Мы остаемся?

Сегодня приходил хозяин локаля, который я арендую, со всей семьей приходил. Честно говоря, мне так и не удалось разобраться, чего они, собственно, хотели: в мой магазинчик ввалились господа Рэстрэпос всех возрастов и давай целоваться с Машей.

О, это еще один очень странный и в то же время лукавый обычай здешних мест — целоваться с девушками под видом приветствия. Ясно, что ни испанцы, ни тем более индейцы не являются изобретателями таких привет-поцелуев. Это вполне интернационально. Например, практически весь юг России так целуется. Целуются и в Европе, и в Америке. Но с одной оговоркой — целуются мужчины, приветствующие мужчин, и дамы, приветствующие дам. В этом нет, конечно, ничего аморального, разве что немного негигиенично. А вот чтобы парни целовали девок, вот тут увольте, такого я что-то нигде не встречал, только в Эквадоре.

Я давно предупредил Машу, что, мол, мы не местные и потому негоже нам подставлять свои щечки. Если уж никак не избежать поцелуя, то позволь, бог с ними, но сделай это с явной тенью отвращения, сморщь брезгливо носик — китийцы крайне горды, запомнят такую гримасу навсегда и больше лобызаться не сунутся.

Но как откажешь господам Рэстрэпос, их чисто детскому счастью быть знакомыми с кем бы вы думали? Нет, не может быть! С русскими? Вы шутите! Да-да, с русскими, из самой России! Семейство это живо напомнило мне чеховских персонажей и вообще конец девятнадцатого века, закат патриархальности, слезливую сентиментальность позднего российского ренессанса (как это неприятно читать в книгах того времени: «…он опустился на колено и горько зарыдал…»).

Возможно, господа Рэстрэпос — очень хорошие люди и весьма ценные в смысле общественной стабильности и прочее, но выдержать их счастье более сорока минут — пытка. Но в Эквадоре среди зажиточных семейств таких «рэстрэпос» наберется немало.

А вообще у меня очень интересная работа. Ко мне приходят люди, разговаривают, смотрят игры, а я смотрю на них. Привыкнув к моему присутствию, они быстро сбрасывают маски типа «я потомок великого инки» (а у многих такой маски и вовсе нет) и становятся обыкновенными людьми, которые, однако, так не похожи на русских. Не лицом, лицо — это не важно. Они не похожи всем, каждой своей клеткой и каждой своей мыслью. И тем более мне интересно следить за ними, изучать их.

Вот, например, повадились как-то два парня, составляющие (и не скрывающие этого) влюбленную пару. Мне-то что? Я с ними никаких дел не имею, но мне интересно, почему они не комплексуют? Я-то жду, что они будут «нагло гордиться» своим сомнительным статусом или же, наоборот, затирать его, стесняться. Но нет ни того, ни другого. Им до лампочки любое мнение окружающих, что положительное, что отрицательное, их интересуют только они двое и ничто больше. Нет, вру, игры их тоже очень интересуют, компьютерные (у меня-то других нет), и все больше спортивные. За пару недель они взяли все, что хоть как-то намекало на спорт.

Интересен мне и немец Шеленберг (громкое имечко, но этот — всего лишь банальный однофамилец). Рыжий и конопатый до невозможности. Очень хочет казаться умным. Ну, еще бы — у него аж два американских диплома, по-английски говорит бегло, а уж по-немецки… Хотя он родился в Эквадоре, но его испанский слабоват, местные обыкновенно не верят, что он их соотечественник. Шеленберг увлекается «стратегиями» или любыми другими, но очень сложными, «непроходимыми» играми — всякий раз он пытается доказать своему компьютеру, что умнее всяких там железяк от BM.

Есть немало и дам, клиенток, пекущихся о чадах своих. Эти взволнованно рассказывают, сколь необычайных успехов достигли их, как правило, дошкольного возраста вундеркинды, и берут у меня исключительно игры и программы, описываемые в местном компьютерном фольклоре словом «дидактико». «Дидактико» понимается как любое развивающее явление или предмет, все, что относится к образованию. Этого добра у меня хоть отбавляй. Нередко попадаются и шедевры — хочешь не хочешь, а обучишься-таки хотя бы счету на английском языке, даже если тебе всего пять лет. Одна дама нахватала целую стопку дискет для своего частного детского садика. Я по-доброму позавидовал ее подопечным. В моем детском садике было вечно орущее радио, да и то его то ли пропил, то ли просто разбил садиковый сторож-слесарь-электрик.

Примерно раз в месяц появляется в моем локале негр, черный, как… даже не стану ни с чем сравнивать… как самый черный негр на свете. Но видели бы вы его костюмы! Каждый потянет долларов на семьсот. А перстень с алмазом… О-о! Я не спрашиваю, кем он работает, мне достаточно, что он компьютерный фэн. Он, наверное, купил бы все, что у меня есть, вместе со столами, и вряд ли это сильно урезало бы его деньги на карманные расходы, но он приходит поболтать, а не купить. И болтает. Правда, и покупает иногда. Однако главное для него — встречи с такими же фэнами, как и он сам. И знаете, всякий раз уже через пять минут «цифрового» трепа он мне кажется белым. Я просто не замечаю его черноты, как переставал замечать узкие глаза моих сингапурских друзей и знакомых. Интересный, увлеченный человек не имеет ни нации, ни расы.

Но основу моего бизнеса составляют, разумеется, не «умненькие интеллигенты», а обыкновенные школьники. Естественно, они никогда не будут посылать деньги в программную компанию, чтобы получить оттуда полную версию игры. Для них и почти бесплатные шэавэа недешевы, часто они покупают в складчину. Зато таких школьников много, очень много. И что характерно — их дискеты обязательно поражены вирусами.

Дискету мне приносят на следующий день после покупки, если игра «не едет» по каким-то причинам (не по моей вине, причины обычно являются следствиями компьютерной неграмотности игроков). Прежде чем разбираться с проблемой, я тестирую дискету, и почти всякий раз мои тесты вызывают веселый восторг — снова вирус!

Какими только способами не борются с вирусами учителя информатики в школах! Безрезультатно. «Вылеченные» школьные компьютеры заражаются на следующем же уроке. Приходит, например, некий обормот Маурисио Буэниссимо и сует дискетку, полученную от дружка-соседа. И нате вам, готов компьютер! Возись теперь с ним, форматируй, конфигурируй, проклинай все на свете. А с ученичков — как с гуся вода, взятки гладки.

Интересно, что иногда на ученических дискетах мирно уживаются по четыре-пять различных типов вирусов, одна и та же программа может оказаться зараженной несколько раз, инфекции наложены одна на другую.

Дискетки мы лечим, разбираем «проблему». В течение этого процесса все замирают, слушают каждое мое слово. Если бы хоть раз мне не удалось справиться с не запускающейся игрой, я уверен, что все присутствующие молча повернулись бы и ушли из моего локаля навсегда. Ошибок они прощать не умеют, да и не желают. Ушли бы без насмешек, спокойно. Потому что если «сеньор не понимает», то зачем же терять время и зря к нему ходить? Логично. Но я никогда не ошибаюсь. То, что им кажется сложным и нередко непостижимым, для меня настолько давно пройдено, что я часто сажаю за компьютер Машу — пусть она объяснит. Между прочим, Маше ошибаться можно. Маша — не «сеньор специалист», с нее и спрос невелик.

Кстати, первое время Маша была предметом удивлений и обсуждений. Девчонка, так бегло стукающая по-клавишам, так запросто разбирающаяся в «Windows-NT» и так легко решающая загадку «дэль диско проблематике» (проблемной дискеты), — это что-то невиданное, экзотическое и ненормальное. Но прошли недели, месяцы, и все привыкли. Хотя смущение из-за своей «мужской слабости» перед девчонкой все еще отчетливо читается на лицах пацанов.

Мои заработки невелики, но нам уже удается неплохо откладывать. Раз в неделю я бегу в «Продубанко» и сдаю «монету». За вычетом налогов и прочих расходов прибыль не опускается ниже семисот долларов.

— Не густо, но в Москве ты бы так не заработал, — резонно замечает Валентина.

Господи, разве я спорю! Для Москвы мои бизнесменские таланты слишком ничтожны, меня бы скушали мафия и местная власть. А скорее всего, мне никто не позволил бы открыть лавочку. Москва — особое место, о ней и разговор особый, и люди там выживают особые, не то что я.

Недавно прочел в Интернете отличную статью о причинах Перестройки. Согласен почти со всеми пунктами. Но резанула одна фраза. Автор пишет: «Никто не мог и представить в то время, что Россия с ее могущественных высот докатится до уровня латиноамериканских стран…» С этим согласиться не могу, и не в силу каких-то политических убеждений (таковых вообще не имею, не верю я в политику), а по факту. Россия никогда не докатывалась до уровня латиноамериканских стран, потому что катиться можно только вниз, под гору, а не наверх. Уровень свободы, сознания, доброты и морали в латиноамериканских странах пока остается недосягаемым для России, это нужно откровенно признать. Россия лишь начинает восхождение к этим вершинам. А экономика — она лишь падчерица морали, это теперь понимают даже в России.

Но я — русский человек. Да, мать у меня полька, отец украинец, а я русский. Они тоже были русскими. Русскость — это наднациональное свойство, своеобразие души. Спросите меня, верю ли я в возрождение России, и я вам отвечу: для России нет нужды возрождаться, ибо она никогда не умирала. Реинкарнация не требуется живым. Россия живет, и все, что было, что есть и что будет, — это жизнь государства, жизнь многонациональной русской нации, жизнь, ни на мгновение не прекращавшаяся ни в десятые, ни в тридцатые, ни в семидесятые годы, никогда. Оздоровление — более верное слово. Полностью здоровых государств, как и полностью здоровых людей, в природе не бывает. Можно быть более здоровым или менее здоровым. Вот о здоровье России придется позаботиться всем, кто ее любит.

Любим Россию и мы, живущие в Эквадоре. Нас трое, обыкновенная семья, крошечная пылинка, занесенная пока еще теплыми ветрами на край Земли Инков. Разве это удивительно? Разве сын, который уехал и живет далеко за морем, уже не любит свою мать, оставшуюся в родном доме? Любит, помнит, жалеет, ждет от нее весточек и надеется, что здорова она, что не хворает.

Нас не мучает ностальгия. С другой стороны, нас не отторгает и наш новый мир. Конечно, мы никогда не станем эквадорцами в полной мере. Да и кому это нужно? Но тосковать о Родине — это слишком по-детски. Она всегда рядом, мы читаем ее газеты, смотрим ее клипы через Интернет, иногда участвуем в полемике на электронных страницах, слушаем радио, крутим диски с Высоцким и «Наутилусом». Русскую водку тоже хотя и редко, но пьем. И так ли уж велико расстояние, отделяющее нас от Москвы? Восемнадцать часов. Даже смешно. Это ровно, час в час, вдвое меньше, чем поездом от Москвы до моего родного Пятигорска. Значит, мы вдвое ближе к Москве, чем пятигорчане. Вот такая у нас здесь арифметика.

Мы любим Сингапур и Малайзию, Польшу и Колумбию, Россию и Эквадор. Но каждую страну — своей любовью. Нельзя любить деда, сестру и мать одинаково. Можно любить их одинаково сильно, но не одинаково в принципе. А еще никто и никогда не запрещал любить весь шарик целиком. Кто сказал, что разумно дробить Землю на двести частей, когда, как выяснилось, она и без того такая маленькая? Кито — Москва — это восемнадцать часов. Будем делить их на двести? Глупо. Не проще ли попробовать научиться любить все эти части и вообще не считать их частями, а полюбить Землю, всю, от полюса до полюса, от Гринвича, через Линию Перемены Дат, и далее снова до самого Гринвича…

Вот что приходит на ум, когда я сижу с Машей на аккуратной маленькой лавочке и с высокого холма Каролина, висящего над трассой имени Альфаро, смотрю вдаль, в глубокую долину, за которой начинается бесконечная буря гигантских каменных волн — Великие Анды. Сегодня чисто и ясно в слегка фиолетовом небе. Если молчать и не шевелиться, то кружащие в выси черные орлы приземляются и рассаживаются на заборе, всего в тридцати метрах от нас. Они тоже смотрят на Анды, на тяжелые белые головы вулканов. Мы сидим на вершине скалы и будто летим над долиной, как только что парили эти орлы.

— Так ты говоришь, не жалеешь, что приехала в Эквадор? — спрашиваю я.

— Нет, — Маша трясет русыми локонами, — не жалею. Здесь красиво.

Я думаю: «Какая простая формула, она состоит всего из одного слова — красиво. Если красиво, значит, не может быть плохо».

Мы остаемся в Эквадоре. Надолго? Не знаю. Возможно, лет на пять, а может быть, на сорок. Но с той же вероятностью мы можем оказаться на московских улицах уже через год или два. Так ли это важно? В Кито, в Москве. В Москве ведь тоже красиво. А значит, хорошо. На нашей планете — красиво.