«Локаль» — значит «лавочка»

Глядя теперь на китийские улицы, я волей-неволей сравниваю их с Боготой. Где-то они проигрывают, но в чем-то, конечно и выигрывают. Особенно же мне нравится то, что называется «домашней обстановкой», В Кито безусловно больше этой домашности, здесь нет и духа официоза и деловой рисовки. Достаточно взглянуть на резиденцию президента страны, чтобы понять: люди здесь просты, излишеств не любят.

О’кей, у нас теперь наконец-то собраны вместе все бумажки, которые только можно выдумать воспаленными мозгами бюрократа. Вот они, три пухленькие синенькие папочки с наклеечками. Первая — по визам. Вторая — по моей компании. Третья — акции, счета и неясно что, но тоже толстая.

Акция — это целое бумажное полотно. То есть, собственно, два полотна. Первое полотно ценой в пятнадцать тысяч девятьсот девяносто долларов — на мое имя. Второе полотно — стоимостью в червонец, десять долларов всего-то, но размеры его от дешевизны не уменьшаются.

А вот это — отказная владельца той самой акции в червонец. Кто был владельцем? Разумеется, итальянец, потомок легионеров. Он был зачислен у меня («у меня», именно так я теперь выражаюсь) наемным президентом компании. Так положено по закону — президент должен быть местным, то есть гражданином. Но я будто бы уволил его по собственному желанию (по чьему именно — непонятно), и тогда он с обиды или из гордости (это я приукрашиваю; на самом деле официальные бумажки не фиксируют никаких чувств) отказался в мою пользу от единственной принадлежавшей ему акции в десять баксов. И теперь я стал единым и неделимым властелином и хозяином компании «Машук». Впрочем, я же и единственный ее работник. Но зато как красиво, как впечатляюще звучит моя должность — хэрэнтэ хэнэраль. Хэнэраль! Подумать только, почти генерал! Но, по правде говоря, это означает всего лишь главный менеджер.

У меня в руках крохотная карточка жителя Эквадора. Прямоугольный кусочек картона два на три дюйма, запакованный обыкновенным ламинатором в твердую прозрачную пленку. Цветная фотография, печать, дата, номер визы. Это мой местный паспорт. Его здесь совершенно достаточно для любых дел, в том числе и для открытия счетов в любых банках. Карточка блестит и колется острыми краями. Вот она, воплощенная мечта интернационального скитальца, билет на легальную эмиграцию. Правда, пока всего на два года. А дальше? Дальше тоже без проблем. Есть желание — переоформляй визу на пять лет вперед и живи себе. Или же покупай собственность тысяч за тридцать долларов и регистрируйся как инвестор. И тогда получай визу на постоянное жительство. Ты становишься «проживающим иностранцем», отличаясь от гражданина разве что выборными правами, да и то при большом желании этот пункт как-то можно переступить.

Смешно. Покупаешь обыкновенную квартиру, в которой будешь сам же и жить, но все равно это зачитывается как инвестиция в эквадорскую экономику. В принципе так оно и есть, конечно. Как ни крути, а деньги-то ты все-таки ввез и отдал их из рук в руки местному жителю, тем самым увеличивая положительное сальдо валютного обмена, то есть укрепляя эквадорскую валюту.

Однако подобных законов, насколько мне известно, в других странах как-то не наблюдается. Во всяком случае, такой благоприятный режим инвестиций — большая редкость. Жилье ведь — не предприятие. А в Эквадоре все, как я уже сказал, очень по-домашнему, по-простому. Квартира? Хорошо. Гараж? Замечательно. Кусок земли? Восхитительно! Вложи хоть что-нибудь во что-нибудь — вот основной девиз инвестиционной политики этой страны, и мне почему-то кажется, что не такой уж он и глупый, этот девиз.

Итак, бюрократия побеждена и посрамлена, пора приступать к реализации творческих идей, или, говоря по-человечески, настало время высунуть язык и бегать по городу в поисках подходящего торгового помещения. Аренда — слово недели. Кьеро аррэндар ун локаль. Что в московском переводе означает примерно следующее: надо бы снять ларек какой-никакой.

— Кьеро аррэндар! — говорю я в торговых центрах.

Но это не эффективно. Покупаю «Комерсио». В который уже раз удивляюсь этой газете. В ней, как в интернетовских просторах, есть ответ на любой вопрос и помощь на любой случай. Правда, за исключением тем «аморальных». А если кому приспичит, тот берет за тыщу сукров «Экстру». Красная газета. Не в силу каких-то политических наклонностей и предпочтений, а просто вся «Экстра» обыкновенно залита красной краской. На первой полосе почти всегда найдется аппетитно окровавленный труп. Все заголовки отпечатаны соответствующим красителем. А на последней страничке вот вам, пожалуйста: колдуны-ворожеи, девочки, казино, подвальные бары, сомнительные услуги туманного содержания, объявления типа «куплю непонятно что (возможно, и краденое, кто знает?), продам все, что угодно, кому угодно и где угодно», и так далее, в том же духе до последней строки. Хотя «Экстра» — не китийская газетка, она гаякильская, точнее, гайакильйянская (если совсем точно, то это вообще непроизносимо, это на кечуа, на языке лесных богов). Но столичных объявлений в «Экстре» тоже предостаточно.

Однако мне нравится только «Комерсио». Пусть эти строки даже отчасти реклама любимому издательству — не беда, оно честно заслужило похвалу. Вот и теперь я раскрываю шуршащие страницы и в течение первой же минуты нахожу все, что нужно — локали в аренду.

Что такое локаль? Это от слова «локальный», «местный», но в Латинской Америке оно имеет иное, нежели в словарях, значение. Как правило, подразумевается небольшое (но не обязательно очень маленькое) торговое место, непременно с крышей и хотя бы с тремя стенами. Даже картонно-фанерное сооружение где-нибудь на Южном базаре — все равно локаль.

Обычно же локалем называют отгороженную часть торгового центра, который, собственно, и состоит из локалей, лестниц и коридоров. Магазинчик в торговом центре всегда лучше, чем просто магазинчик отдельно от всех. Почему? Потому что в центре больше народу. Есть надежда, что к вам заглянет кто-то случайный. Он пришел покупать штаны, а наткнулся на компьютеры. Конечно, компьютер будет подороже, чем штаны, но почему бы не зайти, не потолковать, не порасспрашивать? Особенно если на вашей витрине много заманчивых объявлений о скидках, о специальных планах, о дополнительных услугах и прочем.

Короче, я бегаю по торговым центрам. Но очень скоро круг моих поисков сужается до минимума и я оказываюсь на ступеньках той самой «Эспирали», с которой когда-то началось мое знакомство с китийским бизнесом.

«Эспираль» занимает в городе особое положение. Во-первых, ее знают и посещают все, она здесь давно и прочно. Во-вторых, всем заведомо известно, что эспиральские цены ниже, чем в более северных торговых центрах. «Эспираль» расположена в трех минутах ходьбы от улицы Патрия, а эта улица в сознании китийцев (и даже туристов) запечатлена как разделительная полоса между Кито модерновым, зажиточным и деловым и Кито древним, изношенным, «историческим». Эта линия разделяет качество товаров, а также цены. Здесь же протянута и незримая граница под названием «апартеид». Те, кто южнее, — темнее ликами, смолянее власами, скуластее и прищуристее. Те, кто севернее, — обычно светлее, рыжеватее, длинноносее и с выпуклыми глазами. То есть и те и другие, разумеется, нормальные братья-метисы, но «южанин» более тяготеет к индейству, если можно так сказать, а «северянин» — к испанству. Это накладывает гигантский отпечаток на мировоззрение, поведение, образ мышления и вообще на всю жизнь индивида.

Как я уже отмечал выше, метис, чем более он индеец, тем менее он этого желает. Он страдает сложным комплексом неполноценности, который толкает его на многие дурацкие поступки: на пластическую операцию, на покраску волос в «ля шатен» и даже на отбеливание кожи лица (некая пародия на комплекс Джексона).

Южанин прекрасно терпит американского и европейского туриста, никак не реагируя на внешность приезжих. Но он глубоко и генетически ненавидит своих, которые побелее.

Северянин же страдает ничуть не менее своего южного собрата. Его «северная» болезнь — тоже комплекс, но уже комплекс превосходства, глубокий, отвратительный снобизм по отношению к «нижестоящим» южанам. Истинный северянин всеми силами старается не показываться на юге, он объезжает южные районы по горным трассам, он показно и убежденно брезгует всем, к чему прикасалась рука южанина (за исключением руки прислуги, конечно, которая может иметь любой цвет, вплоть до угольного).

Разумеется, никто никогда не выскажет ничего подобного вслух, да еще и в вашем, «иностранном», присутствии. Более того, во время политических выборов любого уровня беленькие упитанные кандидаты с розовыми ноготочками охотно обнимаются и слюняво лобызаются именно с «темным» народом, потому что «темных», ясное дело, подавляющее большинство. Но я уверен: кандидатам этот патриотизм влетает в килограммы испорченных нервов и в литры перекиси водорода, которой они смывают бациллы юга со своих ухоженных ладошек после «дружеских» рукопожатий.

Да, юг не отличается особой чистотой, скромностью и образованностью. Юг более демократичен, более открыт, но низы есть низы, об этом читайте у Ленина. И преступность в низах, естественно, повыше «нормы».

«Белые» люди не больно-то боятся наглых вырывателей сумочек, не в этом дело. «Белые» панически опасаются, что кто-то сможет заподозрить их в родстве с «темными». Хотя, если потрясти известное древо практически любой «очень белой» семьи, то окажется, что индейские родственники имеются там обязательно, даже среди кровной родни.

В то же самое время китийская молодежь негласно плюет на расовые предрассудки. Тщательно прикрываемое, замалчиваемое, закамуфлированное смешение «темных» и «белых» кровей идет полным ходом. И побеждает конечно же кровь «темная». Еще пара поколений, и светлоликими останутся только престарелые бабуси и дедуси.

А «Эспираль», она как бы межрасовая, вокруг нее кружатся туристы, у подъезда бежит брусчатка авениды Амазонас, каждый пятый или шестой входящий в двери этого торгового центра — истинно белый, даже розовый, молочно-йогуртовый выкормыш Массачусетса или Висконсина. Так что «белым» китийцам как-то не к лицу брезговать тем, что с удовольствием потребляют их идолы, их ходячие иконы — американцы.

А «темные» убежденно считают, что район Патрия, который в трех минутах ходьбы, — неотъемлемая собственность юга. Раскинувшийся на правой стороне Патрии исконно индейский базар, где торгуют изделиями народных промыслов, как бы подтверждает эту мысль. Так что темнокожие, точнее, конечно, всего лишь смуглокожие, граждане вхожи в «Эспираль». И получается, что этот центр имеет высокую посещаемость и неплохую оборотистость. Хотя, благодаря численному преимуществу бедных, по определению, южан, в «Эспирали» предпочитают торговать дешевым и мелким товаром. Что ж, фотография, пусть и компьютерная, — товар тоже отнюдь не крупный.

Я хожу по спиральной дорожке — никто, слава богу, фотографию здесь пока не предлагает, конкурентов нет. Монтажи? Да, в одном месте, не в «Эспирали», далеко отсюда, я как-то видел такой монтаж. Нечто ужасное: отпечатано на обыкновенной бумаге примитивнейшим «Хьюлеттом», «зерно» с горошину, цвет — лучше не говорить, а сам монтаж — вырезанная голова клиента, криво всунутая в пасть крокодила. Это хорошо звучит, но на самом деле потребовалось несколько секунд внимательного разглядывания, чтобы разобраться, что там к чему среди бесформенных нерезких пятен. И просили за это произведение аж целых двадцать тысяч сукров. С ума сойти! Разумеется, все увиденное прибавило мне уверенности в моем будущем бизнесе, в его если не процветании, то уж, во всяком случае, успешном течении.

Медленно, но верно я дошел до самого последнего этажа «Эспирали». Пятью метрами ниже — администрация.

— Аренда? О, сколько угодно, сеньор! Вот здесь, рядом, прекрасный локаль, недорого, отличное место, только что после ремонта, все удобства, двадцать восемь метров площади. А вон там… нет, вы не туда смотрите… во-о-о-н там, правее, было туристическое бюро, владелец — иностранец какой-то. Он вообще-то продает, но может и сдать. Там даже стойка под кофейный бар. И зеркала. Все, что хотите.

Администрация крайне заинтересована в аренде, это ее единственный хлеб. Нет, еще есть огромный многоэтажный подземный гараж, тоже кусочек хлеба И все же аренда локалей дает главную прибыль.

Я просмотрел четыре пустующих магазинчика и, гуляя, пришел к выводу, что чем ниже такой магазинчик расположен, тем лучше. Не всякому охота тащиться по спирали на седьмой этаж, многие уже на четвертом заворачивают обратно. Ленивый здесь покупатель изнеженный изобилием, но что делать. Поэтому я останавливаю свой выбор на локале третьего этажа. Мне поясняют, что сеньор владелец — адвокат, прекрасный человек, уважает немцев (снова меня за немца приняли, с моей-то польской физиономией) и всегда уступит в цене, спокоен, ненадоедлив. В общем, я получаю полную психологическую характеристику личности владельца. А заодно и его домашний адрес, телефон, и телефон секретаря его офиса, и еще имена и адреса каких-то людей, имеющих не вполне ясное отношение к локалю на третьем этаже. Выбор сделан — я еду к сеньору владельцу.

Авенида Суарэс. Где это? Достаю карту. Долга ищу. А, вот она, километра полтора-два от «Эспирпи», но вверх. Район Флореста, по-нашему — Цветник. Времени у меня, как кажется, еще много, погода превосходная — иду пешком. Сначала пересекаю надоевшую Сэйс-де-десьембрэ, но вскоре углубляюсь в узкие тихие улочки на склоне холма.

Коттеджи и особняки выстроены все как один в старинном стиле — веранды, навесы, проволочные плетения перил, полукруглые окна. И, словно оправдывая название района, — озера цветов. В Кито всегда мягкое весеннее тепло, но в других районах цветы высаживают как-то по-другому, не так обильно.

Чем выше, тем тише. И то тут, то там встречаются маленькие отели и хостели, которые, очевидно, еще недавно были обыкновенными жилыми домами, малоземельными виллами. А теперь на ажурных балкончиках сидят… Кто бы выдумали? Ну конечно же Молли и Билли, кто же еще? Они тоже туристы, однако почти неведомого русскому человеку типа. Турист на балкончике — явление плохо изученное, но как-нибудь попозже я немного расскажу о туристах в Эквадоре. Тема занимательная.

Флореста невелика, шириной примерно в километр или даже того меньше. Я быстро проскакиваю ее и снова оказываюсь на шумных улицах, вроде всегда перегруженной улицы Двенадцатого октября (не путайте с декабрем, пожалуйста). Там, за Флорестой, — студенческий городок, институты и университеты, но о них я пока ничего не знаю.

Авенида-дэль-Фэдэрико-Гонсалес-Суарэс — вот такое полное имечко у этой улицы. Но как тут замечательно, надо вам сказать! Домики этажей по пятнадцать, все разные, оригинальной архитектуры, высокий класс. Живут здесь богатенькие (то есть зажиточные, но не слишком). Я перехожу на другую сторону, смотрю через невысокий бетонный заборчик: глубоко внизу, в синей дымке, простирается огромная долина. Она тянется меж заснеженными вулканами на десятки миль. А дальше — Великие Анды. Вот какие виды открываются из окон таких квартир. Это вечные виды, сразу за домами — обрывы скал, никогда там не бывать новостройкам типа окна в окна. Вид, как известно, стоит дорого.

Прекрасный человек — адвокат по имени Игнасио Х. Д. Бердэ живет как раз на стороне с видами. В сером, но очень красивом доме. Этаж… э-э… а, вот записано: этаж седьмой, квартира четырнадцать. Иными словами, две квартиры на этаж. Да и подъезд один-единственный. Если прикинуть на глазок, то выйдет метров по триста квадратных общей площади на квартирку. Для Кито — это далеко не предел. В газетных объявлениях можно встретить и семисотметровые апартаменты, и девятисотметровые.

В подъезде — услужливый охранник, играющий роль швейцара: дверь он открывает резво, не позволяя мне дотронуться до ручки. Я вхожу, оглядываю себя в двухметровом зеркале (пора начать лечение голоданием — в этой беготне я набрал килограммов пять, ох-ох-ох) и протягиваю охраннику бумажку с адресом, дублируя ее вопросом:

— Здесь ли проживает сеньор адвокат Игнасио Х. Д.?

— Здесь, сеньор, седьмой этаж, квартира…

— Грасияс, я знаю.

— Лифт, пожалуйста, сеньор.

— Грасияс.

— Красная кнопка, сеньор.

— Грасияс.

А лифт меня разочаровывает: без хрусталя. Хотя, конечно, отделан инкрустацией из дорогого дерева.

Выхожу, подхожу, звоню. Открывает маленькая женщина, почти карлица. Объясняю причину визита. Просит войти. Вхожу.

Ну что ж, квартира большая, места много, хватит на десять нормальных московских семей. Ну, на восемь точно хватит. Вот только планировка у них, как всегда, отвратительная — всюду какие-то выступы и впадины, на каждой стене двери, все комнаты проходные, да к тому же с дробными уровнями. Это когда треть этажа уходит наверх, на пять ступенечек, там несколько комнат, а из них — снова лестничка на треть этажа вниз. Зачем, к чему, в чем смысл дробных уровней — на эти вопросы я не знаю ответа до сих пор.

Но меня зачем-то заставляют ждать. А я гордый, могу и развернуться на сто восемьдесят градусов. Это я пришел ему деньги предлагать, а не он мне. В эту минуту кто-то покашливает, шаркает тапочками. И является именно то, что и следовало ожидать, — типичнейший судебный заседатель: толстенький, низенький, в троечке с застежками, весь деловой и с карманами-пистонами. Благородная редкая седина тщательно распространена с помощью геля для укладки по всей лысине. Удушливо несет почти женскими духами.

— Прошу вас, — указывает он на кресло.

Я усаживаюсь и принимаюсь описывать свое желание поговорить на тему аренды вообще и аренды его локаля в частности. Сеньор Игнасио понимающе кивает. А в глазах другая мысль: «Ну, вот ты и попался, голубчик». Не знаю уж, какую мысль читает адвокат с пистонами на моей физиономии, но пока он очень доволен.

— Прекрасный локаль, — вставляет он в нечаянно образовавшуюся паузу в моем повествовании. — Отлично, вери-вери! Лучше нет, мой локаль — самый великолепный. Вери мач! Вы видели?

— Видел.

— Вери, вери-вери мач! Там была одна низкорослая контора, офисина, все очень довольны. Особенно что для боковое есть там еще дополнительно это помещение. — Это он так выражается по-английски.

— Какое помещение?

— Дополнительно. Там можно бар, кофе, чай. Или склад. Очень хорошо склад! Прекрасно!

— Мне не нужен склад, у меня компьютерные работы.

— О, много компьютеров! Четыре стол, один на один компьютер. Четыре компьютера. Нет, шесть, семь компьютеров. Пять стол.

Беседа тянется, и нет ей конца. Сеньор адвокат, используя всего триста английских слов, умело путает след, уводит как можно дальше от разговоров о цене, стараясь увлечь меня мебельными и санитарными возможностями его чудесного локаля. Мне ничего не остается, как нарушить светский этикет и грубо заговорить о презренном металле: сколько?

— О, дешевый, очень-очень дешевый! Внизу локаль дорого, очень дорого, и нет пол, нет лак, нет чистка окно, нет стена. Я имею чистка стена, вся стена и хороший пол, очень хороший пол. И много дешевый, много, чем внизу.

— О’кей, дешево, но сколько это — дешево? Назовите вашу цену, пожалуйста.

Адвокат поднимает очи горе, качает головой и бормочет свое «много дешевый». Наконец набирается храбрости и выпаливает:

— Триста сорок долларов!

У меня перехватывает дыхание от его наглости: полчаса пудрит мне мозги, а сам, оказывается, безнадежно страдает паранойей.

— Триста сорок?!

— Хорошо, хорошо. Скидка, я имею скидку.

— Нет, какие еще скидки! — возмущаюсь я. — Разве можно скинуть в два раза? Вы хотя бы знаете цены на другие эспиральские локали?

Но он не понимает. Видимо, я говорю слишком быстро и слишком напористо.

— Большая хорошая скидка! — настаивает он, нервно хватает толстую многоцветную авторучку и вертит ее перед глазами. — Двадцать долларов! Двадцать! Много!

Я встаю, он, подскакивая на месте, тянет ко мне руки.

— Тридцать! Триста десять! Много дешево! Внизу пол нет, окно, чистка стена, ничего нет, дорого. Триста пять!

Я подхожу к двери. Откуда-то (из-за этих дробных уровней кажется, что из-под паркета) возникает карлица, детскими ручками крутит ключи и ловко щелкает затворами, не произнося ни слова. Я тоже молча выхожу на площадку, почти не оборачиваясь говорю «аста луэго» (замечательное выражение, означающее «до встречи когда-нибудь») и плотно прикрываю за собой тонкую дверь. И слышу, как тяжелая многоцветная авторучка бьется о стену.

«Психует, — думаю я. — Сам же, дурашка, виноват. Зачем считать всех иностранцев идиотами?»

Лифт раскрыл свой рот и проглотил меня.

— Ладно, — говорю я себе на улице, успокаиваясь и греясь под осенним солнышком (за полчаса — смена сезонов). — Спасибо этому дому, пойдем к другому.

У меня в кармане бумажка, а на бумажке записаны еще два адреса. Следующий — владелец локаля, расположенного на этаже чуть выше третьего (у спирали вообще-то определенных этажей нет, считать надо витками). Улица Двенадцатого октября. Это рядом, и к тому же вниз. Через четверть часа буду на месте, у адвоката Роберто Х. Кардосо.

Кстати, хозяин квартиры, которую я снял, — тоже адвокат. У приезжего человека может создаться впечатление, что в Эквадоре вообще нет других профессий. Отчасти так оно и есть. Только адвокат — это вовсе не профессия. Людей, выполняющих именно адвокатские функции, здесь очень мало. А вот получить начальное (я подчеркиваю, начальное) юридическое образование считается чуть ли не долгом. Как бы продолжением школы, что ли.

Разумеется, под таким образованием подразумевается высший колледж или какой-то специальный (короткий) курс в университете, да к тому же, как правило, в зарубежном. Например, в колумбийском или чилийском. Кто побогаче, тот, конечно, отсылает своих детишек во Флориду. Совсем уж богатые — в Европу. Особо шикарно при этом звучат такие слова, как «Швейцария» и «Франция». Хотя и не столь далекая Аргентина тоже в хорошей цене.

Вернувшийся же из «Швейцарии» молодой балбес ни на какую адвокатуру не претендует. Девять против одного, что он будет учиться дальше. Возможно, он пройдет не полный курс, а какой-нибудь ускоренный. И так же вероятно, что, будучи бакалавром юриспруденции, этот человек удовлетворится местом торгового менеджера или вообще бухгалтера на хорошей фирме. Или же просидит весь век в папиной компании, закопавшись в бумажках. Однако спросите профессионального бюрократа, кто он по образованию, и он, гордо подняв орлиный нос, с уважением (по отношению к самому себе) произнесет магическое слово «абокадо», то есть да, именно адвокат!

Вот и теперь я захожу в контору к такому же абокадо. На самом деле господин Роберто Х. Кардосо не кто иной, как мелкий арендодатель. Ну, лет так двадцать назад купил он в долгую рассрочку восемь маленьких магазинчиков во вновь построенных коммерческих центрах. Цены были смешными, спросом магазинчики не пользовались, кредиты банки рассыпали, как осенние листья, а рассрочка — почти беспроцентная. Грех не взять. Мама и папа подкинули деньжат, что-то продали (мамин домик в Гаякиле), где-то подзаняли (в оборотной кассе), как-то получили некоторые суммы под десятилетний вексель и т. д. В результате — восемь пустых и необустроенных магазинчиков, в среднем по двадцать квадратных метров каждый. И началась аренда.

Что такое аренда по-китийски? Это прежде всего мука ожидания. Если в Москве, Париже, Праге и вообще в Европе офисы и торговые помещения летят нарасхват, по бешеным ценам, то в Эквадоре картина совершенно противоположная — офисов вдвое больше, чем желающих их снять. Хорошо, пусть не вдвое, но пустующих площадей — море.

Однако при таком дисбалансе спроса и предложения никто из сдатчиков не снижает цену. То ли они упрямы очень, то ли это неписаный закон — трудно судить, но благодаря настырности и нерасчетливости, хозяева пустых офисов ждут подходящего съемщика по полгода, а нередко и более. За полгода накапало бы куда больше, чем возможный навар от высокой цены. При этом нужно учесть, что, несмотря на пустоту и пыль в офисе, его владелец аккуратно выплачивает ежемесячный налог на; собственность, обязательную страховку и ряд дополнительных сборов, а также платит владельцу торгового центра. И все-таки никто никому не уступает.

Например, если предполагается сдать офисину или локаль (что, в общем, одно и то же, разница только в использовании) за сто пятьдесят долларов, то с вас вполне могут попросить сто восемьдесят, но если вы не будете молча соглашаться и кивать, то снизят как раз до ста пятидесяти. А вот ниже — ни за что! Ни на цент! И вы уходите в поисках «по сто тридцать» и за пару дней обязательно находите свою мечту, а тот, тупой и самонадеянный, у которого «по сто пятьдесят», так и продолжает ждать дурака из месяца в месяц.

Правда, мир так широк, что дурак все равно находится. Вот, например, я. Хоть и не полный остолоп, но иностранец, иначе говоря, гуманоид, пока еще не вполне въезжающий в эквадорские особенности по причине краткого здесь пребывания. И на таких, как я, можно что-то поиметь, а именно те самые тридцать долларов разницы, ради которой жадина хозяин готов ждать хоть год, хоть два (упрямо теряя несколько сотен, а нередко и тысяч долларов; и спрашивается, кто тут остолоп?).

Господин Кардосо, к которому я имел честь явиться, принадлежал как раз к этой категории сеньоров упрямцев…

Нет, вот все же никак не могу себя отучить считать деньги в чужом кармане. Уж очень увлекательное это занятие. Давайте посчитаем. Тем более что это не сложно.

Итак, прекрасный господин абокадо Х. Кардосо имеет восемь локалей. Замечательно. Каждый локаль можно сдать в аренду в среднем по сто пятьдесят «зеленых» в месяц. Но! Не спешите умножать! Это лишь эфемерная возможность, а не константа. В лучшем случае одновременно сдано шесть локалей — это девятьсот долларов. Негусто, прямо скажем, но вроде бы можно жить. Однако мы снова торопимся. Давайте вычтем четверть — это подоходный налог, а вместе с ним еще несколько процентов, которые неизбежно уйдут на выплаты хозяевам торговых центров и прочие мелочи. Итого, треть вылетает в трубу. Остаток — шестьсот. Совсем уж маловато, скажете вы. Постойте, послушаем, что вы скажете через минуту.

Внимание! Господин Кардосо держит секретаршу. Впечатляет? Учтите, меньше двухсот платить ей он никак не может. Скорее, даже больше платит, но будем милостивы, согласимся на двести. А теперь внимание еще раз: Кардосо снимает (!) двухкомнатный офис с туалетом, кухонькой и сигнализацией. Ему, конечно, повезло. Его офис обходится ему всего в сотню. Что осталось? Правильно, триста долларов. Триста! Вдумайтесь, дорогой читатель, в это число. Кто из нас идиот — мы с вами или господин Кардосо? Имея в валовом выражении девятьсот, он в остатке получает жалкие триста. Да московский мойщик окон не позавидует этому Кардосо!

Несмотря на свое блестящее образование, о чем ярко свидетельствуют разнообразные дипломы на стене над столом, этот адвокат не умеет даже скрыть свои доходы, хотя бы часть. И к тому же он настолько безнадежный сноб, что не удержался от аренды отдельного офиса, расположенного в чисто адвокатском доме, то есть где адвокаты и слева, и справа, и сверху, и снизу. И все как один — родные братья сеньора Кардосо, все нищета нищетой, но с безграничным гонором, апломбированная интеллигенция.

Однако в этой каше я разобрался несколько позднее, а пока я просто сижу в «приемной» (четыре квадратных метра, отделенных от остальной комнаты фанерной перегородкой). И пока я сижу, и пока мне строит глазки подозрительно юная секретарша (мы не будем лезть в чужое грязное белье, думается, оно уж слишком грязное), в это время дон Кардосо громко и театрально говорит что-то в трубку отключенного радиотелефона. Стучат выдвигаемые ящики стола, шуршат бумаги, дон абокадо спорит с несуществующим оппонентом — прокручивается хорошо отработанная имитация крайней занятости. Театр двух актеров, а зритель — ваш покорный слуга. К счастью, пьеса одноактная — всего через пять или семь минут темный бархатный занавес падает и касается подмостков. Иначе говоря, дон Кардосо освободился и позволяет мне приблизиться.

Не буду описывать мою с ним беседу. Скажу только, что Кардосо запросил цену, которая меня вполне устраивала, и я совсем не торговался. Но абокадо обнаглел и стал звонить в какие-то занюханные банки, пока не нашел такой, где обменный курс был наименьшим из всех возможных. Торжественно, с плохо скрываемым злорадством объявив мне сумму, он явно был уверен в проявлении злобы и мелочности с моей стороны, но я снова не принял вызов и торговаться не стал. На этой сделке абокадо Кардосо выиграл аж (!) два доллара. Он был счастлив. Я просто любовался им: такой пример скаредности мне никогда еще не приходилось видеть.

Сто сорок восемь долларов в месяц. На том и порешили. Я достал деньги, отсчитал. Но не тут-то было. Дон Кардосо — не торгаш какой-то, он адвокат, а это звучит гордо! Он вызвал секретаршу. Привыкшая к выходкам босса, но еще не научившаяся всем его гнусностям девочка выбежала из-за перегородки. В ее беленькие ладошки адвокат вложил стопку разношерстного бюрократического папируса, который весь подлежал перепечатыванию, регистрации и оформлению.

Мелкий торговец играл роль адвоката и никак не мог выйти из образа. Вместо того чтобы подписать простейший договор об аренде, я был вынужден ознакомиться с дюжиной двуязычных документов. Впрочем, подписал-то я все равно только один из них, то есть именно договор. Ничего другого я, конечно, подписывать и не стал бы.