Обувные кошмары

И тут у меня развалились туфли. Точнее, полусандалии. Я купил их в Медведкове, в универмаге. Я бы и не купил, но Валентина настояла. Говорит, модные очень, сделаны на века, легкие и прочее. И вот, нате вам «на века» — развалились, вытащились пряжечки, подошвы покоробило. Иду хромаю.

«Размечтался, — с досадой думаю я. — Бизнесмен хренов! У самого туфель приличных нету, а туда же…»

Хотя, конечно, деньги у меня имеются. На башмаки вроде бы должно хватить. Та-ак, и где тут у них обувной отдел?

Я с детства не люблю сандалии. Последний раз сандалии мне покупала бабушка, когда мне было лет, наверное, семь с половиной. Это были красные лаковые сандалии, удивительно уродливые. И все в дырочках. А тут Валентина надавила на меня, сбила с толку.

— В тропики едем, — говорит, — а ты будешь как дурак в осенних ботинках бегать.

Что же делать — я люблю ботинки. В ботинках в любой момент по луже можно пройти. По чем хочешь можно пройти. Хотя какие тут, в Кито, лужи? Дожди, конечно, бывают, и ливни бывают. Лужи тоже, впрочем, есть, пока дождь идет. Потом, правда, быстро исчезают.

Я думаю, сандалеты мои проходили бы еще, может, месяца два, а так за шесть недель наступила кончина — я в них лазил на Пичинчу. Сандалеты — не горная обувь, нет. Чуть-чуть на них нажмешь, они и расползаются.

Итак, проблемы-то вроде бы нет — иди покупай. Ну, я и пошел. Расползлись они в «Эспирали», с «Эспирали» и начал. Хожу, заглядываю, щупаю. И все что-то на детский отдел, на магазин детской обуви все смахивает. «Как же так? — думаю. — Что ж они такие маленькие?»

Смотрю — везде сорок да сорок, сорок да сорок. Тридцать восемь — сорок, куда ни сунься. Подхожу к продавцу, спрашиваю:

— Сорок три? Или лучше сорок три с половиной? Или сорок четыре?

А он, как больной, пучит на меня свои глупые глазки и вопроса до конца не понимает. То есть он знает, что сорок четыре — это такой размер обуви, которая где-то шьется и в природе существует. Но за пятнадцать или двадцать лет своей торгашеской работы он ее ни разу не видел.

— Нет, — мотает головой. — Нету.

Нету, не видел, не получал, не ожидаю, не надеюсь. И вот тут я впервые за время пребывания в Эквадоре поглядел на ноги эквадорцев. И был очень удивлен. Не то что маленькие ростом, но и такие, как я, и даже выше меня мужики носят женские размеры. Да и фасоны тоже не весьма мужские. Так, какие-то остроносики. У нас в Москве некоторые женщины, которым за сорок пять и побольше, любят нечто подобное на низком каблучке, легкое. Бегать удобно — по делам, по рынкам, нога на эскалаторе не подвернется. В общем, женское у них тут все. Сороковой размер — это максимум. Смешно.

Смотрю и глазам не верю. Вот идут навстречу два мужика. Обоим по полтиннику, с сединой, серьезные, морды крупные. Пиво, очевидно, любят. То есть все как у нормальных людей, и даже большой портфель имеется. А опустишь взгляд, поглядишь на землю: елки-палки! Что ж там такое — ножки, как у балерины, тридцать восемь, да и то башмаки хлопают, при быстром шаге пятка выскакивает.

У меня всегда с ногами были большие проблемы. Вообще-то мой любимый размер — сорок три с половиной. Но это в длину. В ширину — все сорок семь. Широкие у меня пальцы, ступня такая. И подъем неправильный. Короче, уродская нога, можно сказать. То есть внешне-то хорошо, внешне все как должно быть, ничего уродского и не видно. А наденешь, бывало, советские туфельки и сразу же понимаешь: нет, уродская нога, совершенно уродская. Потому что туфельки хоть какие хочешь надевай, а все равно жмут.

Конечно, сорок пятый не жмет, в сорок пятом в ширину хорошо. Зато в длину — лыжи лыжами. Как в таких ходить — не знаю. Разве только ваты в носки напихать. Впереди можно даже тайничок сделать, мало ли чего там носить. Но так как я не двухметрового роста, а всего сто семьдесят пять, то сорок пятый мне как-то не идет. Вот и покупал я чехословацкую какую-то настойку на травах и неизвестных веществах и наливал ее внутрь. А еще, за отсутствием чехословацкой настойки, тройной одеколон наливал — прямо в ботинок. Вылью полстакана, суну ноги — холодно, но приятно. Хожу, хлюпаю, туфли растягиваю. Так, смотришь, дня за три-четыре растянулись. А еще через неделю и мозоли заживают, и дней через десять можно уже начинать ходить по-настоящему, не хромая.

К этому я в принципе привык, еще в детском возрасте понял — в советской обувной промышленности, равно как и в сантехнической, работают только кретины. Вот гвозди, тяпки, топоры — это хорошо. Там, очевидно, трудятся нормальные люди. А у которого не все в порядке с головой, тот сразу же идет сапоги шить.

Нет, я не о тех, которые в фанерных будках сидят — ремонт обуви, индивидуальный пошив и прочее. Эти люди как раз умные. Хотя однажды и у них мы заказывали, и расползлось все через три месяца по всем швам. Но не от того расползлось, что он дурак, тот обувщик, а именно от того, что мастер-то был умный. Он заранее точно рассчитал, чтобы расползлось через три месяца, а не через три недели.

Ну а сантехника в Союзе всегда была соответствующая. Краны — они всегда текут, капают, резьба у них срывается, прокладки лопаются. Унитазы, сами знаете, какие звуки издают — весь этаж содрогается. А то еще лучше, бачок соловьем запоет.

Так что у меня было предвзятое отношение ко всяческим кранам и обуви. Я даже считал, что и обувь, и сантехника — они во всем мире такие кривые. Но мне и в голову не могло прийти, что в Южной Америке, в Эквадоре, совсем нет сорок третьего размера. Если б я только знал об этом, я, конечно, купил бы в Москве пять пар. Все — сорок четвертого. А может, и больше купил бы, семь пар или восемь. А теперь я остался вообще ни с чем. Сандалии разползлись, надо надевать другие, а нету.

Но вначале я по наивности решил, что все дело в «Эспирали», что просто «Эспираль» такая ненормальная. А так как Валентина и Маша были рядом, то Валентина мне и говорит:

— Это ничего, такое случается. У них на всех один снабженец.

— С чего ты взяла?

— Ну как же, в Москве так когда-то было. Снабжают всех с одной базы. Завезут сорок вторые, смотришь — вся Москва битком набита сорок вторыми. А спроси сорок первый или сорок третий — нету.

Я говорю:

— Что ты с советскими временами путаешь? И не только с временами, но и с пространством. Другое тут пространство. Здесь торгуют только тем, что интересно, а иначе не продашь.

Ладно, попробую посмотреть в других магазинах, по другим центрам пошатаюсь. Вышли мы, идем по Амазонас, глядим под ноги. Вижу — впереди человек восемь американцев. Громадное мужичье, в каждого из них три меня влезет. Возрастом, наверное, лет по двадцать, а то, может быть, только по восемнадцать, но выглядят на все сорок. Не лицом, конечно. Лица у них и на пятнадцать не тянут, зато комплекция — ровно на сорок. А ноги — это не ноги, это даже не лапы. Ступы неохватные. И все пятидесятого размера, не меньше.

Вот, думаю, пожалуйста вам: люди на земле живут разные, а некоторые и пятидесятыми, бывает, шлепают. Причем по этому же самому Эквадору шлепают. И тут возникает у меня смешная мысль: туристов же здесь из Европы, Америки, Австралии полным-полно. И представьте: приезжает такой турист вроде меня, полный дуралей в сандалиях, а сандалии-то у него — брынь! — и лопнули. Что он делает? Конечно, он может обратиться к своему гиду, а если один приехал, то в отеле к кому-нибудь. А там ему скажут: «Поезжай-ка, мол, братец, туда-то и туда-то и купи себе приличные башмаки».

Между тем иду я несколько боком. То есть вроде бы прямо, но левую ногу ставлю как-то под углом. И хромаю. И еще за Валентину прячусь. Потому что ремешки, которые вылезли, по ноге хлопают и привлекают внимание прохожих. К тому же мне приходится ноги слегка подволакивать, потому что в сандалиях бугры. Ну, в общем, инвалид инвалидом. И с каждым шагом ноги начинают серьезно побаливать, ныть от ступни до колена.

Там ведь мало того, что пряжки повылезли, там еще и подошва провалилась. Это вообще первоклассный фокус. Туфли итальянские. А итальянцы, известное дело, фокусники, все как один Гудин и. И вот они придумали такую штуку: внешне подошвы будто бы толстые, но на самом деле они тройные: немного снизу, немного сверху, а внутри пусто. Не совсем, конечно, пусто, а так, какой-то пенный пластик. Со временем этот самый пластик и провалился. Точнее, с каким временем? За полтора месяца он провалился.

В общем, иду я, постанываю, хромаю, еще чуть-чуть — плакать начну. И как раз, видимо, от того, что я в таком плачевном состоянии, шагаем мы вообще не в ту сторону. А именно — на юг. И чем дальше мы идем, тем больше вокруг магазинчиков, торгующих оптикой.

О, это еще одна великая загадка города Кито! Никто и не пытается ее разгадывать — безнадежное дело. Видели ли вы хоть когда-нибудь хоть одного индейца в очках? Вот и я тоже не видел. Я и представить себе не могу, как может выглядеть индеец в очках. Зачем ему очки? Он же здоров, как козленок, он от природы весь, его никакая хворь не берет. И глаза — как у андского орла. Но и метисы на глаза крепки, за полверсты читают мелкие надписи на автобусах, я тому свидетель.

Однако на китийском юге, прямо в сердце индейской колонии, в гуще «темных» и потому железно здоровых метисов, на каждом углу — оптика. Всюду продают очки. Не от солнца. В Кито солнце не едкое, не злое, как на островах, солнечные очки здесь носят больше для форса, чем по необходимости. Торгуют очками с диоптриями. На одной площади, крутнувшись вокруг своей оси, я насчитал шесть «Оптик». Разумеется, все они пусты до тоскливости, нет покупателей, нет бизнеса, ничего нет, одни увеличительные стекла.

Однажды я зашел в одну такую «Оптику», просто так зашел, по ошибке, можно сказать. И что бы вы думали? Сидят там двое, он и она, умудренные и убеленные, чистенькие, в снежных хрустящих халатиках, у него галстучек с заколкой, на лице — семь лет бостонского университета, три языка, две статьи в толстом медицинском журнале. Интеллигент. И еще на лице — печаль. Нет бизнеса, нет денег, ничего. Я поглядел, и стало мне их очень жалко. Нищие они, бескопеечники. Но с другой стороны, ведь кто-то же открыл на этой площади шестую «Оптику»? Вообразите только: приходит он на площадь, оглядывается по сторонам, видит пять магазинов «Оптика» и говорит:

— Хорошее место. Открою-ка я еще одну «Оптику».

Ну не дурак ли? По-моему, полный дурак. Но ведь открыл же! И теперь глядит он сквозь надраенную, наполированную витрину на прохожих и тоскует. Если б он шнурками торговал — давно повесился бы. А линзы — что линзы, что с них толку? И смех и грех, как моя бабушка говорила.

Мы миновали эту оптическую площадь и спустились с пригорка. Там, внизу, и правда, пруд пруди обувных магазинчиков. Заходим в один, и я, естественно, задаю соответствующий вопрос:

— Как там насчет сорок третьего?

Мне кричат:

— О да, конечно, сеньор! Сорок три? Море сорок три! Океан!

И подают пару сорок второго. На ней даже красуется крупный оттиск: 42.

Я показываю и говорю:

— Как же? Тут написано четыре и два, а мне надо четыре и три.

Они отвечают:

— Это ничего, что там так написано. Это ерунда. На самом деле это даже больше, чем сорок три. Вы пробуйте, пробуйте, примеряйте!

Ну, думаю, кто их знает? Может быть, тут тоже хитрость еще покруче, чем у итальянских гудини. Ладно, сажусь, пробую. Вот только я туда пальцы никак не могу воткнуть. Большой палец еще проходит, а остальные уже не идут. Примерить не удается. Я, конечно, обижаюсь, а мне, конечно, еще одну пару приносят, потом еще одну. Но я их и пробовать не собираюсь, просто прикладываю подошва к подошве. А продавцам показываю мою сандалию. Не всю, а только подошву. Прикладываю тоже, и выходит там лишку аж на четыре пальца. Или на три, но все равно не то, совсем не то.

Выходим. На полусогнутых я ковыляю в следующий магазин. Вхожу и, не обращая на бегущего продавца никакого внимания, цапаю с витрины самое, как мне кажется, большое. Переворачиваю — так и есть, сорок два. Спрашиваю сорок три. Тут мне честно говорят — нету. Хорошо, пытаюсь влезть в эти сорок два — тот же результат. Наконец в очередном магазине, несмотря на то, что на башмаке снова написано сорок два, я в него все же влезаю. Открытая конструкция. Влезть-то влез, но встать, наступить на землю всей ступней не могу, больно, хоть кричи.

И я потихоньку впадаю в глубокое отчаяние. Ноги, как назло, невыносимо горят. Снова присматриваюсь к прохожим и замечаю, что здесь, на юге, прохожие не только темнее, но и мельче. И ростом мельче, и ручки у них мельче, и носики потоньше, все маленькое, ну совсем дети. А обувь… О! Про башмаки лучше и не говорить. Не то что детское, а прямо кукольное все. Что же делать?

Собираю силы и решительными спотычками доскакиваю до нового ларька. Ларек ничего себе, большой, с зеркалами, дамочки симпатичные бегают. Тут я задаю вопрос иначе. Я спрашиваю:

— У вас для американских… — я подчеркиваю это слово, по слогам произношу, — …а-ме-ри-кан-ских туристов есть что-нибудь?

Дамочка застывает секунд на десять, потом круто разворачивается, убегает и приносит кроссовки. Белые обалденные кроссовки. Хвалит, говорит, что Бразилия. Ладно, пусть будет Бразилия. А размер? Сорок один. Я безнадежно уточняю:

— Для мужчин что-нибудь. Для больших мужчин. Знаете, бывают такие американцы, огромные такие, толстые?

Я говорю ей это по-испански, потом по-английски, даже по-русски немножко. Вроде бы понимает, кивает. Мол, я знаю, что бывают большие американцы. Толстенные такие американцы. Кругломордые. Мол, я с вами вполне согласна. Тогда я спрашиваю:

— А для них, для больших и кругломордых, есть хоть что-нибудь?

Нету, говорит. Для кругломордых как раз ничего и нету.

Я сижу на крошечном стульчике и не хочу подниматься. Зачем мне вставать? Все равно идти не смогу. В конце концов, думаю, лучше уж я разуюсь и так, в носках, побегаю.

В это время заходит индеец, длинный, как пожарная каланча. И берет с полки сороковой размер. Ботиночки коричневые, с застежечками, шикарные. Но ведь сороковой же! И ныряет индеец своей лапой в этот сороковой. Буль! — и нырнул. Без всяких ложечек и даже не нагибаясь. Он бы, наверное, и в тридцать восьмой нырнул. Разве только с ложечкой. Вот такие чудеса в этом городе Кито.

«Вероятно, такие же чудеса происходят и в Колумбии, и в Чили, и в Перу, — думаю я. — Разве что в Аргентине этого волшебства поменьше. Там, по слухам, индейцев только десять процентов. Хотя кто их знает, этих аргентинцев…»

Тут вмешивается Валентина:

— Все, хватит, нужно ехать в магазин, где подороже.

— При чем здесь цена? — удивляюсь я. — Дело же не в цене, в размере.

— Нет, — спорит Валентина. — Я все поняла. Поедем в магазин европейских товаров.

Мысль, надо сказать, здравая. В Европе размеры вроде бы другие. Хотя я тут же сомневаюсь: зачем бы им, эквадорцам, покупать в Европе башмаки сорок третьего размера, если здесь их почти невозможно продать? И все же соломинка есть соломинка: хоть одним пальцем, но обязательно за нее ухватишься. Вот и я хватаюсь. Но ходить отказываюсь наотрез. Даже к тротуару не желаю идти. На казнь я больше не согласен.

Проблему решает Маша. Она выскакивает из магазина и уже через минуту тормозит такси. Такси на юге полно. Причем, как я заметил, в южную сторону они все заняты, а обратно идут порожняком. Очевидно, туристов подвозят. В такси на заднем сиденье я расселся как король. Сандалеты снял, сижу, остужаю ноги о резиновый коврик, балдею — слов нет.

Чтобы зря не тратить деньги, мы едем к ближайшему «европейскому» центру. Он называется «Эль Хардин», что значит «сад». Расположен он, разумеется, все на той же Амазонас, но от туристического района далеко. И вот каким-то чудом я взбираюсь на высокие ступеньки «Хардина» и там, на первом этаже, косолапо вползаю в замечательный обувной магазин. Его легко найти, он угловой и там нет дверей, только проемы. Заходишь в такой проем, а вокруг одни ботинки-чеботы.

И я с ходу натыкаюсь на сорок третий! Правда, они холщовые. Из натуральной холстины или из мешковины, парусины, брезента — не очень-то я разбираюсь в этих тонкостях. Матерчатые, грубые такие, жесткие. Резиновая подошва приварена примерно как к кедам. Расцветка идиотская — мелкая клеточка. В таких, конечно, вполне можно бегать по пляжу, дома тоже, и в машине, наверное, в них хорошо, подошва тонкая, педаль прекрасно будет чувствоваться. Удобная вещь, одним словом. Но по городу ходить в таком виде — не очень.

Однако я все же прихватил парочку этих клетчатых. Держу, не отпускаю. Потому что другой пары нет. Не знаю, возможно, на складе у них и найдется что-нибудь, а на витрине нет. Я не спрашиваю, я просто хватаю и таскаю с собой. А сам пересматриваю ботинки.

Короче говоря, в конце концов мне повезло. Я нашел! Правда, дорогущие, чуть не восемьдесят баксов. Но сделано как — чудо!

Валентине не понравилось.

— Тупорылые они, на свиней похожи, — говорит она.

Да какое мне дело, на кого они похожи? Хоть на крокодилов, хоть на кроликов, лишь бы размер был сорок три. На них так и написано: 43! Сделано в Чили, бычья кожа, толстенная, в полмизинца, но мягкая. Правда, ко дну приклеены стельки, тоже очень толстые. Одного поролону на полтора сантиметра. Ну, уж на сантиметр точно наберется. Я предполагаю, что эту стельку наклеили специально для китийцев. Башмаки-то вообще сорок третьего, а благодаря толстой стельке выходит сорок один с половиной.

В этот момент, на мое счастье, позвали продавщицу. Их было две, осталась одна, но и ее отвлек какой-то пацан. Я запустил руку внутрь, зацепил ногтями и как рвану! Раз — и выдрал стельку с мясом. И из второго выдрал, сунул стельки в карман и улыбаюсь. Теперь в руках у меня родные башмаки, хоть и дорогие, но зато сорок третьего. Надеваю, зашнуровываю. Прекрасно. Слегка, конечно, мизинцы давит, ну, мне не привыкать. А потом разносится.

— Решено, покупаю, — говорю я своим.

Хотел я и те клетчатые захватить на всякий случай. Недорого, пятнадцать долларов всего, поставлю под кровать, пусть стоят себе. Но передумал.

Вот так закончилась эпопея с башмаками. Правда, если честно, я еще дней десять не мог нормально наступать на левую ногу. Но потом прошло, а к тому времени и башмаки совершенно растоптались.

В тот же день, вечером, мы с Машей нашли скорпиона. Прямо на улице, на дорожке, в двадцати шагах от нашей двери. Как он попал в город — непонятно. Правда, потом я уже не удивлялся, встречая их то тут, то там. Экзотика, конечно, но ко всему привыкаешь. Тем более что эти скорпионы совсем не опасны.

Мы присели на корточки и кончиком перочинного ножика, но осторожно дотрагивались до черной бархатистой спинки, до похожей на жирную запятую иглы, шевелили длинные усы. Скорпион был черен, как уголек, малыш еще, сантиметров восемь длиной, если с хвостом считать. И очень вялый. От холодной росы он совсем окоченел и на нашу назойливость реагировал медленным помахиванием хвостика, пучил глаза, как морской краб, и пятился в траву. Но мы снова аккуратно достали его оттуда и смотрели. Одно дело смотреть на скорпионов сквозь стекло и совсем другое — встретить его на тротуаре.

— По-моему, он не ядовитый, — рассуждает Маша. — Был бы ядовитый, давно бы на нас напал.

— Зачем ему нападать? Яда, конечно, у него нет, не дорос, но и взрослые скорпионы ни на кого не нападают.

— Пока не наступишь, — добавляет Маша.

Все же она, девчонка, немного побаивается. Или, говоря точнее, брезгует. Жуки, пауки, червяки… Бр-р! Хотя интересно, конечно.

Помучили мы скорпиона и отпустили. Даже помогли ему получше спрятаться, перенесли в газон, где трава повыше. А то наступят на него на дорожке, раздавят ребенка.

— Только не говори маме, — прошу я Машу. — Не поймет. Скажешь ей про скорпиона, она ни за что больше не согласится гулять в лесу. Если скорпионы по улицам бродят, то, сама понимаешь, в лесу их, по логике, видимо-невидимо.

— Но мы же их не видели в лесу.

— Потому что там их нет. Почти нет. Но мама будет думать, что есть.

Маша согласилась молчать. Правда, мы не удержались, и в тот же вечер все рассказали. Удивительно, но Валентина отреагировала очень спокойно: подумаешь, какой-то полудохлый паучок на дорожке.

Я так и не понял, где живут черные скорпионы. Уж во всяком случае, в эвкалиптовых рощах, где мы любим иногда прогуляться, их не бывает. А может, они городские, обитатели цветочных клумб? Все возможно. Спрошу как-нибудь адвоката. Впрочем, откуда ему знать про скорпионов?