографией в учебнике анатомии. Впрочем, врач вселил в нас надежду, что с плечом ничего серьезного не случилось (дай-то Бог!), но он по-прежнему не был уверен, осталась ли целой ключица. Поэтому он посоветовал на всякий случай взять правую руку на перевязь и вернуться на дообследование в понедельник.

Когда правая рука остается не у дел, сразу понимаешь, каким ты становишься беспомощным. Еда, мытье, одевание и прочие рутинные вещи требуют теперь настоящего искусства. А мне-то каково? Возись с ним, как с малым ребенком: то нарежь ему мяса в тарелке, то лови за шиворот, удерживая от падения после неудачной попытки натянуть штаны… Все это было бы, может, и забавно, если не знать, что каждое движение причиняет ему боль. Даже пользование туалетной бумагой и то сделалось затруднительным.

В понедельник я снова отвезла Дерека в больницу, где его обследовал знакомый специалист. К моему изумлению, Дерек вышел из кабинета без перевязи и сообщил, что никаких переломов у него нет, а просто большой синяк.

— Так что же у тебя тогда болело всю субботу и воскресенье? А не надо было держать руку на перевязи! Была бы рука подвижной, синяк быстро прошел бы!

Только не думайте, что я это пишу из желания посмеяться над бедолагой Дереком, — ситуации, в которые попадала я, порой оказывались куда комичнее! Вы бы видели, как я еду задом наперед верхом на огромной неоседланной свинье с кислой миной на лице и со скоростью тридцать — сорок миль в час! А дело было так: мы с Дереком выгоняли хрюшку в поле, а та, вместо того чтобы обогнуть меня, возьми да и проскочи у меня между ног! Мне, естественно, ничего не оставалось, как схватиться покрепче за ее могучую спину… Каким образом Дерек умудрился сохранить невозмутимую мину, мне остается только гадать. Хорошо еще, рядом не оказалось ни одного человека с фотоаппаратом — ей-богу, этот кадр обошел бы весь мир!

Но есть одна персона, которая уж точно пожалела бы, что не оказалась в такой момент на нашей ферме с фотоаппаратом. Это моя закадычная подруга Шина. Мы познакомились много лет назад, когда вместе служили за столиком администратора в гостинице, а позже несколько лет подряд держали небольшой бар. Теперь, когда мы встречаемся, нам доставляет истинное наслаждение подтрунивать друг над другом, вспоминая, какими забавными глупостями мы занимались в прошлом. А впрочем, не так уж важно, сколько лет длится наша дружба, — важно, что с первой встречи мы нашли общий язык. (Я не буду сейчас забегать вперед и рассказывать о своем красном сеттере, которого назвала в ее честь, — как-нибудь потом!)

Шина по-прежнему служит в гостинице — она теперь координатор конференций: часто наезжает к нам на ферму и подолгу гостит у нас. К сожалению, в ней нет жилки сельской труженицы, но в критические моменты она не раз помогала нам, хотя не всегда охотно. Так, приехав однажды на ферму на уик-энд, она как раз попала на отел коровы и тянула конец веревки со всей нашей дружной компанией, правда крепко зажмурив при этом глаза. А что тут удивительного? Она оказалась в такой близости к таинствам природы, как никогда прежде, и ей не хотелось подступаться к ним еще ближе.

Был и другой случай. Возвращаясь с прогулки, мы решили посмотреть, как там наше стадо коз, и обнаружили, что одна из них запуталась в кустах ежевики. Она принадлежала к той английской породе, с которыми легче возиться — из-за их рогов: если такую козу нужно куда-то направить, хватай смело за рога и тащи. Мы, конечно, вызволили пленницу из живой изгороди, но при этом несколько колючих веток все же запуталось в шерсти. «Подержи-ка ее за рога, — попросила я Шину, — я вытащу колючки». Когда привыкаешь работать с животными, кажется, что и другим с ними будет так же легко, как и тебе. Шина мертвой хваткой схватила козу за рога, а та, почувствовав, что за шкуру ее уже ничто не держит, решила освободиться и от последнего препятствия — рванула во всю свою козью силу и потащила Шину по густой траве, мокрой от холодной ноябрьской росы. Шина безуспешно пыталась нащупать точку опоры — ее ноги в высоких сапогах беспомощно волочились по земле. Я и рада была что-нибудь посоветовать, но сама чуть не свалилась в мокрую траву от смеха, глядя, как бедняжка пытается тормозить не только пятками, но и ягодицами… Полагаю, с рогатой бунтаркой удалось справиться в первую очередь потому, что она подустала, но Шина категорически требовала записать всю победу на свой счет. «Посмотри, на что ты похожа! У тебя такой вид, будто тебя саму только что вытащили из колючего кустарника», — только это я и смогла сказать, силясь подавить безудержный смех.

Отцепить колючки конечно же не составило особого труда, но, увы, дело на этом не кончилось. Коза, у которой открылось второе дыхание, энергично мотнула головой и, словно желая показать, что силы в ней хоть отбавляй, рванулась и оставила в руке Шины рог, который та по-прежнему сжимала мертвой хваткой. Лицо Шины, красное после ужасной гонки, мигом сделалось бледным как полотно, а ноги подкосились точно ватные. Между тем коза, освободившись и от колючек, и от неизвестно зачем приставших к ней глупых женщин, преспокойно отправилась пастись, ничуть не сожалея о потерянном роге. Она с явным интересом наблюдала, как я веду едва переступающую ногами подругу назад к усадьбе, где нас ждут чашечка бодрящего кофе и глоток животворного бренди.

Когда Шина приезжала к нам на ферму погостить, ей доставляло особое удовольствие съездить с Дереком в ближайшую деревню и пообщаться с местными жителями. Особенно любила она наведываться в те дни, когда мы варили, сыр, потому что одновременно делалось большое количество сидра. Тогда Дерек поднанимал нескольких сельчан поработать пару-тройку часов, а расплачивался свежеприготовленной пьянящей натурой. Тех, кто приезжал на велосипедах и, следовательно, имел шанс добраться до дому, приглашали пропустить стаканчик-другой сидра. В тот раз, когда Шина впервые приехала к нам, сидра у нас пока еще не водилось, зато на ферме дядюшки Джо, старинного приятеля Дерека, его было хоть залейся, и когда два закадычных дружка сходились поболтать да помянуть былые дни, сей лучезарный напиток лился не стаканами, а кувшинами. Дядюшка Джо был убежденный Холостяк, и на его ферме ничего не менялось годами. Неподалеку от усадьбы дядюшки Джо Дерек выпасал небольшое стадо скота и, решив посмотреть, как оно там, а заодно проведать своего дружка, взял с собой Шину. Дядюшка Джо был занят починкой ограды, но, увидев Дерека, да еще в компании с такой очаровательной особой, на радостях немедленно оставил все труды и накинулся на гостя с расспросами, как дела у его домочадцев и на ферме. Тут объявились еще два приятеля дядюшки Джо — за приглашением пропустить по стаканчику сидра дело не стало, и вся компания дружно зашагала к сараю, где он хранился. Между фермерами тут же завязался спор, чьи коровы больше, а сено лучше. Стаканы, из которых пили сидр, всегда стояли на одной полке в сарае, но никогда не мылись. «Пардон, с нами дама!» — заметил один из парней. Он вытащил из кармана давно не стиранный носовой платок, смачно поплевал на него и, протерев до блеска один из стаканов, галантно подал его Шине. «Ерунда! — не раз замечала она впоследствии, — Сидр у них до того крепок, что поубивает всех микробов на свете!»

Пропустив стаканчик, Шина два часа с наслаждением слушала байки и житейские истории, которые наперебой травили четверо мужчин. Больше всего запомнился ей случай, как они, возвращаясь за полночь с состязания по игре в кегли (где сильно нализались), зашли в гости к своему приятелю и устроили у него на кухне… петушиный бой! Кончилось тем, что жена бедолаги вскочила с постели и вымела из кухни дерущихся петухов заодно со зрителями. Стоная от смеха, Дерек и Шина отправились посмотреть, как там стадо. Судя по всему, здешние нравы пришлись Шине по вкусу, раз она по-прежнему к нам приезжает.

К несчастью, на следующий год дядюшка Джо погиб из-за несчастного случая. Вообще-то он всегда был осторожен за рулем трактора, но на сей раз, желая выкорчевать могучий пень, слишком высоко привязал к трактору канат. Рывок — трактор перевернулся, и беднягу придавило. Сельчане, которые так любили его, мигом осознали, какая понесена потеря, — внезапно и навсегда оборвалась еще одна ниточка, тянувшаяся к давно минувшим дням. Впрочем, этот случай послужил нам хорошим уроком — с механизмами, как бы ты хорошо ни ладил с ними, фамильярничать нечего, тем более когда вокруг бегают дети!

Между тем британское правительство по-прежнему проводило в жизнь план поддержки фермеров, выращивающих молочный скот, так что мы сохраняли у себя всех телок, которых выпускали в стадо по достижении ими трех лет, когда они уже могли сами приносить потомство. Тём не менее цены на корма стояли высокие, так что затраты на увеличение поголовья съедали всю прибыль от надаиваемого молока. К тому же банки, у которых дела шли не очень-то успешно, бессовестно взвинтили проценты по ссудам. В общем, получалось, что чем тяжелее груз работы на наших плечах, тем меньше денег, а тут еще заболел отец Дерека и не мог больше помогать нам на ферме. Чтобы как-то выкручиваться, приходилось трудиться от зари до зари.

Что нас больше всего выручало в эти напряженные дни, так это чувство юмора и понимание друг друга с первого слова. У нас не было свободных денег, чтобы нанять еще кого-то, но, к счастью, в это время британское правительство развернуло программу трудоустройства молодежи, и мы смогли нанять молодого парня. Кивин — так его звали — пробыл с нами шесть месяцев, и работа горела в его руках. Потом мы поднаняли еще нескольких парней и одну девушку, что было благом для обеих сторон: они набирались опыта, а мы получили лишние рабочие руки на льготных условиях. Позже все они благополучно устроились на разные постоянные места, что и являлось конечной целью программы.

Больше всего Кивин любил копать землю. Только дай ему в руки лопату, покажи направление — и он, радуясь, словно ребенок, будет часа два трудиться не покладая рук! Правда, именно благодаря его старательности мы остались в тот год без урожая картофеля и бобов. Он так глубоко закопал семена, что те, очевидно, решили: наши ростки все равно никогда не увидят света, зачем же тогда расти? Пришлось ждать долгие недели, если не месяцы, пока они пробьются.

Что бы там ни говорили, а все же тот период времени оставил немало приятных воспоминаний. Детишки подрастали и требовали все меньше забот. Нелегкий труд в саду принес зримые результаты, а в запущенном некогда жилище появился какой-никакой уют. Почти все комнаты были обжиты, и у каждого ребенка появилась своя.

В 1981 году мы с Дереком поженились. Свадьбу решили устроить скромно, по-семейному, пригласили только родственников. Теперь мы всем сердцем верили, что наш союз всерьез, и дети очень радовались за нас. Особой возни мы, конечно, не затевали, но мама, как и полагается по такому случаю, купила очень милый свадебный торт и букет прекрасных цветов. Я всегда находила в родителях поддержку — у меня было счастливое детство, мы жили душа в душу. Эта теплота отношений сохранялась и потом, когда я улетела из родительского гнезда. Я очень надеялась, что и мою новую семью ждет такая же счастливая жизнь.

Дни школьных каникул летели словно мгновения: чертенята день-деньской беззаботно качались на качелях и плавали на лодке по пруду. Здесь, на ферме, было такое раздолье детишкам, что в гости к нашим частенько прибегали восемь — десять ребят из соседней деревни.

В свой черед пришла сенокосная пора; мы уходили на весь день в поле, взяв с собой обед, а возвратясь домой под вечер, всласть надышавшись ароматами трав и привезя накошенное за день сено, угощались холодными салатами.

Огромное удовольствие детям — даже Келли — доставляла рыбалка. Граница одного из наших полей проходила по реке Бру, и детишки часто целыми днями торчали на берегу. Однажды решили взять с собой Симона, которому тогда было всего семь лет. Вернувшись под вечер домой, Бэрри рассказал вот что: Симоша целый день учился забрасывать удочку и всякий раз запутывался в леске, а распутывать-то приходилось старшему. В конце концов Бэрри это надоело: «Больше не пойдешь с нами, пока не научишься терпению!» — крикнул он перед сном в дверь его спальни. На следующий день, неся корзину с бельем для стирки, я увидела такую картину: Симоша сидит неподвижно, точно гном, с удочкой у нашего утиного пруда, где не водилось не то что рыбы, но, по-моему, даже лягушек.

— Что ты здесь поймаешь? — спросила я.

— Да знаю, что ничего, — ответил он.

— Так чего ты здесь сидишь? — поинтересовалась я, подойдя поближе.

— Я учусь терпению, — серьезным тоном сказал он.

Между тем слава о нас как о хороших птицеводах стала распространяться по всей округе. К нам все чаще обращались за советами, у нас охотно покупали цыплят и яйца на развод. Был даже такой случай — некая сумасбродная леди позвонила мне в полдвенадцатого ночи и сказала: «У моей хохлатки вот-вот вылупятся цыплята, что в таких случаях полагается делать?» Из разговора я поняла, что счастливая хозяйка чуть не каждый час сгоняла наседку с яиц, чтобы поглядеть, как идет процесс, пока наконец в одном из яиц не появилась трещина. Я разъяснила ей как можно более вежливо: оставьте курицу в покое, ложитесь спокойно спать, а результаты увидите наутро. Все, что в таких случаях требуется клуше, дабы она честь по чести исполнила свое дело., — это покой и тишина.

Куры и утки обычно начинают откладывать яйца в возрасте шести месяцев, но, как и птицы вообще, они подчиняются законам природы и смене времен года. Цыпленку или утенку, вылупившемуся в апреле — мае, шесть месяцев исполнится соответственно в октябре-ноябре; а так как в это время дни становятся короче, то птица, возможно, подождет с началом кладки яиц до весны, когда день будет прибывать.

Как-то у нас купили шестерых утят породы «хаки-кэмпбелл». Мы сказали покупателю, что около шести месяцев от роду они должны начать нестись. К несчастью, это был тот самый случай, когда утки решили подождать до весны. После того как им исполнилось семь месяцев, к нам заявился разгневанный хозяин и устроил скандал: никудышные утки, ни черта не несутся! Мы объяснили, в чем дело, и он скрепя сердце согласился с этим. Но пока мы объяснялись, он присмотрел нескольких курочек, которых хотел бы скрестить с имевшимися у него петухами редкой породы. Купив их у нас по дешевке — как бы в компенсацию за задержку с получением утиных яиц, — он удалился с сияющей физиономией. Месяц спустя он вернулся еще более разъяренный, чем в прошлый раз: мало того, что только одна утка снесла яйца, так еще наши негодные курицы научили его петушков перелетать через ограду, и все дружной компанией хозяйничают у него в огороде! Ему даже пришлось надстроить ограду, чтобы спасти свой огород от разорения. Ну хорошо, а нельзя ли купить у нас селезня? Может быть, с родным кавалером дела уток пойдут лучше? К счастью, у нас имелось несколько штук, и мы опять сделали существенную скидку с обычной цены, как бы извиняясь за нехорошие манеры кур.

Неделю спустя он объявился вновь и со скорбным видом застыл в дверном проеме, держа подмышкой селезня. Похоже, он болен, нельзя ли помочь? Поставив птицу на стол, чтобы осмотреть, я обнаружила, что пенис (которому полагается быть спрятанным внутри) раздулся и торчит подле анального отверстия. Он был явно поражен какой-то инфекцией.

— Вы можете сказать, что с птицей? — пробормотал он.

— Да, — ответила я, — Это самец, так ведь? Так вот, эта штука должна быть внутри. — Я объяснила, что из-за инфекции нельзя загнать пенис внутрь методом массажа и придется показать птицу ветеринару. Я порекомендовала нашего «домашнего айболита» (кстати, приходящегося нам дальним родственником), и клиент немедленно поехал к нему. Совершенно убитый горем, он рассказал, что ветеринар произвел дезинфекцию и вправил селезню пенис, как полагается, но предупредил, что, если селезень в течение двадцати четырех часов не начнет вести себя как положено кавалеру, пусть немедленно везет его назад. К несчастью, несостоявшийся донжуан отдал концы — «эх, я сам виноват, надо было вовремя отвезти его к доктору!». Я постаралась утешить клиента, сказав, что у нас есть еще несколько селезней — пусть приедет и выберет. Он тут же явился, выбрал селезня, который приходился братом покойному, — и, слава Богу, больше мы его не видели.

Через месяц мы вызвали к себе все того же ветеринара для помощи при трудном отеле. Когда корова благополучно разрешилась, мы, как всегда в таких случаях, пошли на кухню пить кофе. Я ставила чайник, Дерек доставал чашки, а доктор мыл руки.

— Да, кстати, — сказал он, — Помните, вы посылали ко мне человека с селезнем, у которого «всегда стоит»?

Мы с Дереком улыбнулись: а то как же!

— Так вот, — сказал он, — неделю спустя он снова приехал ко мне с той же самой бедой!

Я улыбнулась и объяснила, что это был другой селезень, которого он сам выбрал и который приходился братом тому, прежнему.

— Видимо, ошибка генетики, — сказал врач. — А знаете, когда он во второй раз пришел ко мне в хирургическое отделение, ом бегло оглянулся вокруг, не слышит ли кто, и спросил меня на ухо: «Скажите, а не может быть так, что я приобрел селезня-гомосексуалиста?!»

Зима восемьдесят первого и весна восемьдесят второго года, похоже, задались целью подвергнуть нас всем возможным испытаниям. За исключительно промозглым ноябрем последовали декабрьские ветра и штормы, вызвавшие невиданно высокие приливы. Стена, защищавшая берег от напора волн, была размыта — в результате обширные территории оказались под четырьмя — шестью футами воды. Некоторые старые дома, построенные на глиняном, а не на каменном фундаменте, были столь серьезно повреждены, что не подлежали восстановлению. Слава Богу, до нашей усадьбы вода не дошла, но в какой-нибудь миле от нас к павильонам автобусных остановок швартовались лодки, чтобы развезти по домам людей. У нас три дня не было электричества, но при наличии печки «Рейберн» и газовых обогревателей можно было как-то существовать. (Я, правда, испугалась за тропических рыбок в аквариуме, но достаточно было накрыть их одеялом — и порядок!) А что? В этом есть своя прелесть — какое-то время пожить при свечах и проводить вечера за настольными играми — ввиду бездействия телевизора. Вскоре жизнь вошла в нормальное русло, но вода, отхлынув, оставила массу проблем, для решения которых требовалось немало времени. Многие семьи не смогли вернуться в свои дома вплоть до следующего года, а некоторые потеряли вообще все нажитое годами и вынуждены были встречать Рождество во временных жилищах. Кроме того, результатом наводнения явилось страшное засоление полей, сделавшее их на несколько лет непригодными для посева.

Большинство ферм в наших краях имеют молочное направление — почвы здесь слишком влажны, чтобы выращивать зерновые, а вот трава растет превосходно. На зиму — обычно в конце октября — молочные коровы загоняются в стойла, а по весне — как правило, в середине апреля — фермеры вновь выпускают их пастись. Вся жизнь подчинена ритмам, диктуемым природой. Летом запасаем сено и силос — зимой-то трава не растет, а высокие надои сохранять надо! К апрелю запасы зимнего корма истощаются — иногда за несколько недель до того, как коров можно снова выпускать на пастбища. Но весна восемьдесят второго показала свое коварство. Дожди, начавшиеся в марте, лили весь апрель и не прекращались даже в мае. У фермеров кончились корма, а те, кто прошлым летом оказался запасливее других и имел излишки, вздули цены до невозможности. Трудность заключалась вот в чем: трава хоть и выросла, но дожди превратили почву в жидкую грязь, и те смельчаки, которые рискнули выгнать коров пастись, не смогли потом добраться до них даже на тракторах. Казалось, сама природа обернулась против фермеров. Не стало хороших кормов — упали надои, упали надои — уменьшилась выручка от молока, которое для многих являлось главным источником существования. Этот год явился черным годом для фермеров, но тогда никто и представить себе не мог масштабы катастрофы, обрушившейся на них два года спустя. Даже когда земля стала подсыхать, потребовалось еще время, чтобы трава покрыла ее густым, как в любой другой год, зеленым ковром. Из-за бескормицы многие фермеры вынуждены были продать часть скота. Мы выжили только благодаря тому, что дополнительно арендовали пастбища — покупка готовых кормов требовала колоссальных средств, которыми мы не располагали. У нас было довольно большое стадо, куда вот-вот должны были влиться несколько коров после отела — мы предвкушали немалый рост надоев, а следовательно, и выручки от продажи молока, и мы спали и видели, как погасим наконец все возраставшее превышение кредита в банке.

Никто и помыслить не мог, каким переломом в жизни английского фермерства будет 1984 год. Желая потрафить европейским партнерам, у которых имелись излишки товарного молока, правительство Маргарет Тэтчер одним махом ввело квоты для отечественных производителей, вступившие в силу с момента подписания. Для всех это было как гром среди ясного неба — за три недели до злополучного события к нам на ферму приезжал советник из министерства, так даже он ничего не ведал о готовящихся шагах. Сказать, что событие посеяло панику в рядах фермеров (о которой почему-то весьма неохотно распространялась пресса), — значит ничего не сказать. Всем фермерам было предписано уменьшить производство молока на десять процентов по сравнению с периодом с марта 1982 по февраль 1983 года, то есть по сравнению с самым «черным годом», проклятым фермерами. Следовательно, по сравнению с благополучными годами производство снижалось на двадцать процентов. Исключений ни для кого сделано не было — даже для тех, кто когда-то откликнулся на призыв правительства увеличить надои молока и поверил, что встретит поддержку. «А нам какое дело? — говорили в правительстве. — У нас теперь новая политика, мы берем свои слова назад». На каждый литр молока, надоенный и отправленный на переработку сверх положенной квоты, налагался штраф, превышавший его себестоимость. Проще было выливать молоко в канаву. Прежде корова на рынке стоила около шестисот фунтов, а теперь радуйся, если сумел продать и за четыреста: никто не хотел покупать молочных коров. За теленка, который раньше шел за сто — сто двадцать пять фунтов, теперь давали пятьдесят, а то и двадцать пять, да еще попробуй найди покупателя. Фактически стоимость нашего стада за одну ночь снизилась на двадцать тысяч фунтов. Журналы по сельскому хозяйству запестрели снимками стельных коров, которых ведут на бойню, — когда такое было видано?! А в национальных газетах обо всем этом — молчок. Множество фермеров разорились, иные даже свели счеты с жизнью, не в силах смириться с тем, что тот уклад, на котором из поколения в поколение держались их семейства, теперь оказался нежизнеспособным.

— А в чем дело? — сказал некто в правительственном кресле, — Они и так вкалывают по восемнадцать Часов в сутки. Пусть немного передохнут и разнообразят свою жизнь!

Мы встали перед серьезной проблемой поиска другого источника заработка. Отчаявшись сохранить былую жизнь на ферме, мы перебрали множество вариантов. Я, конечно, могла поступить на службу, но четверо детей, требовавших столько времени, и многочисленные заботы по ферме делали этот вариант нереальным. А не превратить ли нам нашу ферму в «показательную»? К нам приходит столько людей, главным образом посмотреть кур и прочую домашнюю птицу, и все в один голос твердят, как им здесь понравилось. Давайте устроим небольшую гостиницу, будем водить экскурсии за плату — отличная идея! Дерек поначалу колебался, но тут из банка пришло письмо с категорическим требованием погасить задолженность — и решение было принято. Итак, мы вступаем на стезю туризма, а там видно будет.