Вс. Овчинников
СВОИМИ ГЛАЗАМИ
Дохри Любе,
которой в детстве пришлось быть
«лягушкой-путешественницей»
ПЕРЕПЛЕТЕННЫЕ КОРНИ
Изречение Киплинга «Запад есть Запад, Восток есть Восток» должно уйти в прошлое вместе с веком колониализма. Если уж оперировать привычными терминами, нынче более правомерна формула «Нет Запада без Востока, нет Востока без Запада». Достижения науки и техники помогают нам почувствовать многоликость и целостность мира, открывают новые, поистине безграничные возможности для обмена культурными ценностями.
Однако в представлениях многих людей все еще превалирует «инстинктивный европоцентризм», привычка сводить истоки общечеловеческой цивилизации лишь к античному греческому искусству, римскому праву, христианским заповедям. Все же остальное, дескать, восточная экзотика.
Размышления, а вернее сказать, измышления о несовместимости духовного наследия Запада и Востока были особенно модны у хозяев заморских владений, считавших, что за Суэцем можно-де не вспоминать о десяти заповедях. Дабы оправдать подобный цинизм, создавались стереотипы Запад — это гуманизм, Восток — деспотизм. Запад возвеличивает человека, Восток фанатически поклоняется богам. Запад активен, служит генератором прогресса. Восток же пассивен, привержен традициям прошлого.
А между тем Конфуций еще двадцать пять столетий назад говорил, что принцип «жэнь» (гуманность, человечность) должен лежать в основе общественных отношений. Не случайно идеи древнекитайских философов вдохновляли французских просветителей-энциклопедистов XVIII века.
Если европейцам 1572 год напоминает о Варфоломеевской ночи, когда католики учинили кровавую расправу над гугенотами, то мусульманский правитель Индии Акбар в том же самом году провозгласил религиозную терпимость основой государственной политики.
Нелепо утверждать, будто уделом Запада всегда было изобретать, а Востока перенимать. Процесс больше похож на улицу с двусторонним движением, где в различные часы доминируют разные потоки. Не случайно у европейцев прижились арабские цифры. Именно с Востока пришли к ним в Средние века многие достижения математики, астрономии, медицины. А кто как не китайцы дали миру бумагу, компас, порох?
Впрочем, движение было встречным. Во второй половине XIX века Япония, отказавшись от длительной самоизоляции, принялась активно заимствовать научно-технические достижения Запада. И как раз тогда же японские цветные гравюры эпохи Токугава вдохновили таких европейских художников, как Ван Гог и Гоген, бросить вызов канонам западной живописи.
Следы взаимопроникновения различных культур лучше всего хранят камни исторических памятников. Мне довелось побывать в трех десятках стран, повидать много чудес света, то есть выдающиеся сооружения различных эпох. И даже не являясь специалистом, а лишь опираясь на личные впечатления, я вновь и вновь убеждался, что древний мир был отнюдь не столь разобщенным, как это могло бы показаться современникам телевизоров и реактивных самолетов. Народы общались и обогащали друг друга гораздо больше, чем мы порой можем представить.
Будучи многоликим, он целостен — наш взаимосвязанный и взаимозависимый мир. И он был таковым еще задолго до ядерно-космического века.
Путевые заметки, собранные в этой книге, представляют собой впечатления очевидца. Они помогают ощутить атмосферу каждой страны, особенности ее быта и традиций, рассказывают о ее исторических памятниках. А камни прошлого, как говорил Рерих, это ступени, которые ведут в будущее. Думая над композицией книги, я решил начать с самых дальних краев к востоку от Москвы, а кончить самыми дальними на запад от нее, то есть расположить заметки в виде воображаемого кругосветного путешествия от Новой Зеландии до Перу.
НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ
Самая дальняя даль
Проснулся от странного, непривычного стука в окно. По стеклу били не капли, а струи дождя. Словно кто-то в упор поливал дом из брандспойта. После очередного землетрясения, как тут часто бывает, над Веллингтоном разбушевалось ненастье. По радио передали: «Скорость ветра в проливе Кука достигла 60 узлов. Не работают паромные переправы. Закрыт столичный аэропорт».
Итак, я в Новой Зеландии. В одной из самых далеких от нас точек на глобусе. Помню, как, живя в Лондоне, я показывал гостям из Москвы Гринвичский меридиан. Туристам там обычно поясняют, что если, мол, просверлить земной шар насквозь, то на противоположной стороне его, где люди как бы ходят вверх ногами, как раз и находится Новая Зеландия. Когда видишь эту страну на карте полушарий, может показаться, будто она расположена бок о бок с Австралией. Во всяком случае, немногим дальше, чем, скажем, Британские острова от Европейского материка. В действительности же перелететь из Сиднея в Веллингтон — все равно что попасть осенью из Крыма в Прибалтику.
В мартовские дни Сидней еще не ощущает прихода осени. Городские пляжи полны загорелыми людьми. Всюду торгуют арбузами. Через три часа полета Веллингтон встречает сплошной завесой дождя. Пронизывающий ветер рвет из рук, выворачивает наизнанку зонт. А температура уже не 28, а всего 10 градусов. Почему же такой резкий перепад? Прежде всего, Тасманово море — это не Ла-Манш, а две тысячи километров водного простора. К тому же новозеландская столица лежит на «гремящих сороковых широтах», известных своими штормами. Главное же — Веллингтон вырос как раз в том месте, где пролив Кука образует единственную узкую щель в горной цепи длиной около полутора тысяч километров, которая тянется через оба острова, составляющих Новую Зеландию. Поэтому свирепые южные ветры, что дуют из Антарктики, устремляются в этот узкий коридор, словно в открытую для сквозняка дверь.
Из туристического справочника явствует, что средняя температура осенних месяцев, то есть марта, апреля и мая, колеблется в Веллингтоне от 10 до 20 градусов. В городе бывает две тысячи солнечных часов в году. Путем несложного деления легко определить, что погода там, мягко говоря, не балует. Два месяца — лето, остальное — осень. Так определяют климат «продутого ветрами Веллингтона».
Но неожиданный контраст между двумя соседними странами, пожалуй, еще больше, чем в климате, проявляется в характере и образе жизни людей. Когда в Лондоне куранты Большого Бена бьют полдень, в Веллингтоне наступает полночь. Но эта самая далекая от Англии страна гораздо ближе к ней, чем другие бывшие британские владения «к востоку от Суэца». Во всяком случае, в Новой Зеландии чаще замечаешь английские черты, чем, скажем, в Австралии. На то есть свои причины. Австралия стала колонией как каторжное поселение. Во времена королевы Виктории далеко за моря принудительно отправляли возмутителей спокойствия. С Новой Зеландией дело обстояло иначе. Ее заселяли не ссыльные, а младшие отпрыски земельной аристократии, вынужденные искать счастье за морями. В Англии издавна существовало право первородства. Не только титул, но и семейное поместье доставалось лишь старшему сыну, а остальным нужно было самим заботиться о будущем: идти на государственную службу или поселяться в колониях.
В 1838 году Новозеландская компания задалась целью создать как бы вторую Англию на этих далеких островах. Завладев землями местных жителей, она стала определенными участками продавать их представителям знатных английских семей. Каждый владелец такого надела сам вербовал себе рабочую силу из простонародья.
Важно подчеркнуть, что с начала колонизации Новой Зеландии направление ее развития определял просвещенный помещичий класс, делавший ставку на образцовые методы хозяйствования. Так на противоположном краю земли возник как бы слепок Англии. Если австралийцы по-американски прямолинейны и демонстративны, то новозеландцы сдержанны и корректны, как англичане, хотя проще и демократичнее их в человеческих отношениях, меньше привержены сословным различиям.
Овечье царство
Путешествуя по Новой Зеландии, то и дело вспоминаешь Англию, а вернее сказать — Шотландию с ее гористым рельефом. Мне довелось пересечь на автомашине половину страны, проехать из конца в конец Северный остров от Веллингтона до Окленда. Едешь больше семисот километров и почти на всем пути видишь зеленые, словно причесанные, холмы, изредка — колокольни сельских церквей, белые дощатые домики под черепичными крышами. Куда ни глянь — пасутся стада серых пушистых овец или черно-белых коров. Но тщетно искать привычную фигуру пастуха. Кажется, что здесь, как в сказочной стране, описанной Свифтом, обитают не люди, а животные. Впрочем, это близко к истине. Ибо при населении три с лишним миллиона человек в Новой Зеландии насчитывается 70 миллионов овец, а поголовье крупного рогатого скота приближается к 10 миллионам.
Человека не видно, но сделанное им налицо. Безупречная изумрудная зелень новозеландских лугов не дар породы, а результат кропотливого труда многих поколений колонистов. Люди раскорчевывали девственные леса, превращая склоны холмов в окультуренные пастбища. За ними поныне ухаживают как за газонами: периодически подсевают определенные травы, подкармливают их удобрениями с самолетов.
В отличие от других британских колоний, богатых минеральными ресурсами, Новая Зеландия служила для метрополии высокопродуктивной заморской фермой. В течение целого столетия сельскохозяйственная продукция обеспечивала 90 процентов доходов от новозеландского экспорта, да и нынче этот показатель достигает 60 процентов.
Хотя в сельском хозяйстве занято лишь 11 процентов рабочей силы, оно остается ведущей отраслью экономики и, в сущности, представляет собой высокоразвитую индустрию, использующую новейшие достижения науки и техники. Новая Зеландия стремится быть тихоокеанской Швейцарией в смысле безупречной репутации качества своих продуктов. В животноводстве используют лучшие породы скота (от каждой коровы в среднем надаивают 5000 литров молока в год), в мясомолочной промышленности — наиболее эффективное оборудование. На качестве продуктов положительно сказывается и тот факт, что овцы и коровы круглый год содержатся не в стойлах, а на пастбищах.
Новозеландские фермеры старательно выполняют специфические запросы импортеров. Например, овец, предназначенных для отправки на Ближний Восток, забивают с учетом мусульманских обычаев. Специально ради этого на бойне уменьшена сила электрического разряда, чтобы овца (по традиции обращенная головой в сторону Мекки) оставалась живой, пока из нее вытекает кровь. Переработка каждой туши на мясокомбинате представляет собой практически безотходное производство. Даже рога и копыта размалываются в муку и идут на корм скоту.
Новая Зеландия — крупнейший в мире экспортер баранины и молочных продуктов, третий в мире производитель и экспортер шерсти. Пастбищное животноводство остается ведущей отраслью сельского хозяйства, давая четыре пятых его валовой продукции. Две трети зерна, что выращивается в стране, идет на корм скоту. Поначалу доходы новозеландских фермеров зависели главным образом от шерсти. И потому они разводили преимущественно овец мериносовой породы. Но, после того как были изобретены холодильники, открылась возможность экспортировать в Европу мороженую баранину и сливочное масло, что существенно изменило структуру животноводства.
Едешь среди ухоженных пастбищ, разделенных живыми изгородями, и думаешь, что это овцеводческое царство создавалось по образу и подобию Британии. Но вот с типично английскими приметами начинают соседствовать тоже хорошо знакомые, но уже совсем другие, японские черты. Конусообразные сопки. Глыбы застывшей лавы. Серые пустоши, засыпанные пеплом после извержений. Подобно Японии, Новая Зеландия — страна вулканов и землетрясений.
Гейзеры и киви
Мы побывали на озере Таупо. Вокруг него расположено большинство действующих вулканов страны, да и само озеро родилось в результате извержения. Проехали мимо геотермальной электростанции, использующей щедрое тепло недр. Любовались гейзерами: среди зарослей древовидных папоротников и другой пышной зелени из-под камней бьют струи белого пара и горячей воды. Видели кратер, полный серой грязи, которая булькала, как кипящая каша. Вверх взлетали крупные капли, напоминавшие жидкий бетон. Клубились паром горячие ручьи. На их берегах желтели отложения серы.
Туристским центром вулканического района стал городок Роторуа. Он славится сернистыми источниками и целебными грязями. Но главная его достопримечательность — долина гейзеров, зрелище, которое можно увидеть лишь на Камчатке, в Исландии или в Йеллоустонском национальном парке в США. Глядя на эти фонтаны, которые иногда будто бы включает чья-то невидимая рука, на клубы пара, пробивающегося меж пористых, как пемза, камней, понимаешь, почему на языке коренных жителей Новая Зеландия именуется Аотеароа — «Страна большого белого облака». Не случайно любимое национальное кушанье маорийцев — это мясо или овощи, сваренные в кипящей воде гейзеров.
Первооткрывателем Новой Зеландии стал в 1642 году голландец Тасман. А первым европейцем, ступившим на ее землю в 1769 году, был англичанин Кук. Когда в 1840 году страна была объявлена британским протекторатом, ее коренное население составляло около 150 тысяч человек. Сейчас в Новой Зеландии насчитывается свыше 300 тысяч маорийцев. Это девять процентов населения. Зато среди безработных — их 20, а среди заключенных — 49 процентов. Эта этническая группа наиболее заметна к северу от озера Таупо, особенно в районе Окленда, где к тому же осело около ста тысяч полинезийцев. Те и другие чаще всего заняты тяжелым, неквалифицированным трудом. В остальном же из-за жестких иммиграционных законов Новая Зеландия остается на редкость «белой» страной. Там почти нет индийцев, арабов, китайцев. Восемьдесят семь процентов жителей — потомки выходцев из Европы, главным образом из Великобритании.
В Роторуа туристам непременно показывают маорийскую деревню. Ее, пожалуй, точнее было бы назвать этнографическим музеем. Самое интересное там — мастерская, где местные жители занимаются резьбой по дереву. В этом виде прикладного искусства маорийцы преуспели больше всего. Они любят украшать резным орнаментом деревянные балки над входом в свои жилища, музыкальные инструменты, борта выдолбленных из бревен челнов. На этих боевых каноэ, похожих очертаниями на современные торпеды, островитяне совершали далекие плавания по Тихому океану. Разглядывая эти орнаменты, стилизованные фигуры людей и животных, не можешь не думать о сходстве далеких друг от друга цивилизаций. Художественные приемы, присущие азиатскому искусству, неожиданно переплетаются здесь с приметами культурного наследия доколумбовой Америки. Впрочем, вряд ли следует удивляться этому. Ведь обитатели Мексики и Перу, по преданию, пришли из Азии через Берингов пролив. А давние связи между тихоокеанскими островами свидетельствуют и об общении между обитателями обоих его побережий.
Пожалуй, самый характерный элемент маорийской резьбы по дереву — фигура большеголового человека со сверкающими глазами из перламутровых раковин и высунутым вниз языком (эта гримаса выражает у маорийцев дружелюбие). Их трехпалые руки символизируют собой цикл бытия: рождение, жизнь и смерть. Резные человеческие фигуры маорийцев имеют несомненное сходство с загадочными идолами на острове Пасхи. Те же непропорционально большие головы, вздутые животы. Примечательно, что в маорийских орнаментах встречаются изображения животных, которые в Новой Зеландии не обитают: нечто вроде крокодилов или варанов, а также мифические существа, похожие на летающих ящеров.
В маорийском прикладном искусстве существует четкое разделение между мужскими и женскими ремеслами. Резчиками по дереву бывают только мужчины. Женщины занимаются плетением, используя для этого самые разные материалы — от камышовых прутьев до шерстяной пряжи, на которую нанизываются ракушки или орехи. Из таких своеобразных бус мастерят маорийские юбки, которые во время танцев гремят, словно кастаньеты. Все изделия, созданные женскими руками, бывают украшены только геометрическими орнаментами, которые резко контрастируют с системой образов, присущей «мужскому» ремеслу — резьбе по дереву.
В маорийской деревне я впервые увидел киви, которую считают национальным символом Новой Зеландии. Эта бескрылая ночная птица величиной с утку покрыта тонкими серовато-бурыми перышками, напоминающими грубую шерсть. Не случайно маорийские вожди имели обычай носить легкие и теплые накидки из этих перьев. На мой взгляд, киви с ее длинным тонким клювом очень похожа на клубок шерсти, из которого торчит костяная спица. Действительно, птица-символ. Во-первых, она больше нигде в мире не водится. А во-вторых, она, подобно мешку шерсти в британской палате лордов, своим видом напоминает о том, что далекая заморская ферма когда-то поставляла сырье для английских сукон.
Без традиционного рынка
Долгие годы новозеландская экономика была целиком привязана к британскому рынку. Сбыт шерсти, баранины, масла и сыра был отлаженным и стабильным. Поэтому вступление Англии в Общий рынок имело для Новой Зеландии поистине катастрофические последствия. Она разом лишилась преимущественного доступа к британскому потребителю. А к трудностям экспорта почти одновременно добавилось резкое вздорожание нефти, которую страна вынуждена импортировать. Результатов всего этого стало резкое падение жизненного уровня. В 50-х годах Новая Зеландия числилась третьей по благосостоянию среди развитых капиталистических стран — членов Организации экономического сотрудничества и развития. А ныне оказалась на одном из последних мест в этом списке.
Новая Зеландия по-прежнему зависит от внешних связей. По объему экспорта на душу населения она занимает одно из первых мест в мире. Англия, которая традиционно была ее главным торговым партнером, Ныне переместилась на четвертое место после Австралии, Японии, США. В силу своего географического положения новозеландцы издавна привыкли следовать девизу «сделай сам». Человек любой профессии может там не только застеклить окно или заменить водопроводный кран, но и собственными руками построить парусную лодку, смастерить прицеп для автомашины. Это бесспорное достоинство островитян кое в чем стало превращаться в свою противоположность. Новозеландская индустрия всегда имела очень ограниченный внутренний рынок и не стремилась выйти за его пределы. Обрабатывающая промышленность традиционно считалась младшим партнером сельского хозяйства. Ее главными направлениями были сборка и ремонт сельхозтехники, переработка животноводческой продукции. Товары народного потребления предназначались лишь для внутреннего рынка. А высокая стоимость фрахта защищала местных производителей от заморских соперников. И вот основа былого благополучия рухнула. Гарантированных рынков сбыта не стало, находить новые становится все труднее.
С деятельностью высшего законодательного органа Новой Зеландии меня знакомил член комиссии по иностранным делам и обороне депутат Дж. Брэйбрук. Зал заседаний парламента имеет явное сходство с британской палатой общин. Те же обитые зеленой кожей диваны. Та же процедура принятия решений: выйти из зала в одну дверь — значит проголосовать «за», в другую — проголосовать «против». Палата представителей переизбирается каждые три года. В ее составе 95 депутатов, причем четыре места постоянно закреплены за маорийской общиной. Члены палаты заседают в высоком двухъярусном зале. Наверху галерея для публики и прессы, обрамленная белыми колоннами. Нижняя часть стен облицована темным дубом. Вдоль этих деревянных панелей в два ряда размещены резные барельефы с названиями заморских сражений, в которых участвовали новозеландцы.
— Для моих родителей, тем более для их предков, патриотизм означал верность британской короне. Новозеландцы говорили о путешествии в Англию как о поездке домой. И так же относились к защите интересов империи. В пересчете на тысячу жителей наша страна понесла в Первой и Второй мировых войнах больше человеческих жертв, чем любой из бывших британских доминионов, — рассказывает мой спутник.
По его словам, переломным моментом для новозеландцев стали падение Сингапура в 1942 году и угроза японского вторжения. Лондон оказался не в силах защищать свою далекую заморскую «ферму». До японской оккупации дело не дошло. Зато в Новой Зеландии появились американцы. Членство в военном блоке АНЗЮС, объединяющем Австралию, Новую Зеландию и США, обернулось причастностью к войнам в Корее и Вьетнаме.
— Во вьетнамской войне участвовало около шести тысяч моих соотечественников — отнюдь не мало для страны с трехмиллионным населением, — говорит Брэйбрук. — Как видите, новозеландцам приходилось вновь и вновь проливать кровь далеко за морями — то во имя верности британской короне, то ради интересов Вашингтона. Но я думаю, что пора участия в чужих авантюрах прошла. Мы больше не намерены быть чьим-то оруженосцем. Мы хотим проводить политику, отвечающую нашим интересам, говорить собственным голосом.
Столица Океании
Окленд для новозеландцев — все равно что Сидней для австралийцев. В этом самом крупном городе страны с миллионным населением живет втрое больше людей, чем в столице — Веллингтоне. Окленд очень похож на Сидней. И оба эти города часто сравнивают с американским Сан-Франциско. Те же застроенные одноэтажными белыми домиками зеленые холмы. Те же тихие заливы с пляжами в городской черте и мачтами тысяч яхт на приколе. Тот же пахнущий морем и сухими травами воздух, ибо океан, как естественный кондиционер, отсасывает в часы отлива нависший над городом автомобильный чад.
Если подняться на Холм одинокого дерева (когда-то эта гора служила маорийцам чем-то вроде крепости), можно окинуть взором почти весь Окленд. Город разросся на двухкилометровом перешейке между двумя гаванями. Одна из них является частью Тасманова моря, другая выходит на Тихий океан.
Как и Сидней, Окленд — город очень разбросанный (по площади он больше Лондона). Многоэтажные здания теснятся лишь в деловом центре. А в остальном Окленд состоит из предместий. Это город одноэтажных коттеджей, окруженных двориками величиной с наши садовые участки. Многие черты местного быта связаны именно с возможностью проводить бо́льшую часть года на открытом воздухе. На лужайке перед домом новозеландец принимает гостей, зажарив на углях баранью ногу. На заднем дворе он любит что-нибудь мастерить в выходные дни. Окленд расположен на северной оконечности Новой Зеландии, наиболее защищенной от холодных антарктических ветров. Город тысячи парусов, как его называют за обилие яхт, соседствует с безбрежными просторами величайшего из океанов. И видимо, закономерно, что достопримечательностью Окленда стал уникальный аквариум, дающий человеку возможность ощутить себя обитателем океанских глубин. В большинстве аквариумов посетители ходят вокруг прозрачных стен и смотрят на рыб, плавающих как бы в гигантской банке. В Окленде же человек может взглянуть на подводный мир изнутри, из прозрачного тоннеля, проложенного по дну аквариума.
Ощущение удивительное! Ходишь среди рыб и осьминогов, которые плавают не только справа и слева, но и над тобой. Каких только обитателей подводного царства там нет — полосатых, пятнистых, разноцветных! Медленно проплывают гигантские электрические скаты, треугольными очертаниями похожие на дельтапланы. Стрелой проносятся красавицы акулы, напоминающие крылатые ракеты. Невольно вздрагиваешь, когда такая серебристая торпеда устремляется навстречу и проносится над твоей головой, показав белое брюхо и полукруг пасти.
Да, Новая Зеландия окружена морями. Это страна, которая живет за счет заморской торговли и большинство соседей которой тоже представляют собой островные государства. Нам редко приходит в голову, что мировоззрение (в изначальном смысле данного слова) во многом зависит от того, с какой точки мы смотрим на окружающее. Новозеландцы, к примеру, часто пользуются картой, на которой центром полушария служит Веллингтон. До чего же это непривычная проекция мира! Знакомые контуры континентов вообще остаются вне поля зрения, кроме Антарктиды на юге да Австралии на западе. Лишь у одной кромки полушария видны страны Юго-Восточной Азии, а у другой — оконечность Южной Америки. Все остальное — голубой цвет, то есть безбрежные водные просторы.
Географически Новая Зеландия расположена на юго-западном углу треугольника, который образует Полинезию. Отсюда восемь тысяч километров на север до острова Мидуэй и шесть с половиной тысяч километров на восток до острова Пасхи. Примерно в двух тысячах километров находится Австралия. Восточнее же Новой Зеландии практически нет крупных участков суши вплоть до Южной Америки.
Характерно, что именно в наши дни новозеландцы стали называть себя южнотихоокеанцами, по-новому (осознали свою принадлежность к этой части мира. По сравнению с Австралией Новая Зеландия и прежде была гораздо теснее связана с Океанией. Островные государства привыкли видеть в ней как бы метрополию, искать у нее политической и военной поддержки. Лидеры многих тихоокеанских государств получили образование в новозеландских вузах.
Договор о безъядерной зоне в южной части Тихого океана, известный как Договор Раротонга, еще больше повысил международный авторитет Новой Зеландии. Уединенные острова, затерявшиеся среди тихоокеанских просторов в той части мира, где когда-то взметнулся грибовидный столб Хиросимы, где клубилось смертоносное облако Бикини. Отдаленная страна, верно ощутившая взаимозависимость современного мира. Трехмиллионный народ, который привлек к себе всеобщее внимание тем, что вопреки угрозам заговорил собственным голосом и доказал, что любое государство — большое, среднее или малое — способно внести существенный вклад в противодействие глобальной ядерной угрозе.
АВСТРАЛИЯ
Из осени в весну
Не поразительно ли, что, научившись покорять пространство, быстро пересекать земной шар из конца в конец, человек как бы обрел и возможность преодолевать время. Во вторник вечером я вылетел из Москвы, а в четверг утром сошел с самолета в Сиднее, оказавшись не только в другом полушарии, но и в другом времени года. Из середины осени, из октябрьской слякоти я вдруг перенесся в разгар весны, в пору апрельского цветения. На завершающем этапе перелета пришлось заново осознать и ощутить размеры Австралии — единственного в мире государства, которое занимает целый континент. Страна эта простирается на четыре тысячи километров с севера на юг. Австралийцы ухмыляются, когда слышат, как кое-кто называет пятый континент «зеленым». В действительности это самая засушливая часть света. Пока пересечешь ее из конца в конец, под крылом самолета почти четыре часа тянется бесконечная оранжевая пустыня, похожая на поверхность Марса. Австралия напоминает высохший осенний лист, вдоль кромки которого с востока и юга тянется зеленая полоса.
Если наложить изображение Австралии на карту Европы, окажется закрытым пространство от Москвы до Мадрида и от Дублина до Стамбула. По площади Австралию можно сравнить с Европой (без России) или с Соединенными Штатами (без Аляски). Однако население страны-континента — 18 миллионов человек — это всего-навсего Москва и Санкт-Петербург, вместе взятые. Большинство австралийцев живут вдоль восточного и южного побережий. Там находятся самые крупные города страны — Сидней, Мельбурн, Аделаида.
Глядя на Сидней с высоты птичьего полета, думаешь, что этот город олицетворяет собой восточное понимание живописности, воплощенное в словах «горы и воды». Море здесь как бы породнилось с сушей, с зелеными холмами, застроенными белыми коттеджами. Бутылочная гладь тихих бухт испещрена множеством белых черточек. Каждая такая черточка — стоящая на приколе яхта. Асфальтовые дороги змеятся по жилым массивам, которые никак не хочется назвать кварталами, ибо ничего прямоугольного, геометрического в облике Сиднея как бы нет. За исключением Сити, где небоскребы высоки и стоят тесно друг к другу, как в нью-йоркском Манхэттене, Сидней представляет собой сплошное предместье. Это очень разбросанный город, занимающий площадь в четыре раза больше Москвы. Сидней часто сравнивают с Сан-Франциско. И эти города действительно схожи не только своими холмами и заливами, небоскребами и яхтами, но и своим здоровым свежим воздухом. Соседство с морем в Сиднее не только видишь, но и ощущаешь. Приливы и отливы работают, как кондиционер, отсасывая с улиц выхлопные газы и очищая воздух.
После двух бессонных ночей и одного дня в самолете я решил начать свое пребывание в Австралии с поездки на пляж, поскольку вряд ли был бы способен к чему-либо другому, кроме морского купания. Поехали на пляж Бондай. Полоса золотистого песка четко очерчивает там плавную дугу бухты. Сохранившиеся еще с довоенных лет приземистые старомодные гостиницы одна за другой скупаются японцами. И скоро один из красивейших пляжей Сиднея будет обрамлен цепью отелей-небоскребов. Бондай популярен среди тех, кто увлекается серфингом. Кто на доске с парусом, кто просто на доске, а кто заменяя ее собственным телом. Если пловец поймал гребень волны под определенным углом, она несет человека на многие десятки метров. Но купаться в бухте, открытой океанскому прибою, нужно осмотрительно. Напористые волны не раз сбивали меня с ног и волокли по песчаному дну.
Жители Сиднея — заядлые купальщики. Температура морской воды редко опускается тут ниже 16 градусов. Поэтому плавать можно практически круглый год. А пляжей много даже в городской черте, не говоря уже об окрестностях. Купание в море стало неотъемлемой частью образа жизни сиднейцев. И трудно представить себе, что всего полтора века назад оно было запрещено законом. Купание на публике с шести часов утра до восьми вечера каралось как непристойное поведение. Не является ли своеобразным вызовом этому ханжеству прошлого столетия авангардизм современных сиднейских купальщиц?
Прогуливаясь в первый день вдоль кромки прибоя, я вдруг услышал за спиной женский голос:
— Извините за беспокойство, но не подержите ли вы одного из моих малышей, пока я искупаю другого?
Я обернулся. Передо мной стояла молодая мать, держа за руки годовалую девочку и трехлетнего мальчика. Дети были без штанишек, но в майках, видимо, чтобы уберечь плечи от загара. На матери же, наоборот, отсутствовала верхняя половина купального костюма. Несколько ошеломленный (как-никак после перелета), я выполнил просьбу. И лишь потом обратил внимание, что точно так же были одеты примерно две трети женщин на пляже, причем не только молодые. Но самым поразительным было, пожалуй, то, что эти обнаженные торсы не вызывали у мужчин ни малейшего интереса.
Отель, в котором я жил в Сиднее, выходил окнами на стадион для крикета. Послеполуденное солнце ярко прорисовывало белые костюмы игроков на зеленом поле. А там, где кончался стадион, серебрилась гладь залива, заштрихованная частоколом мачт. Еще дальше виднелась стальная арка Сиднейского моста. Его уже можно считать примером индустриального ретро. Тем не менее этот подвесной мост впечатляет. Две пары каменных опорных башен и мощный пролет из двух стальных дуг держат на тросах проезжую часть. Я осознал масштабы этого сооружения, лишь когда увидел проходящий по мосту поезд. Вагоны, к моему удивлению, выглядели по крайней мере в пять раз меньше, чем я мог поначалу ожидать.
Другая достопримечательность Сиднея — модернистское здание Оперного театра. Оно напоминает колонию разросшихся ракушек. Сооружение это, безусловно, незаурядное, хотя его архитектурный замысел вызывает много споров.
Несколько викторианских зданий, дворец генерал-губернатора, похожий на герцогский поместный дом, напоминают о временах, когда Австралия была гораздо теснее связана со «старой страной», как тут называют Англию. В центре города заботливо сохранено несколько улочек старого Сиднея с матросскими кабаками и другими приметами прошлого века. Жителям молодой страны, каковой является Австралия, хочется считать эти чугунные фонари и отреставрированные вывески историческими памятниками.
Небоскребы Сити вплотную подходят к морскому вокзалу. На этом живописном месте, откуда хорошо любоваться мостом Харборбридж и Оперным театром, и был когда-то заложен Сидней. От морского вокзала отправляются катера, на которых туристы совершают экскурсии по Сиднейскому заливу. Одна из них называется «Круиз капитана Кука». После длительного плавания Кук подошел к восточному побережью Австралии и, двигаясь на север, дал имена многим географическим ориентирам. В их числе был и Ботани-бэй, то есть Ботнический залив, поразивший Кука разнообразием и красотой растительности на своих берегах. Вернувшись в Англию, Кук доложил об открытых им землях. Было решено начать их колонизацию.
В 1788 году британская эскадра под командованием капитана Филиппа вновь подошла к Ботани-бэй. Капитану больше приглянулось другое место по соседству, которое он назвал лучшей в мире гаванью, где тысячи кораблей одновременно могут поднять свои паруса. Там и было основано каторжное поселение, впоследствии названное Сидней.
Двухсотлетие колонизации Австралии волей-неволей заставило общественность страны задуматься о судьбе ее коренного населения. Сенсационный резонанс обрели на этом фоне итоги исследований, проведенных учеными Сиднейского университета. Эти научные данные свидетельствуют, что двести лет назад в Австралии проживало примерно 750 тысяч аборигенов, а отнюдь не 300 тысяч, как принято было считать до сих пор. По словам исследователя Петера Уайта, эта цифра умышленно занижалась властями, чтобы преуменьшить ответственность белых поселенцев за то, что с их появлением число коренных жителей страны сократилось в пять раз. Сейчас в Австралии насчитывается 160 тысяч аборигенов. Они составляют один процент населения. Австралия осталась одной из самых «белых» среди развитых стран. Недаром ее называют тихоокеанской Южной Африкой. Даже в Лондоне, не говоря уже о Вашингтоне, на улицах видишь гораздо больше цветных лиц.
В конце Второй мировой войны основную массу населения Австралии составляли выходцы из Англии. Сейчас каждый пятый житель — послевоенный иммигрант. Из этих трех с лишним миллионов австралийцев, родившихся за границей, четверть прибыла из Англии, треть — из Южной Европы и десятая часть — из Азии. В свое время федеральный закон ограничивал приток «цветных» иммигрантов с помощью экзамена. Человек, желающий поселиться в Австралии, должен был написать диктант на английском языке. Выходцы из Азии составляют лишь два процента 18-миллионного населения Австралии.
Страна-континент считает себя полностью независимой от Великобритании. Однако Австралия по-прежнему является членом Содружества. Английская королева одновременно является и королевой Австралии. В углу австралийского государственного флага, темно-синего полотнища с белым созвездием Южного креста, по-прежнему красуется английский «Юнион Джек». В связи с двухсотлетием Австралии пошли разговоры о том, что пора, мол, по примеру канадцев заменить государственный флаг. Изобразить на нем, скажем, кенгуру на фоне национальных цветов Австралии — золотистого, белого и зеленого, под которыми спортсмены страны выступают на международных состязаниях.
Участникам экскурсий на катере по Сиднейскому заливу непременно показывают Форт-Дэнисон. Это каменная крепость с башенкой, возведенная на небольшом острове. Если спросить австралийца, когда и зачем было построено это сооружение, он не задумываясь ответит:
— Для защиты от вторжения русских во время Крымской войны.
Можно смело сказать, что Форт-Дэнисон являет собой пример монументальной дезинформации. За всю свою историю Австралия испытала угрозу военной интервенции лишь со стороны Японии в годы Второй мировой войны. Форт-Дэнисон же, как свидетельствует его создатель в одном из своих писем, был задуман и построен, чтобы защищать Сидней от «наших друзей французов и наших кузенов американцев». А для этого в свое время, безусловно, были основания.
Не исключено, что нынешнее стремление прикрыться американским военным щитом продиктовано подспудным страхом перед близкими азиатскими соседями — гораздо более бедными и гораздо более многочисленными, чем недонаселенная и сравнительно благополучная Австралия. Ведь население одной лишь Индонезии скоро достигнет 200 миллионов человек. Вспоминаются слова одного видного сиднейского журналиста:
— В прошлом веке принято было говорить, что Австралия географически тяготеет к Азии, а психологически — к Европе. Нынче же следует сказать иначе: Австралия политически тяготеет к Америке, а психологически страшится Азии.
Было бы, однако, упрощением говорить лишь о проамериканской ориентации австралийских правящих кругов. Причины, по которым влияние Соединенных Штатов в этой стране давно уже вытесняет влияние Англии, несравненно глубже. Уже говорилось, что Австралия стала британской колонией как каторжное поселение. Туда принудительно отправляли возмутителей спокойствия, вроде бунтарей-ирландцев. Незыблемость английских традиций кое-кто в Лондоне склонен объяснять именно такой «социальной канализацией», то есть возможностью удалять с Британских островов тех, кто не желал следовать предписанному порядку вещей.
Для австралийских поселенцев путь к самоутверждению лежал через отрицание устоев английского образа жизни. А 200 лет назад наглядным примером подобного общества были Соединенные Штаты, с их конституцией и другими новаторскими для своего времени атрибутами политической жизни. Именно их позаимствовали австралийцы. К тому же сама природа Австралии, ее бескрайние, безжизненные просторы, лежащие вдали от побережий, во многом напоминают американский Дальний Запад. Не удивительно, что дух первопроходцев, открывающих новые рубежи, импонирует австралийцам.
Мельбурн, Аделаида, Канберра
Перелет из Сиднея в Мельбурн занимает меньше часа. Некоторое время летим над лесистыми горами. Эвкалиптовый лес сверху выглядит похожим на шкуру кенгуру своим серовато-бурым оттенком. Потом в разрывах облаков появляются зеленые пастбища. На них разбросаны белые точки — овцы. И вот уже — мокрая от дождя посадочная полоса.
Впервые после приезда в Австралию вижу облачное небо. В Мельбурне прохладнее, чем в Сиднее. И оттого, что солнце скрыто за тучами, город имеет иной колорит. Сидней расположен на восточном побережье Австралии. Мельбурн — на южном. Первый является столицей штата Новый Южный Уэльс, второй — штата Виктория. Оба эти штата заселялись и осваивались раньше других. Именно здесь сложилась австралийская национальная буржуазия, стремящаяся защитить местную обрабатывающую промышленность от иностранной конкуренции. Однако общая заинтересованность в том, чтобы не слишком широко распахивать двери перед иностранным капиталом, не исключает давнего соперничества между Сиднеем и Мельбурном. Оба эти города претендовали на положение национальной столицы. Причем Мельбурн был ею.
В первом же путеводителе по Мельбурну читаю, что из всех городов Австралии он обладает самыми интересными историческими памятниками. Парламент штата Виктория с его фасадом в стиле неоклассицизма и впрямь выглядит более величественно, чем федеральный парламент в Канберре.
Да и вообще Мельбурн действительно красивый город с впечатляющими архитектурными ансамблями. В его облике нет того сочетания «гор и вод», которое придает неповторимую живописность Сиднею. Зато Мельбурну присуща четкая геометрическая планировка. На его улицах, которые пересекаются только под прямыми углами, удачно соседствуют викторианские здания и неоготические соборы прошлого века с современными небоскребами. И наконец, характерная черта мельбурнских улиц — это трамваи. Мне кажется, что они по-своему украшают город, придают ему какую-то человечность. Когда слышишь звонки этих зеленых вагончиков, видишь людей, толпящихся на остановках, чувствуешь себя как-то более уютно, чем на магистралях, монополизированных автомашинами, где пешеходу подчас некуда ступить.
Хотя Мельбурн в отличие от Лондона имеет геометрическую планировку, он позаимствовал у города на Темзе такую характерную черту, как английские парки. Мельбурнский Ботанический сад — это, в сущности, подобие Гайд-парка. Пологие склоны холмов, спускающиеся к пруду, превращены в цветники и подстриженные лужайки. Цветет сирень, цветут рододендроны, азалии. На пруду плавают черные лебеди в компании морских чаек. Неподалеку от парламента раскинулся так называемый Сад казначейства, который затем смыкается с Фицрой-парком. Это тоже типичный английский ландшафтный парк с ухоженными газонами и клумбами. Цветут каштаны. Рядом с зазеленевшими лугами раскинули свои широкие кроны тропические фикусы. Березы и плакучие ивы над прудами соседствуют с кокосовыми пальмами. В Фицрой-парке находится домик капитана Кука. Это трогательный английский коттедж с маленькими окошечками и вьющимся по каменной стене кустом розы. Каждое утро на шесте у домика поднимают английский флаг.
Аделаида — такой же современный город, как и Мельбурн. Может быть, там поменьше небоскребов, зато сохранилось больше церквей и других старинных зданий, начиная от университета в центре города и кончая парламентом — таким же величественным, как в штате Виктория. Аделаида — столица штата Южная Австралия, той части пятого континента, которая не была каторжным поселением. Приморская равнина, на которой лежит Аделаида, и Южная Австралия в целом — житница страны. Этот штат отличается мягким, благодатным климатом. Тут выращивают практически все сельскохозяйственные культуры, известные человеку.
Аделаида выглядит просторным, зеленым городом. Ее центр опоясан тенистым парковым поясом шириной полмили. Параллельно улице, на которой стоит парламент, тянется Молл — закрытый для всех видов транспорта бульвар, обрамленный магазинами и кинотеатрами. Аделаида стремится обрести роль ведущего культурного центра страны. Каждые два года здесь регулярно проводятся международные фестивали. Их участниками были балет Кировского театра из Санкт-Петербурга, Шекспировский театр из Англии, театр Кабуки из Японии. Ультрасовременное здание Фестивального центра стало еще одной достопримечательностью города.
Канберра, ставшая столицей Австралии из-за давнего непримиримого соперничества между Сиднеем и Мельбурном, — город весьма своеобразный. Его архитектурная безликость, пожалуй, и является его лицом. Канберра не столько город, сколько огромный лесопарк, расчерченный сетью прекрасных дорог и развязок. Это столица, которая даже в своей центральной, вернее сказать, официальной части больше похожа на университетский поселок или на постоянно действующую выставку, развернутую посреди рощ и лугов.
Если судить по столице, Австралия очень просторная страна. Ездишь по широким авеню среди зеленых массивов и думаешь, что это еще не сам город, а его предместье. Но это не так. Вот тут, оказывается, министерство обороны, там — американское посольство, а за ним еще какие-то правительственные здания. Наши дипломаты, как и их иностранные коллеги, живут в Канберре в коттеджах, которые представляют собой самые настоящие загородные дачи. В каждом дворе цветут сирень, мимоза, на грядках зреет клубника, зеленеют овощи.
Планировал Канберру американский архитектор Уолтер Гриффин. К осуществлению его проекта, получившего приз на международном конкурсе, приступили в 1913 году. Однако год спустя работы пришлось прервать, ибо началась Первая мировая война. Гриффин умер, так и не увидев своего детища. Лишь в 1927 году федеральный парламент Австралии переместился из Мельбурна в Канберру. Белое здание, возведенное по проекту Гриффина, до недавних пор служило временным помещением для высшего законодательного органа Австралии. На его фасаде по обеим сторонам парадной лестницы красуются два герба: британский со львом и единорогом и австралийский с кенгуру и страусом. Парламент по американскому образцу состоит из палаты представителей и сената (где каждый штат представлен десятью депутатами). Однако по аналогии с палатой лордов и палатой общин британского парламента сенаторы восседают на красных диванах, а их коллеги в палате представителей — на зеленых.
С телевизионной башни, возведенной на вершине холма, можно окинуть взором панораму Канберры. Просматриваются ось планировки столицы и радиально расходящиеся авеню, которые носят имена крупных городов страны. Хорошо видно и кольцо гор, опоясывающих Канберру. На их склонах посажены сосновые леса. Кроме калифорнийской сосны, здесь хорошо приживаются и европейские деревья. На берегу искусственного озера растут клены, плакучие ивы. В Канберре поражает сочетание чистого, сухого, свежего воздуха с яркостью солнечного света. Здесь практически нет нужды вытирать пыль, а на рубашке к вечеру не остается следов заношенности.
Неподалеку от Канберры есть заповедник, куда туристы ездят кормить кенгуру и страусов. Сначала дорога огибает зеленые холмы, на склонах которых пасутся овцы. Потом их сменяют сосновые леса на взгорьях, порожистые реки. Первым представителем животного мира, которого мы увидели, был страус эму. Он нахально подошел к нашей машине и стал стучать клювом в стекло, требуя подачки. Затем показались два кенгуру, мчавшихся огромными прыжками, но не от людей, а, наоборот, к людям. Взрослую самку кенгуру по размеру можно сравнить с телкой. Масть у нее рыжеватая или темно-серая. Очень забавно, когда из сумки выглядывает детеныш. Иногда же он прячется внутрь, высовывая одну лишь заднюю ножку. Еще больше, чем страусов и кенгуру, было в заповеднике семей, выехавших на природу. Ничто так не радует австралийца, как выходной день, проведенный у моря или на берегу лесного озера. Я смог еще раз убедиться в этом накануне отлета из Австралии, побывав в Национальном парке к северу от Сиднея. Ехали мы мимо залива Ботани, где почти сразу же за городом открывается безбрежный зеленый простор.
Странное ощущение испытываешь, когда едешь по австралийскому лесу. Он состоит преимущественно из эвкалиптов — деревьев, которые практически не дают тени. Обогнули несколько озер, у которых еще с рассвета расположились рыбаки с удочками. Машина поднималась все выше. Начался настоящий австралийский буш — сухая, выжженная солнцем лесостепь. Вдруг на фоне этого рыжего плато глазам открылась густая синева океана. Залив глубоко вдавался в берег, окаймляя его золотой полосой пляжа. Мы заняли столик для пикника возле обрыва. Австралия вставала из океана крутой стеной. Глазам открывался кусок морского дна, поднятый геологическим сдвигом. Он был наколот, словно сахар, гигантскими прямоугольными кусками. Возле этих бурых утесов вскипало бутылочное море. К заливу подъезжали все новые машины, стоянка для которых, впрочем, была заботливо огорожена густым кустарником, чтобы она не бросалась в глаза.
Австралийцы не только любят природу, но и бережно относятся к ней. Для этого созданы соответствующие условия. В самых живописных местах видишь не только столики, но и жаровни с заготовленными дровами. И непременно — мусорные урны. Видишь там и таблички: «Бросать мусор, портить деревья — уголовное преступление. Штраф до 300 долларов». Безлюдных мест в Австралии сколько угодно. Страна, что и говорить, просторная. Но в то же время ухоженная и чистая.
Ферма ставшая рудником
Судьба аборигенов стала острой политической проблемой еще задолго до двухсотлетия Австралии. Отнюдь не по моральным, а по коммерческим причинам. Случилось так, что именно в местах традиционного обитания аборигенов, в бесплодных районах, которые прежде отнюдь не интересовали белых поселенцев, были обнаружены богатейшие месторождения урана, бокситов, других полезных ископаемых. Присутствие коренных жителей стало помехой для транснациональных корпораций, зарящихся на эти природные богатства. По закону, принятому в 70-х годах, аборигены могут претендовать на пустующие земли, если они находятся в пределах традиционного обитания их предков. Закон этот имеет силу лишь на Северной территории. Когда тамошним аборигенам приходится покидать родные места из-за строительства урановых рудников, им выплачивают компенсацию в форме арендной платы за оставленные земли. Однако этот закон не применяется в Западной Австралии и Квинсленде — двух штатах, где в наибольшей степени дает себя знать бум в горнодобывающей промышленности.
Почти два столетия Австралия была для англичан заморской фермой. Она поставляла на Британские острова шерсть и пшеницу, а когда появились суда-рефрижераторы — мясо и масло. После того как Англия вступила в Общий рынок и оборвались отлаженные имперские связи, Австралия обрела новую роль — она стала и страной-рудником. Австралия по-прежнему занимает первое место в мире по экспорту шерсти, второе после Новой Зеландии по экспорту баранины, является одним из ведущих поставщиков пшеницы, говядины, молочных продуктов на мировой рынок. Однако в последнее время страна стремительно выдвинулась в число крупнейших поставщиков горнорудного сырья.
Австралия располагает крупными и легкодоступными запасами многих полезных ископаемых. Она занимает первое место по добыче железной руды и бокситов, второе — по добыче свинцовой и цинковой, третье — марганцевой и вольфрамовой руд, четвертое — по добыче каменного угля.
— Теперь Австралия уже больше не выезжает на своих овцах. Она пересела на угольный самосвал, — говорил мне в Сиднее знакомый японский бизнесмен.
Этому процессу способствовали два обстоятельства. Во-первых, превращение Японии во вторую после США индустриальную державу. Япония потребляет три четверти угля и железной руды, экспортируемых Австралией. Во-вторых, интерес транснациональных корпораций к богатствам австралийских недр подхлестнул нефтяной кризис 70-х годов. Он резко увеличил спрос на австралийский уголь. Разработкой его занялись даже крупные нефтяные концерны «Экссон», «Шелл», «Бритиш петролеум». Уголь в Австралии залегает близко к поверхности. Его легко добывать открытым способом, легко и вывозить, поскольку месторождения расположены у морских побережий. Уголь стал самой крупной экспортной статьей горнодобывающей промышленности Австралии, принося ей наибольшие доходы в иностранной валюте.
Нефтяной кризис 70-х годов по-новому высветил тот факт, что Австралия вообще сказочно богата энергетическими ресурсами. Выяснилось, что на севере континента сосредоточено около 20 процентов мировых запасов урана. При наличии такой богатейшей энергетической базы, которую обеспечивают австралийский уран, уголь, газ, новым перспективным направлением становится добыча бокситов и выплавка алюминия (она может достичь 15 процентов мирового производства).
Австралию называют страной-парадоксом. По уровню жизни она принадлежит к развитым странам Запада. А по структуре производства и экспорта — к развивающимся странам Востока. Сорок процентов экспортных доходов Австралия получает от сельского хозяйства, еще сорок процентов — от горнодобывающих отраслей и лишь оставшиеся двадцать процентов — от обрабатывающей промышленности. Австралия в основном вывозит сырьевые товары, особенно зависимые от конъюнктуры мирового рынка. Причем три четверти капиталов, вложенных в разработку полезных ископаемых, принадлежат транснациональным корпорациям. А они не упускают возможности использовать к своей выгоде особенности государственного устройства Австралии. Страна представляет собой федерацию шести штатов и двух территорий, в отношении которых Канберра имеет лишь ограниченные полномочия. Федеральное правительство, например, не может контролировать горнодобывающую промышленность с помощью лицензий, поскольку право распоряжаться землей принадлежит властям штатов. Это усиливает центробежные тенденции, порождает сепаратистские настроения в таких штатах, как Западная Австралия и Квинсленд, наиболее богатых полезными ископаемыми.
Бум в горнодобывающей промышленности не привел к существенному увеличению рабочих мест в стране. Многие созданные здесь шахты и карьеры не имеют себе равных в мире по масштабам и технической оснащенности. Высокий уровень их механизации выгоден иностранным концернам, ибо позволяет нанимать меньше людей и лучше им платить, дабы избегать конфликтов с местными традиционно сильными профсоюзами.
Итак, страна-ферма одновременно становится и страной-рудником.
ИНДОНЕЗИЯ
Святилище на холме
Москвичу, оказавшемуся на экваторе, труднее всего свыкнуться с мыслью, что вместо весны, лета, осени и зимы там сменяются только дождливый и сухой сезоны. Мне довелось увидеть Индонезию как раз на их стыке. По утрам было ясно. Но потом горизонт затягивали тучи. И день, как правило, заканчивался тропическим ливнем.
Я пересек из конца в конец житницу страны — Яву, дивясь возможности одновременно видеть как бы все времена года, весь знакомый по другим странам Азии традиционный сельскохозяйственный календарь. Куда ни глянь — рисовые поля. Некоторые из них залиты водой и сверкают, как слои слюды на изломе. На других видны согнувшиеся фигуры крестьян. Они высаживают рисовую рассаду. Ряды нежных стебельков штрихуют серебристую гладь, словно узор на шелке. А на соседних участках рис уже стоит стеной, напоминая бархат с высоким ворсом. Тут же рядом колосятся прямоугольники полей, где вовсю налились колосья. Крестьяне серпами ведут жатву, вымолачивают о камень снопы. У дорог желтеют рогожи, на которых сохнет провеянное зерно. Курятся сизые дымки над выжженным жнивьем. А чуть дальше темнеет свежая пашня. Мальчуган, стоя на бороне, погоняет буйволов, чтобы взрыхлить почву перед поливом. Женщины уже носят на коромыслах пучки рассады для нового урожая. Воочию видишь бесконечно повторяющийся круговорот крестьянских забот. И вот среди плодородной, преображенной человеческими руками равнины Центральной Явы вдруг возникает темно-серая громада, ощетинившаяся какими-то зубцами. Нечто похожее на динозавра, который уснул среди зелени в душной и влажной жаре.
Храм Боробудур считается одним из чудес света. У каждого человека, наверное, найдется свое сравнение для этого легендарного исторического памятника Индонезии. Мне Боробудур напомнил гигантский сказочный торт. Представьте себе уступчатую пирамиду из пяти квадратных и трех круглых ярусов, которая, словно пузатой бутылкой, увенчана каменной ступой. Вдоль нижних квадратных террас тянутся 1460 резных барельефов. Если обойти их ярус за ярусом, трехкилометровая полоса каменных картин шаг за шагом откроет взору жития Будды. Боробудур, название которого можно перевести как «святилище на холме», воплощает собой буддийскую идею о восьми ступенях на пути к просветлению. Его цоколь символизирует мир плотских вожделений. Следующие четыре яруса — борьбу человека за подавление желаний. А три круглые террасы без барельефов — последние этапы приобщения к нирване. Боробудур своеобразен тем, что не имеет интерьера. Он представляет собой монолит — обложенный камнем холм. Верующие должны поклоняться там божеству не внутри храма, а на внешней стороне его.
Серые камни пышут жаром, словно неостывшая лава. Взбираешься вверх по крутым ступеням, шагаешь вдоль бесконечных барельефов и думаешь о том, что путь к просветлению воистину нелегок. Но вот наконец вершина. Вокруг буйствует зелень. На востоке дымится вулкан Мерапи, словно напоминая о силах природы, которые на тысячу лет скрыли это чудо света от человеческих глаз. Боробудур был построен в VIII–IX веках. Он стал прототипом знаменитого кампучийского Ангкор-вата. Полтора столетия он считался духовным центром Явы, но потом из-за упадка буддизма был оставлен людьми. Вулканический пепел засыпал террасы. Джунгли обступили храм и поглотили его. Боробудур был вновь открыт лишь в 1814 году. Но после первой реставрации, проведенной в начале нашего века, оказался под новой угрозой. Видимо, потому, что не были восстановлены какие-то древние системы отвода дождевых потоков. Почва холма стала постепенно размываться во время тропических ливней. И уступчатая пирамида Боробудура оказалась как бы повисшей над пустотой.
Индонезия при содействии ЮНЕСКО почти десять лет занималась спасением Боробудура. Работы велись с применением самой современной техники. Храм пришлось, словно детский домик из кубиков, разобрать на части, чтобы укрепить холм бетоном. Параметры полутора миллионов каменных плит были занесены в память компьютера, чтобы вернуть каждую из них на прежнее место.
Повидав это чудо света, приходишь к мысли, что каждый возделанный холм на Яве чем-то сродни Боробудуру. Как и строители древнего храма, индонезийские земледельцы обессмертили себя, создав зеркальные ступени залитых водой террас.
По дорогам Явы
Путешествуя по острову Ява, прежде всего ощущаешь, как плотно заселена эта земля. Не успеет скрыться с глаз одно селение, как впереди уже маячит другое. Из 180 миллионов индонезийцев более 100 миллионов живут на Яве.
Дороги в Индонезии неплохие, с асфальтовым покрытием. Но очень узкие, почти не имеющие обочин. К тому же движение по ним очень затрудняют велорикши. Еще не так давно в одной лишь Джакарте было зарегистрировано более тридцати тысяч велорикш. После того как было решено запретить в столице этот вид транспорта, власти конфисковали коляски велорикш и свезли их на специально огороженные пустыри. Впрочем, такие своеобразные кладбища можно увидеть только в Джакарте. В небольших городах велорикша остается главным видом транспорта. Правда, у него есть конкуренты. Во-первых, это конные двуколки. Запрягают в них небольших лошадок, головы которых украшают султанами из птичьих перьев. Двуколки эти особенно многочисленны в горных районах. Там соперничать с ними велорикши не могут. На подъеме им приходится слезать с седла и толкать велосипед сзади. Новый конкурент велорикш — японские мотоциклы. Они особенно популярны у молодежи. Парни возят на мотоциклах девушек, которые садятся на багажник непременно боком и почти не держатся, каким-то чудом соблюдая равновесие.
Характерная особенность крестьянских домов в Индонезии — четырехскатная черепичная крыша, отороченная фанерным карнизом. Фасад дома обычно сделан из досок, а боковые стены — из плетеной бамбуковой щепы. В деревнях обращает на себя внимание обилие лавочек. Чуть ли не каждый третий дом обязательно имеет навес, под которым разложен незамысловатый товар. Едешь весь день в нескончаемом потоке пешеходов, велорикш, конных двуколок, грузовиков и по обе стороны дороги видишь все ту же картину: черепичные крыши среди банановых рощ, рисовые поля, кокосовые пальмы на межах.
Индонезия действительно красивая страна. Точны слова песни, которая когда-то была у нас популярной:
Морями теплыми омытая,
Лесами древними покрытая…
Сельский ландшафт Явы — воплощение человеческого труда. Здесь все создано, облагорожено, выращено руками индонезийского крестьянина. И только быстрые реки с мутной рыжеватой водой выглядят так же, как и много веков назад. На горизонте, как в Никарагуа, синеют конусы вулканов. Только вместо старинных католических костелов здесь видишь мечети. В одном селении ремесленники прямо у дороги мастерили из жести купола для них. Впрочем, мечети здесь весьма скромны, обычно не имеют минаретов. Вообще же, если не считать белых косынок, которыми девушки из мусульманских школ повязывают себе головы, ислам ничем другим не напоминает о своем существовании. Его тут не назовешь воинствующим. Во-первых, эта страна в свое время была оплотом буддизма и индуизма. А во-вторых, она очень уж удалена от Мекки и других мусульманских святых мест.
Дорога пошла вверх. Остались внизу рисовые поля. Потянулись горы, покрытые густыми лесами. Кое-где их склоны возделаны узкими полосками огородов. После экзотики тропических фруктов и овощей с удовольствием узнаешь белокочанную капусту, картофель, помидоры.
И вот наконец плато Дьен — обитель богов. На высоте 2600 метров с наслаждением дышишь полной грудью. Здесь уже не донимает, как всюду в Индонезии, вязкая, влажная духота. На слегка заболоченной равнине, окруженной горами, сохранились индуистские храмы VIII века. Их строгая, лаконичная архитектура напоминает сооружения, которые я видел на берегу Индийского океана, неподалеку от Мадраса. Как и храмы Махабали-пурам, святыни на плато Дьен являют собой прекрасные образцы индуистской архаики. Когда-то сюда приходили поклониться Шиве тысячи паломников. Но потом на целые десять веков эти места пришли в запустение. Плато Дьен было кратером вулкана. Он до сих пор напоминает о себе горячими источниками и запахом серы. Индуистские храмы, посвященные богу Шиве, стоят среди картофельных полей. Камни влажны от росы, а возле цоколей застаиваются лужи. Тысячу лет назад плато осушалось системой подземных труб. Сейчас они разрушены. Возле одного из храмов работают археологи. Они откачивают воду, срезают дерн вокруг фундамента, видимо, собираются укреплять его. На каждом из пяти ярусов храма темнеют ниши со статуями Шивы. Две такие статуи пытались украсть и вывезти в Сингапур. Видимо, сделать это было не так уж трудно, потому что места эти на удивление безлюдны. Шагаешь по росистой траве и чувствуешь себя в обители богов.
Мы проехали по дорогам Индонезии около двух тысяч километров: сначала по северному побережью Явы до города Джапара, который славится резчиками по дереву, затем пересекли остров с севера на юг до Джокьякарты. Оттуда съездили посмотреть Боробудур, поднялись на плато Дьен. И наконец выехали на южное побережье острова, к Индийскому океану. На ночлег остановились в мотеле, выстроенном на самом берегу. Слышен шум волн, привычное кудахтанье кур и экзотические крики обезьян. Место это называется Пангандаран. В бухте когда-то высаживались на южное побережье Явы японские оккупанты. Об этом напоминают оборудованные ими на побережье доты. Сейчас Пангандаран — небольшой курортный поселок с большим туристским будущим. На несколько километров тут тянется полоса прекрасного пляжа. Здесь мне довелось впервые окунуться в воды Индийского океана. Причем сделать это в Южном полушарии, ибо экватор проходит где-то севернее.
В половине пятого вечера солнце уже стояло довольно низко. К тому же день был облачный, и перед купанием можно было пройтись по пляжу. Был час отлива, песок блестел как зеркало. После купания мы долго сидели на террасе прибрежного ресторана. Это были поистине блаженные минуты. Съели по авокадо. А потом хозяин повел нас выбирать лобстеров. В огромной корзине со льдом копошилась целая дюжина этих морских раков. Их тут продавали на вес. Лобстеров испекли на углях. А в дополнение к ним дали большую миску риса и овощной суп.
После такого ужина я проснулся ночью, мучимый нестерпимой жаждой. На тумбочке перед кроватью стояла начатая бутылка кока-колы с завинчивающейся пробкой. Я откупорил ее и глотнул из горлышка. Показалось странным, что в кока-коле как бы плавали чаинки. А ведь в этом напитке никогда не бывает никакого осадка! Зажег свет и ужаснулся: в бутылке кишели огромные муравьи. Я проглотил их, наверное, немало. Пришлось съесть несколько бананов, но еще долгое время было ощущение, будто в пищеводе что-то щекочет.
Сложный сплав
Главную черту Явы выразить нетрудно. Ява — это люди. Плотность населения здесь 768 человек на квадратный километр, что в два с лишним раза выше, чем в Голландии и Японии. Лишь в XX веке число яванцев возросло в четыре раза. Перенаселенность острова, безусловно, наложила свой отпечаток на характер яванцев. Понятие частной жизни им так же чуждо, как и японцам. Люди тут не чураются физического контакта друг с другом. Место, предназначенное для двоих человек, обычно занято тремя. Никто не сетует на это. Близость означает дружелюбие и добрососедство. Яванцы тонко чувствуют цвет, форму, умеют находить красоту в простоте. Они издавна привыкли считать, что искусство должно иметь функциональное назначение. Домашняя утварь, украшенная резьбой по дереву, плетеные корзиночки для риса, изделия сельских гончаров — все это исполнено изысканной красоты. Покрытые узором рыбачьи лодки и коляски велорикш являются такой же частью народной культуры, как расшитые серебром и золотом костюмы танцоров.
Девяносто процентов индонезийцев исповедуют ислам суннитского толка. Индонезия является крупнейшей в мире мусульманской страной. Однако ислам не монополизировал духовную жизнь народа. Под поверхностным слоем сохранились пласты предшествовавших культур. Чувствуется влияние буддизма, индуизма, а также древнего культа природы, который жители Индонезии исповедовали в течение целого тысячелетия. Природа острова действительно подходит для того, чтобы видеть в ней воплощение божественных сил. Ведь на Яве находится тридцать пять действующих вулканов!
Из буддизма пришел в индонезийское народное искусство образ добродушного толстяка, на которого садятся птицы и по которому ползают мыши. Он отражает глубоко укоренившееся в народе представление о том, что недеяние — это благо, что высшая ценность — не богатство, не деньги, а умение понимать смысл жизни.
Буддийские и индуистские принципы изображения богов были трансформированы в соответствии с местной храмовой архитектурой. Элементы китайских орнаментов оказали заметное воздействие на резьбу по дереву и на узоры батика. Изготовители деревянной мебели охотно восприняли голландский стиль XVI века.
Известный индийский поэт Рабиндранат Тагор, приехав в Индонезию, сказал: «Я всюду вижу Индию, но я не узнаю ее». Эта фраза может быть ключом к пониманию страны-архипелага. На протяжении своей истории она многое воспринимала извне. И многое из воспринятого преображала на свой лад. Слова Тагора часто вспоминаешь, видя, как традиции индийского искусства сочетаются с местными. Фигуры женщин, вырезанные из дерева, имеют здесь не три, как в Индии, а четыре наклона. Это отражает представление о том, что красота женщины должна напоминать красоту извивающейся при движении ящерицы.
На индонезийскую культуру оказали большое влияние два произведения индийского эпоса — «Махабхарата» и «Рамаяна». Они внесли такой же вклад в формирование этических и эстетических представлений индонезийцев, как Ветхий завет воздействовал на средневековую Европу. Правда, для индонезийцев герои «Махабхараты» и «Рамаяны» гораздо ближе, чем Давид или Голиаф для современного европейца.
Индонезийская молодежь любит ходить в кино. Но даже те юноши и девушки, которые предпочитают электрогитару старинному музыкальному инструменту гамелан, гораздо лучше знают сюжеты древнеиндийского эпоса, чем их западные сверстники знакомы с произведениями Данте или Чосера.
Индонезийцы приобщаются к наследию тысячелетий, когда смотрят театр теней. Проезжая одну из деревень в Центральной Яве, мы увидели большую толпу. Раздавались звуки гамелана — самого популярного из народных инструментов. Я долго смотрел, как кукловоды выбирали нужных персонажей, подносили их к белому полотнищу, произносили за них диалоги, пели. Оказалось, впрочем, что я смотрел не на сцену, а за кулисы. Зрители находились по другую сторону белого занавеса.
Потом мы просидели вместе с крестьянами чуть ли не до рассвета. Уже загорелась малиновая заря, когда кукловоды принялись складывать своих героев в большой деревянный сундук. Свернули белую ткань. Музыканты с наслаждением разминали ноги, просидев в позе лотоса не менее семи часов. Бесшумно шагая по циновкам, зрители уносили на руках спящих детей и обували оставленные при входе сандалии.
Перья Гаруды
Общеизвестно, что Индонезия — самое большое государство Юго-Восточной Азии. Но мы, пожалуй, не всегда отдаем себе отчет, что это одна из крупнейших мировых держав. Лишь Китай, Индия и США превосходят ее по населению. Оно превысило 180 миллионов человек. Свыше трех с половиной тысяч островов, на которых расположена Индонезия, простираются на пять с лишним тысяч километров с запада на восток и на две тысячи — с севера на юг. Их общая площадь — около двух миллионов квадратных километров — сопоставима с территорией такой обширной страны, как Мексика. В одном из пригородных парков Джакарты есть искусственное озеро, на котором в уменьшенном масштабе воспроизведены острова, составляющие Индонезию. Пожалуй, только там можно с полной наглядностью представить себе, как неравномерно заселена эта страна, сколь велики ее еще не освоенные пространства.
Если плотность населения на Яве достигла 768 человек на квадратный километр, то на остальных островах, составляющих 93 процента территории Индонезии, она составляет лишь 37 человек на квадратный километр. Ява занимает 7 процентов территории Индонезии. А сосредоточены на ней более половины населения, обрабатываемых площадей и промышленного производства.
Правительство видит решение проблемы в «трансмиграции», то есть в организованном переселении безземельных крестьян с Явы на Суматру, Калимантан, Сулавеси, а в последнее время и на Западный Иран. За пять лет планируется переселить около 800 тысяч семей, то есть три-четыре миллиона человек. Государство оплачивает переселенцам проезд, выдает денежное пособие, инвентарь, отводит по два с половиной гектара земли на семью, берет на себя расходы по прокладке дорог, строительству школ, медицинских пунктов. Хотя Индонезию причисляют к наиболее бедным государствам Юго-Восточной Азии, она входит в десятку ведущих экспортеров нефти, занимает первое место в мире по производству и продаже сжиженного газа.
Если Ява заселена гуще всех островов Индонезии, то Суматра обладает самыми большими природными богатствами. По площади Суматра втрое больше Явы, а проживает там втрое меньше людей. Значительная часть острова все еще покрыта непроходимыми джунглями, где водятся тигры и слоны. Именно благодаря недрам Суматры Индонезия является крупным экспортером нефти и газа, занимает второе место в мире по экспорту каучука, пальмового масла, тропической древесины, третье — по экспорту олова. На острове расширяется добыча бокситов, построен один из самых крупных в Азии алюминиевых комбинатов. В Индонезии, причем тоже преимущественно на Суматре, начинает развиваться плантационное хозяйство. По площади каучуковых плантаций Индонезия уже опередила Малайзию. Но выращиванием гевеи в основном занимаются владельцы мелких плантаций, которые не способны использовать самую современную технологию. Весьма доходной культурой в индонезийских условиях зарекомендовала себя масличная пальма. Каждое дерево дает до 40 килограммов масла в год — то есть превосходит по эффективности хорошую дойную корову.
Из всех государств Юго-Восточной Азии Индонезия в наибольшей степени наделена природными ресурсами, необходимыми для превращения в индустриальную державу. Но доля промышленного производства в валовом национальном продукте страны пока еще ниже, чем в других.
Благодаря доходам от нефти и газа, а также иностранным займам экономика Индонезии до середины 80-х годов развивалась довольно высокими темпами. Ее валовой национальный продукт ежегодно рос на 7–8 процентов. За это время были заложены основы черной и цветной металлургии, машиностроения, электроники, автосборочной промышленности. Однако чрезмерная зависимость от продажи нефти и газа (60 процентов экспортных поступлений в казну) дала себя знать, когда нефтяной бум пошел на убыль. К тому же одновременно упали цены и на другие традиционные товары индонезийского экспорта. Все это больно ударило по Индонезии, поставило под вопрос долгосрочные планы развития. Словом, положение дел в экономике страны неоднозначно. Наряду с успехами в создании промышленного потенциала, в самообеспечении рисом выявились и серьезные трудности, порожденные как колониальным прошлым, так и засильем транснациональных корпораций. Этим, видимо, и была продиктована корректировка индонезийской внешней политики, стремление придать ей более активный и более независимый характер.
В течение первых двух десятилетий после провозглашения независимости Индонезия играла заметную роль в мировых делах. Она была одним из инициаторов Бандунгской конференции, одним из основателей Движения неприсоединения. Однако в середине 60-х годов произошла смена ориентиров. Главной заботой правительства стало получение помощи от западных держав. Следствием этого явилась более пассивная позиция в Движении неприсоединения и на международной арене в целом.
Но вот наступил момент, когда в Джакарте, видимо, почувствовали, что прозападная ориентация исчерпала свои выгоды, что предпочтительнее более сбалансированный подход к международным делам. Позиции Индонезии в Движении неприсоединения не только активизировались, но и сместились влево. Индонезийские представители на международных форумах стали чаще высказываться по проблемам войны и мира, по другим вопросам, по которым они раньше предпочитали оставаться в тени, дабы не раздражать западных кредиторов. Налицо явное стремление повысить международный престиж республики. Как наименее развитая из государств Юго-Восточной Азии, Индонезия опасается, что меньше всех выиграет от региональной экономической интеграции.
На государственном гербе Индонезии изображена мифическая птица Гаруда. Количество перьев — на каждом из ее крыльев 17, на хвосте 8 и на шее 45 — символизирует дату провозглашения независимости страны: 17 августа 1945 года. Вступление Советского Союза в войну против милитаристской Японии помогло индонезийскому народу избавиться не только от японских оккупантов, но и от голландских колонизаторов, чье господство длилось три с половиной века. Птица Гаруда, красующаяся на гербе, держит в лапах ленту с надписью «Единство в многообразии». Как обширный архипелаг, Индонезия представляет собой сплав многих культур и внешних влияний, которые еще далеко не во всем пришли к общему знаменателю. Недаром насчет этой страны существует ироническая пословица: «Если вы понимаете, что там происходит, значит, вы плохо информированы».
ФИЛИППИНЫ
Вероврачеватели и психохирурги
О загадочном искусстве филиппинцев оперировать руками, без инструментов в последнее время говорят все больше. Захотелось, разумеется, взглянуть на это «чудо» собственными глазами. Коллеги старались помочь мне, действуя сразу по нескольким направлениям. И вот наконец узнал: завтра меня отвезут к Алексу Орбито, одному из наиболее известных из полусотни зарегистрированных на Филиппинах вероврачевателей, как называют себя эти мастера народной медицины.
В половине девятого утра за мной в гостиницу заехал доктор Фава. По образованию медик, он многие годы работал сельским врачом, сидел в тюрьме за свою политическую деятельность, а ныне занимает пост медицинского консультанта компании по страхованию жизни.
— Ехать нам довольно далеко, — предупредил доктор Фава. — Алекс Орбито живет в Кесон-Сити. Он занимается врачеванием с десяти утра до полудня. Мне хотелось бы попасть туда пораньше, чтобы вы смогли не только присутствовать на операциях, но и увидеть то, что им предшествует. Своей машины у меня нет. Но сегодня у сына выходной день, и я просил его отвезти нас.
Когда я стал извиняться за причиненные хлопоты, доктор сказал:
— Мы искренне рады помочь вам. К тому же у меня самого есть два дела к Орбито. Во-первых, я надеюсь договориться с ним о выступлении перед филиппинской ассоциацией хирургов. А во-вторых, хочу показать ему жену.
После того как Фава познакомил меня со своей супругой, со взрослым сыном и мы с трудом разместились в крохотной малолитражке, я задумался над этой прелюдией. Профессиональный медик, консультант солидной страховой фирмы едет к знахарю, чтобы уговорить его продемонстрировать свое мастерство перед ассоциацией хирургов. И к тому же везет туда лечить собственную жену.
— Я знаю многих коллег, которые или сами обращались к вероврачевателям, или показывали им родных, хотя стесняются признаться в этом, — говорит Фава. — По своему мировоззрению я материалист. Разумеется, такой феномен, как вероврачевание, трудно объяснить с традиционных позиций. Когда я был студентом, то активно отрицал любое знахарство, считал его мракобесием. Но жизненный опыт и многолетняя врачебная практика в сельской глуши постепенно привели меня к выводу, что различные виды вероврачевания, в частности психохирургия, — это реальность. И, стало быть, огульно отрицать ее нельзя. Ей нужно искать объяснение.
Мой спутник пояснил, что психохирургия — одна из разновидностей филиппинской народной медицины. Она распространена только на острове Лусон, причем преимущественно в провинции Пангасинан. Чаще всего вероврачеватели лечат наложением рук. За годы сельской практики доктор Фава, по его словам, не раз убеждался, что так называемый «дурной глаз» не только предрассудок. Ему запомнился случай, когда ребенок нечаянно прервал молитву своего отца. Рассердившись, тот гневно закричал на сына, и у пятилетнего мальчугана перекосилось лицо. Пришлось обратиться к вероврачевателю, который наложением рук вернул все в норму. Такие же приемы помогают и при эпилепсии, хотя это заболевание плохо поддается лечению методами современной медицины.
— Бывают ли случаи, когда психохирургия не дает результатов?
— Да, и нередко. Порой после визита к вероврачевателю больной две-три недели чувствует себя лучше, но потом снова наступает ухудшение.
К вероврачевателям на Филиппинах причисляют себя травники, костоправы и зубодеры.
— У меня, — продолжает Фава, — вероврачеватель однажды удалил зуб мудрости. Перед этим он тремя пальцами сильно надавил мне на щеку, примыкающую к этому зубу. А потом без щипцов, голыми руками выдернул его. Причем особой боли я не почувствовал, хотя несколько часов в десне ощущалось жжение.
В университете Филиппин о зубодерах была не так давно защищена диссертация. Ее автор, Констанца Клименте, психолог по образованию, утверждает, что вероврачеватели приводят в действие какие-то могучие духовные силы, как бы соединяют средства внушения с хирургическим вмешательством. Именно поэтому по аналогии с понятием «психотерапия» филиппинцы ввели в обиход термин «психохирургия». Вероврачеватели обладают необъяснимой способностью мгновенно ставить диагноз, лишь окинув больного беглым взглядом. Считается, что они наделены для этого неким внутренним зрением, так называемым «третьим глазом».
По мнению доктора Фава, природу психохирургии трудно объяснить, подходя к этому явлению с привычными мерками. Если за пределами физики может существовать нечто, именуемое метафизикой, то по аналогии можно сказать, что, кроме медицины, может существовать и метамедицина. Авторы книг о филиппинских вероврачевателях утверждают, что психохирурги путем медитации как бы заряжают себя, то есть аккумулируют в себе некую неведомую энергию, а может быть, подключаются к каким-то ее источникам. А потом, используя поток этой энергии, излучаемой их пальцами, они раздвигают ткань на клеточном уровне и добираются именно до того места, которое нужно удалить.
Вероврачевателям приписывают также способность создавать биополе, резонирующее со своеобразным магнитным полем острова Лусон (оно действительно обладает некоторыми странными особенностями, о чем свидетельствует поведение приборов на проходящих мимо судах). По преданию, этот остров когда-то был частью Лемурии — легендарного государства, которое погрузилось на дно океана за несколько тысяч лет до гибели Атлантиды. Легенда гласит, что древние обитатели этой страны будто бы обладали обостренной способностью к парапсихологическим контактам. Итак, принято считать, что именно способность накапливать неведомую энергию и излучать ее через кончики пальцев позволяет психохирургам проникать в глубь тела больного. Причем именно это биополе обеспечивает стерильность пространства над образовавшейся раной, которая к тому же бывает открытой лишь несколько мгновений.
Образованные филиппинцы считают вероврачевание разновидностью знахарства, уделом неграмотных крестьян. Медицинская ассоциация Филиппин долгое время относилась к психохирургам не только отрицательно, но и враждебно. Были случаи, когда их сажали в тюрьму за незаконное занятие врачебной практикой. Лишь в 70-х годах к психохирургам стали относиться более терпимо, во многом благодаря популярности, которую они обрели за рубежом.
Операция за две минуты
После часа езды по знойным, забитым автомашинами магистралям мы свернули на тихую улицу Мэриленд и остановились возле дома № 9. Войдя в ворота, я удивился тому, как много людей собралось в тесном дворике. Посетителей было человек восемьдесят. Многие из них, как мне сказали, пришли еще до рассвета. Кто-то из родственников Орбито торговал кока-колой. Тут же продавалась его книга о психохирургии — все по тройной цене. Вероврачевание — это поистине народная медицина, в частности, потому, что не предполагает какой-то заранее оговоренной платы. Считается, что мысли о наживе приводят к раздвоению воли и снижают сверхъестественные способности психохирурга.
К дому примыкал навес, под которым в несколько рядов были расставлены скамейки. Все это напоминало сельский кинозал. Только вместо экрана в глубине виднелся большой застекленный проем. Он отделял помещение площадью около тридцати квадратных метров. Там стояли плетеная кушетка и кресло, покрытые белой клеенкой. На стене висели изображение Христа и религиозный плакат с надписью: «Если веришь, все возможно». На маленьком столике лежала Библия. Рядом стояли бутыль с водой и миска с тампонами из ваты. Нас попросили пройти в просторную комнату с деревянными креслами. Туда, судя по всему, приглашали иностранцев. Стену украшал барельеф из тикового дерева, изображавший «Тайную вечерю».
В половине десятого со двора раздалось пение. Больные, часть которых расселась на скамьях, а остальные толпились позади, хором исполняли религиозные псалмы. В роли запевал выступали ассистенты хозяина — мужчина и две женщины. Неожиданно в дверях появился моложавый человек невысокого роста. Он приветливо улыбался, но в глазах его было что-то колючее. Всем своим обликом он оставлял ощущение тугой стальной пружины. Это и был Орбито.
— Как часто вы принимаете больных? — спросил я.
— Вероврачеватели обычно делают это по утрам три раза в неделю. Так поступаю и я. Кроме того, по понедельникам и пятницам я принимаю иностранцев в Рамада-отеле.
— А почему они не приходят сюда?
— Иностранцы, как правило, не хотят, чтобы их лечили на людях. Я же считаю, что врачевать в присутствии других лучше — и для меня, и для больных. Уже сейчас, когда они поют хором, они настраиваются на общий лад.
— Можете ли вы лечить человека, который не верит вам?
— Желательно хотя бы равнодушное, нейтральное отношение, — ответил Орбите — Но, конечно, нам обоим легче, когда мы относимся друг к другу с доверием…
Я попросил хозяина дома рассказать, как и когда он начал заниматься вероврачеванием. Орбито родился в 1940 году. Он был младшим из двенадцати детей в семье. Мальчику было четырнадцать, когда парализованная женщина в соседней деревне увидела во сне, будто он способен ее исцелить. Вместе с матерью Алекс пришел к больной и принялся растирать ей суставы кокосовым маслом, очень желая, чтобы это ей помогло. И женщина, которая не двигалась много лет, действительно встала. Потом Алекс довольно долго исцелял наложением рук.
— А как вы научились проникать в глубь тела больного, чтобы удалять пораженные ткани?
— Это произошло как бы случайно. Я, как обычно, растирал больное место и вдруг почувствовал, что мои пальцы словно проваливаются вглубь.
От дальнейших расспросов на эту тему психохирург отмахнулся. По его словам, он уже побывал в США, Канаде, Франции, Швейцарии, Швеции. Там его подвергали многочисленным исследованиям и установили, что его пальцы действительно излучают свечение и тепло.
— Впрочем, мне пора! — сказал Орбито и обратился к моему соседу с видеокамерой. — А из какой страны приехали вы? Из Тринидада? Это в Африке?
— В Вест-Индии, — ответил уязвленный журналист.
— В Индии я еще не бывал, — с улыбкой ответил Орбито и, продемонстрировав свои познания в географии, ушел во внутренний дворик.
Через несколько минут последовали за ним и мы, как бы обходя дом сзади. Там были обычная филиппинская кухня и курятник, где перекликались пестрые петухи. Сразу же вспомнились слова скептиков о том, что филиппинские психохирурги — всего-навсего ловкие иллюзионисты, которые выдают куриные потроха за ткани, якобы извлеченные из тела больного.
Но то, что я увидел в течение последующего часа, не поддавалось никакому объяснению. Пока больные продолжали петь псалмы, Орбито уселся за маленький столик и положил руки на Библию. Около получаса он оставался в полной неподвижности. Однако его напряженное, сосредоточенное лицо преобразилось. Его взгляд стал еще более жестким, пронзительным и одновременно как бы отсутствующим. Нервные руки с длинными тонкими пальцами заметно побледнели.
Мне доводилось слышать, что психохирурги не подпускают зрителей ближе чем на пять-шесть шагов. Но когда Орбито начал врачевать, я волей-неволей оказался буквально рядом с ним. Потому что в помещение, которое условно назову операционной, тут же набилась уйма народу. Во-первых, между креслом и кушеткой стояли мы с доктором Фава и журналист из Тринидада. Во-вторых, там были три ассистента Орбито. И наконец, хотя большинство больных оставались по другую сторону застекленного проема, буквально рядом с вероврачевателем выстроились две очереди. Ассистент у двери вполголоса задавал каждому входящему несколько вопросов и указывал, в какую очередь ему вставать. Одна цепочка людей двигалась к кушетке, другая — к креслу. Пение псалмов продолжалось более получаса. Причем ассистенты Орбито умело дирижировали хором, доводя его участников до состояния самоэкзальтации. Даже я почувствовал, что у меня по спине забегали мурашки.
То, что совершалось перед моими глазами, очень походило на чудо. Но, пожалуй, самым поразительным из всего увиденного был темп. Орбито затрачивал на одного больного две, реже три минуты. Очередной пациент, которому указали на кушетку, ложится на нее, не снимая ботинок, приподнимает рубашку. Орбито подходит к нему и, ничего не спрашивая, начинает пальцами обеих рук массировать больное место. Потом левая рука врачевателя перестает двигаться. И вот я вижу, как указательный и средний пальцы его правой руки уходят куда-то вглубь. Хорошо видна продолговатая каверна, открывшаяся между пальцами. При этом явственно слышен не то шлепок, не то всплеск — примерно такой же звук, который слышишь, когда проводишь пальцем по напряженным губам. В каверне тут же появляется красноватая жидкость. Не кровь, а нечто более светлое, возможно, сукровица или лимфа. Капли этой жидкости разбрызгиваются по клеенке. Быстро двигая указательным пальцем правой руки и помогая ему большим пальцем, Орбито вытягивает из открытой раны кусочек коричневой ткани, действительно похожий цветом на сырую печенку. Левая рука его по-прежнему остается неподвижной, прижатой к больному месту. Правой рукой он берет тампон, который ассистент только что смочил водой, погружает его в рану и через несколько секунд отходит от стола. Ассистент таким же тампоном, но уже смоченным кокосовым маслом, вытирает живот больного. И я, не веря своим глазам, убеждаюсь, что на нем нет даже шрама, только покрасневшее пятно.
А Орбито, сделав два быстрых шага, уже склоняется над больным, сидящим в кресле. На шее пациента явственно виден жировик величиной с голубиное яйцо. Снова несколько поглаживаний, пальцы психохирурга уходят под кожу. И вот в миску летит еще один окровавленный кусок. Больной недоверчиво ощупывает гладкую шею, на которой только что был желвак.
А на кушетке животом вниз уже лежит женщина. Ассистентка оголяет ей спину, и Орбито, никого ни о чем не спрашивая, сразу же тянется к небольшой выпуклости на пояснице пациентки. Снова звук, похожий на всплеск или шлепок. Снова брызги красноватой жидкости. На сей раз Орбито извлекает какой-то особенно большой кусок окровавленной ткани.
А люди все идут и идут. Орбито в таком же немыслимом темпе передвигается от кушетки к креслу, от кресла к кушетке. И сразу же, не задавая никаких вопросов больному и не слушая ассистентов, находит больное место и начинает манипулировать над ним. По словам Орбито, во время врачевания он как бы находится в трансе, руки его движутся автоматически.
— Я должен глубоко сосредоточиться, — рассказывает он. — Мое тело холодеет. Я как бы мертвею. Но потом я чувствую нарастающее тепло, особенно в руках. И когда прикасаюсь к телу больного, я чувствую, что какая-то сила струится из моих пальцев.
Запомнился больной, у которого Орбито вскрывал нижнюю часть живота. Правая рука врачевателя ушла куда-то вглубь почти до основания пальцев. Лишь большой палец оставался снаружи. Сам Орбито почти не смотрел на свои руки. Иногда он поднимал голову, и на его лице угадывалось нечеловеческое напряжение.
Должен признаться, что, став очевидцем десятка подобных операций, я почувствовал себя плохо. Уже во время пения псалмов начала кружиться голова. А после того как я увидел рядом с собой пальцы, погружающиеся в человеческое тело, услышал странный звук, при котором из открывшейся каверны разлетаются кровавые брызги, после того как я увидел кровавые куски тела, брошенные в эмалированный тазик, у меня и вовсе зарябило в глазах.
Орбито на какую-то долю секунды поднял на меня взгляд и сказал ассистентке:
— Пусть он посидит во дворе.
Под навесом было действительно жарко, около 40 градусов. Шатаясь, я вышел во дворик и присел перед курятником. Пот лил с меня градом. Какое-то время я был словно в забытьи. Но вдруг почувствовал, что меня словно окатило прохладным душем. Я глубоко вздохнул и, открыв глаза, увидел Алекса Орбито, положившего мне руку на лоб.
— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он и вернулся в дом.
Я, словно загипнотизированный, последовал за ним. И как раз вовремя, потому что на кушетку ложилась супруга доктора Фава. По ее словам, она сказала ассистентке буквально две фразы: «У меня сердце. Бывают перебои».
Пожилую женщину положили на спину. Она расстегнула кофту. Орбито подошел, положил одну руку на лоб, а другую на грудь больной и оставался в таком положении целую минуту. Потом врачеватель принялся массировать женщине основание шеи. Его указательный и большой пальцы погрузились куда-то за ключицу. И хотя он манипулировал ими довольно долго, извлечена была лишь тоненькая пленка кораллового цвета. Никаким тампоном в этом случае Орбито не пользовался. После того как ассистентка вытерла ключицу ватой, смоченной кокосовым маслом, госпожа Фава встала и вышла со мной во дворик.
— Я чувствовала нажатие пальцев, словно кто-то меня ущипнул. Но сильной боли не было. А сейчас только жжение, — говорила она.
Мне вспомнилось, что выражение лиц пациентов во время операции практически не менялось.
Уже на обратном пути, сидя в машине, я попросил госпожу Фава обнажить ключицу и увидел на ней лишь небольшое красное пятно.
— Сколько же стоит обращение к такому известному вероврачевателю?
— По обычаю каждый дает сколько может. Мне, например, ассистентка посоветовала купить склянку растирания. Но я могла этого и не делать. Правда, большинство посетителей следуют советам, которые, впрочем, дает не сам Орбито, а его ассистенты.
Итак, никакой предварительной записи. Никакого выслушивания жалоб. Никакой заранее обговоренной платы. Никаких инструментов. Никакой анестезии. Никакой стерилизации. Причем оперирует филиппинский психохирург в каком-то немыслимом темпе, пропуская за два часа по шестьдесят человек, то есть затрачивая по две минуты на каждого.
Среди филиппинских вероврачевателей есть и шарлатаны, которых уличали в жульничестве. Но в целом авторитет их в народе велик. Да разве мало в мире необъяснимых явлений! Может быть, та самая энергия, которая позволяет психохирургам раздвигать ткани и углубляться в человеческое тело, помогает цыганам ходить по раскаленным углям и не получать ожогов? Ведь кроме сознания, существует еще и подсознание с его рефлексами. Прозвали же магию «незаконнорожденной сестрой науки». Как знать, может быть, в своем подсознании человек накопил еще нераскрытый разуму опыт познания мира!
— Я считаю, что психохирургия, подобно иглоукалыванию и траволечению, может служить дополнением к современной медицине, — говорил доктор Фава. — Иглоукалывание, к примеру сказать, получило признание, несмотря на то что механизм его действия до сих пор не имеет научного объяснения. Так что и психохирургия, видимо, заслуживает того, чтобы ее изучать всерьез. Кстати говоря, к наиболее известным филиппинским вероврачевателям давно уже проявляют повышенный интерес специалисты по военно-полевой хирургии из Пентагона, бундесвера и японских «сил самообороны»…
КИТАЙ
Мир неведомых символов
Поехать в Китай — значит не просто оказаться в зарубежной стране. Это равносильно перемещению в иной мир, в царство загадочных знаков и неведомых символов. В Европе или Америке, даже не зная языка, всегда догадаешься, какая дверь общественного туалета для мужчин, какая — для женщин. А как быть, если надпись сделана иероглифами?
В любой стране ключом к пониманию души народа может служить прикладное искусство. Но в Китае перед иностранцем тут же возникает некий иероглифический барьер, система художественных образов, доступная лишь посвященным. Я приехал в Пекин в разгар общенародной дискуссии о национальном цветке Китая, который мог бы служить символом страны, как сакура для Японии, лилия для Франции, тюльпан для Голландии. Оказалось, однако, что сама идея «одна нация — один цветок» противоречит канонам китайской культуры. Здешние поэты и художники издавна привыкли связывать с определенным цветком каждое из времен года. Четкая система образов — пион символизирует весну, лотос — лето, хризантема — осень, слива — зиму — пронизывает все искусство Китая. Поскольку четыре времени года метафорически соответствуют различным периодам человеческой жизни, каждый из любимых народом цветков стал воплощением определенных чувств, определенных черт характера.
Весенний пион — это символ любви, семейного счастья. Поэтому он обычно красуется на подарках для молодоженов. Лотос считается символом душевной чистоты, милосердия. Этот летний цветок воплощает слова Будды о том, что даже среди болотной грязи можно оставаться незапятнанно чистым. Осенняя хризантема, расцветающая вопреки инею, олицетворяет душевный покой и стойкость — качества, особенно ценимые людьми на закате жизни. Наконец, слива, расцветающая в Новый год по лунному календарю, утверждает веру в неотвратимый приход весны. Ветка цветущей сливы символизирует наиболее ценимую китайцами черту их национального характера — жизнерадостность среди невзгод. Конечно, четыре перечисленных художественных образа — лишь первые строчки эстетического букваря. Но даже они помогут понять смысл многих произведений китайского прикладного искусства.
Срединное государство
«Мишень, пронзенная стрелой». Таков прототип китайского иероглифа «чжун» — середина. (Нечто вроде русской буквы «Ф».) Чжунго — Срединное государство. Так именуют китайцы свою страну с тех пор, как император Цинь Ши-Хуанди в 221 году до нашей эры объединил семь враждовавших княжеств в бассейне Хуанхэ и построил Великую стену для защиты от набегов кочевых племен. Китайцы с глубокой древности привыкли считать свою страну центром Поднебесной, а на другие народы взирать как на варваров или своих вассалов. Этот наивный эгоцентризм наложил глубокий отпечаток на национальный характер. Под его воздействием в сознании китайских правителей укоренилось пренебрежение к остальному миру — изоляционизм и консерватизм. А это привело к роковым последствиям, когда с середины прошлого века Китай стал объектом колониальной экспансии западных держав и Японии.
Если Китай — центр Поднебесной, а Пекин — столица Срединного государства, то центром столицы должен быть императорский дворец. Именно он и стал им в 1420 году по воле императора Юнлэ. Мало найдется в мире городов, являющих собой столь безупречное воплощение единого архитектурного замысла. Запретный город, то есть ансамбль из 9999 дворцовых помещений, симметрично расположен относительно линии, которая проходит от южных городских ворот до северных. Она служит осью планировки исторической части города. На этой восьмикилометровой прямой расположены все архитектурные доминанты старого Пекина. Императорский дворец был домом для 24 императоров династий Мин и Нин, а также тюрьмой для последнего из них, о чем с исторической достоверностью рассказывает фильм Бертолуччи.
Все улицы старого Пекина идут с юга на север или с востока на запад, пересекаясь только под прямыми углами. Из-за этого у коренных пекинцев настолько развилось чувство направления, что вместо слов «направо» или «налево» они говорят: «Идите на север, а на третьем повороте поверните на восток». Утверждают даже, что если пекинца, потерявшего сознание на улице, отвезти на «скорой помощи» в больницу и спросить, где болит, он, не задумываясь, ответит: «На западной стороне живота».
Словом, план Пекина похож на лист из тетради в клеточку. Своей расчерченностью и симметрией город отражает присущий китайскому характеру рационализм, склонность к субординации и порядку. Именно такую столицу должен был построить себе народ, который возводит чуть ли не в ранг религии то, что мы привыкли называть «китайскими церемониями». Как сложились эти черты, помогут понять три ключа к китайской душе.
Культ предписанного поведения
Этими тремя ключами можно назвать «три великих учения» — конфуцианство, даосизм и буддизм. Их зарождение совпадает по времени с расцветом древнегреческой цивилизации. Но в отличие от Древней Греции философия в Китае существовала не сама по себе, а была непосредственно подчинена политической практике. В наибольшей степени это относится к конфуцианству. Строго говоря, это не религия, а морально-этический кодекс, ибо его главная цель — нравственное самосовершенствование человека. На вопрос учеников, почему он никогда не говорит им о загробной жизни, Конфуций ответил: «Пока люди не научились правильно относиться друг к другу в этом мире, какой смысл рассуждать о мире потустороннем?»
Конфуций появился на исторической сцене 25 веков назад, в эпоху Сражающихся царств, в смутное время нескончаемых междоусобиц. Его учение отразило накопившуюся в народе жажду мира и порядка. Проблемы управления государством, отношения верхов и низов общества, нормы нравственности и морали — вот стержень конфуцианства. «Государь должен быть государем, а подданный — подданным. Отец должен быть отцом, а сын — сыном». Эта ключевая фраза из книги Конфуция «Размышления и слова» имела в эпоху раннего феодализма большое прогрессивное звучание. Ведь она означала, что каждый должен вести себя соответственно своему положению: на преданность подданных вправе рассчитывать лишь справедливый государь, на сыновнюю почтительность — лишь хороший отец. Мысль о том, что никто не может пренебрегать своими обязанностями, забывать о своем долге, была смелым вызовом произволу: «Чего не пожелаешь себе — не делай другим». Эта мысль Конфуция, ставшая 500 лет спустя одним из главных постулатов христианства, дает право считать его великим просветителем своего времени. Неудивительно, что гуманистическая сущность этого учения вступила в противоречие с феодальным деспотизмом первого объединителя Китая императора Цинь Шихуанди.
О замыслах этого властителя позволяет судить не только Великая китайская стена (до нее из Пекина всего пара часов езды). Близ города Сиань можно увидеть еще одно созданное им чудо света. В полутора километрах от восточного могильного кургана императора обнаружено многотысячное войско из керамических фигур в натуральную величину: копьеносцы, лучники, боевые колесницы выстроились по всем правилам военного искусства. Древний владыка хотел увековечить свою боевую мощь. Но время обезоружило его войско. Обратились в прах деревянные луки, стрелы, копья. Не дожили до наших дней бронзовые секиры, сабли, кинжалы. Теперь можно лишь догадываться, что воин, склонившийся на одно колено, — лучник. Тот, у кого согнута правая рука, держал копье. Воевода, сомкнувший руки перед грудью, опирался на меч.
Над строительством гробницы Цинь Шихуанди трудились 720 тысяч человек. Как и Великая китайская стена, это сооружение стоило множества человеческих жизней. «Если опираться на добродетели, государство процветает. Если опираться на насилие, государство гибнет». На фоне деспотического произвола такие слова покойного мыслителя звучали явно еретически. В 213 году до нашей эры Цинь Шихуанди приказал сжечь сочинения Конфуция, а потом живьем похоронил 420 его последователей. Проповедники человеколюбия, морали и традиции старины были преданы анафеме как «паразиты», «вши», «враги государства». Эта расправа повторилась в годы «культурной революции», когда почитателей Конфуция полагалось бить, как «крыс, перебегающих улицу», — терминология хунвейбинов и строителя Великой китайской стены, как видим, весьма схожа. Однако в течение 2000 лет конфуцианство почиталось властями как официальная идеология. Главным критерием при конкурсе на государственную должность было знание классических конфуцианских текстов.
Недеяние и нежелание
Если конфуцианство родилось как протест против смутного времени, то даосизм можно считать реакцией на деспотический произвол. Основатель этого учения Лаоцзы называет словом «дао» естественный ход возникновения, развития и исчезновения всех вещей, а также поведение, соответствующее природе человека и законам Вселенной. Даосизм осуждает не только деспотический произвол, но и моральные заповеди. Это призыв сбросить оковы власти, бремя обычаев и традиций, вернуть народ к примитивной простоте и неведению. Главными принципами поведения Лаоцзы называет естественность и недеяние. Для сильных мира сего это означает «управлять, не управляя», избегать принуждения, не делать лишних усилий. Когда Лев Толстой описывал поведение Кутузова накануне Бородинской битвы, он находился под впечатлением книги Лаоцзы, которую перевел на русский язык.
Лаоцзы — первый китайский философ, изложивший законы движения и перемен. Он трактует мир как единство противоположностей, которые превращаются друг в друга. Пословица «нет худа без добра» целиком соответствует даосскому мировоззрению. Взаимное превращение противоположностей означает, что все качества равноценны. В отличие от христианства здесь нет противопоставления добра и зла, учености и невежества. Попирая догмы конфуцианства, даосизм был в Китае как бы диссидентской идеологией. И не удивительно, что его брали на вооружение участники крестьянских восстаний и тайные секты, выступавшие против монгольских и маньчжурских завоевателей, а потом против западных колонизаторов. Если конфуцианство служило моральным компасом верхов общества, то даосизм отражал мировоззрение низов и потому может считаться народной религией Китая.
Даосизм оказал огромное влияние на развитие восточного искусства. Поскольку совершенство понимается даосами как максимальный результат при минимальных усилиях, в живописи, поэзии и драме сформировался стиль намеков и недомолвок, склонность к паузам и пробелам. В отличие от конфуцианства и даосизма буддизм родился не в Китае, а пришел из Индии. Там он возник как протест против кастовой системы. Символом буддийского вероучения служит «колесо жизни»: день сегодняшний есть следствие дня вчерашнего и причина дня завтрашнего. Проявляется это в перевоплощении душ. Если человек несчастлив, он расплачивается за грехи предыдущей жизни.
В основе учения Будды лежат четыре истины. Первая: жизнь полна страданий. Вторая: причиной их служат неосуществленные желания. Третье: чтобы избежать страданий, надо избавиться от желаний. Четвертая: чтобы достичь этого, нужно пройти путь из восьми шагов. Нужно сделать праведными свои взгляды, представления, слова, поступки, быт и, наконец, стремления, мысли, волю. Тот, кто пройдет эти восемь шагов, достигнет просветления, или нирваны. Даосизм проповедует недеяние, а буддизм — нежелание. Это привело к их своеобразному сосуществованию на китайской почве. В древности не существовало четкой грани между религией, философией и наукой. Применительно к Китаю можно сказать, что «три великих учения» как раз и олицетворяют эти ветви духовной культуры. Буддизм — это прежде всего религия. Даосизм — это диалектическая философия, а конфуцианство — это наука, именуемая этикой.
Китайский национальный характер — это река, в которой слились несколько истоков. В нем соседствуют разные, подчас противоречивые черты. С конфуцианством связана склонность расставлять все по своим местам, вести себя по предписанным правилам, возвеличивать ученость. Но в глубине души каждый китаец также и даос, считающий, что бессмысленно вмешиваться в ход вещей, а лучше плыть по течению. Китайской натуре присуща и некая богобоязненность, связанная с буддийскими представлениями о том, что благие поступки будут вознаграждены, а за грехи придется расплачиваться.
«Три великих учения» стали мостом между культурами Китая и Японии. Они не только мирно сосуществовали, но и уживались в душе каждого китайца. Пока на Западе христиане и мусульмане, католики и протестанты убивали друг друга, Китай подавал пример веротерпимости. Здесь издавна принято ассоциировать истину с горной вершиной, к которой ведет бесчисленное множество путей. И каждый человек волен выбрать любой из них. Как знать, может быть, традиция уважать чужие убеждения когда-нибудь станет почвой для политического плюрализма.
Первый монастырь поднебесной
Сухие взгорья. Редкие клочки полей на склонах. В природе доминируют блеклые, желто-серые тона. Это бассейн Хуанхэ — Желтой реки, ставшей колыбелью китайской цивилизации. А гора Цзуншань, куда я держу путь, издревле почиталась как одна из пяти священных гор Срединного царства. В 495 году на ее восточном склоне был основан монастырь Шаолинь. И вот этот глухой, труднодоступный край вновь стал местом паломничества. Теперь сюда ежегодно приезжают два миллиона китайских и двадцать тысяч иностранных туристов. Причина — телевизионный сериал «Монастырь Шаолинь», имевший огромный успех в Китае, а затем показанный в других странах. Этот фильм еще больше подхлестнул возникший повсюду интерес к ушу — китайским боевым искусствам. Монастырь Шаолинь принято считать местом их рождения.
Одна из фресок на его стенах рассказывает, как тринадцать здешних монахов спасли Ли Шиминя — второго императора династии Тан. Узурпатор Ван Шитун захватил Ли Шиминя в плен и держал его в заключении в Лояне. Благодаря владению приемами ушу монахи сумели проникнуть в крепость и вызволить пленника. Вернув себе право на престол, император щедро отблагодарил спасителей. Шаолинь получил почетный титул «Первый монастырь Поднебесной». Ему была дарована земля, а монахам предписано и впредь совершенствоваться в боевых искусствах. Занимались они этим, судя по всему, весьма усердно. На каменном полу Зала Тысячи Будд видны ряды полуметровых ямок — их протопали монахи во время упражнений.
Кроме притчи о тринадцати монахах, спасших императора, у монастыря Шаолинь есть более важная причина слыть исторической достопримечательностью. Иероглифы у главных ворот напоминают: «Здесь была основана школа чань». Молельный зал монастыря украшает статуя Бодхидхармы, который в 527 году пришел сюда из Индии проповедовать буддизм и стал первым патриархом школы чань. Это заимствованное из санскрита слово означает созерцание, медитацию. Школа чань (по-японски — дзэн) на многие века определила «философию жизни» народов Дальнего Востока, своеобразие их этических и эстетических воззрений. Ее основой стал буддизм, трансформированный под воздействием местных религиозно-философских учений, в частности даосизма. Методы традиционной буддийской йоги сочетаются в школе чань с приемами динамичной медитации, заимствованными из даосской психотехники. Считается, что можно прийти к просветлению и через активную жизнедеятельность — если развивать восприятие прекрасного через живопись, поэзию, каллиграфию или совершенствовать способность владеть своим телом с помощью боевых искусств. А это, в свою очередь, позволяет через подсознание влиять на циркуляцию жизненной силы, которая в китайской философии и медицине носит название «ци».
Лежа на гвоздях
В одном из монастырских храмов настоятель показал мне старинную фреску. На ней изображены монахи, выполняющие различные упражнения с целью обрести «шесть гармоний». Первые три ступени этого пути требуют координации рук и ног, локтей и коленей, плеч и бедер. Но чтобы подняться выше, нужно овладеть искусством еще трех, уже не внешних, а внутренних гармоний:, сердца и разума, разума и духа, духа и силы. Обычный человек действует по формуле «разум — сила». Но если волевой импульс сначала воспламеняет дух (ци) и концентрирует его в нужном месте, сила многократно увеличивается.
Именно монахи буддийской школы чань добавили к владению телом умение управлять духом, перераспределять жизненную энергию, что неизмеримо увеличивает физические возможности человека. Создатели цигун опирались и на народный опыт. Об этом свидетельствуют статуи, которые мне показали в одном из дворов монастыря Шаолинь. По этим фигурам видно, что китайские земледельцы еще до нашей эры знали способы снимать усталость и быстро восстанавливать силы в страдный период полевых работ. Определенные позы позволяют расслаблять плечи, спину, руки, ноги или, сосредоточивая внимание на нижней части живота, погружаться в краткую дремоту, освежающую, как несколько часов сна. Умение владеть своим ци сохраняет здоровье и продлевает жизнь. Кроме боевых искусств, этому способствуют и другие формы активной медитации, например каллиграфия и стихосложение. (Мне прежде как-то не приходило в голову, что состязание в каллиграфии и фехтовании при экзаменах на государственные должности в феодальном Китае, а также увлечение японцев таким жанром поэзии, как хайку, где в одной строфе раскрывается один художественный образ, — все это уходит корнями в методику цигун.)
Мы долго ходили по монастырскому двору, где, как в музее, расставлены человеческие фигуры в натуральную величину, показывающие, как монахи обретают «усердие духа». Один из таких экспонатов изображал человека, который лежал на доске, наклоненной под углом 60 градусов, без какой-либо опоры под ногами. А рядом этого же монаха можно было видеть взбирающимся на почти вертикальную стену. Мне пояснили, что, владея вершинами мастерства цигун, будто бы можно уменьшить силу тяжести. Феномен сверхлегкости мне продемонстрировали потом вне монастыря. Два стула поставили спинками друг к другу на расстоянии около метра. Этот проем перекрыли полосой папиросной бумаги. Двое мужчин сели на стулья, прижав края ленты своим весом. Девушка, отнюдь не хрупкого сложения, взялась за спинки стульев, сделала стойку на руках, осторожно ступила сперва одной, а затем другой ногой на провисшую папиросную бумагу и распростерла руки. Видел я и мастера цигун, который вставал на четыре куриных яйца, накрытых прозрачным пластиком, а потом давал проверить хрупкость их скорлупы.
По просьбе настоятеля монахи показали мне в молельном зале свое искусство. Учитель Ши Лиху положил на голову своему ученику четыре кирпича. И с размаху ударив пятым, разбил их на куски. Потом он разделся до пояса и попросил бить его стальным прутом толщиной с палец. Мои робкие удары вызвали смех. Ученики с азартом взялись за дело сами. Они хлестали учителя и по плечам, и по спине, и по животу, и по самому уязвимому месту — левому боку. Когда по просьбе Ши Лиху я пощупал его тело, оно показалось словно выточенным из дерева.
Высокого мастерства требует и прием «обоюдоострое копье». Гибкий камышовый прут имеет два острых металлических наконечника. Два человека приставляют концы копья себе к горлу и ходят кругами, то сближаясь, то расходясь. При этом прут изгибается дугой, вдавливается в тело, но люди остаются невредимыми. В завершение показа принесли доску, из которой, как щетина из щетки, торчали шестидюймовые гвозди. Монах улегся на их острые концы. Сверху положили свернутое одеяло, а на него — метровую каменную плиту и принялись бить по ней молотами, пока не раскололи. После этого на спине человека остались ряды красных точек, но кожа нигде не была проколота.
Цигун и наука
Поездка в Шаолинь позволила узнать о цигун много нового, но породила еще больше вопросов. И когда я узнал, что в городе Сиань должна состояться Вторая международная конференция по проблемам цигун, решил непременно побывать там и встретиться с ее устроителями.
— В отличие от наших предков мы разучились обращаться к своему подсознанию. А если не использовать заложенные в человеке способности, они угасают. С помощью цигун можно выявить резервы человеческого организма, причем не только физические, но и интеллектуальные, — говорил мне заместитель председателя оргкомитета профессор Янь Хай.
По его словам, понятие «ци» значит для китайцев почти то же, что для индийцев «прана». Это источник жизни и в то же время связующее звено между человеком и природой, часть «мировой души». У каждого из нас есть прирожденный ци — потенциал жизненной энергии, полученный в утробе матери. Он дополняется обретенным ци за счет дыхания и питания. Чем лучше хранит человек эти запасы, тем медленнее он старится. В этом и состоит цель цигун. На высших ступенях этого мастерства можно обрести способность не только сохранять, но и наращивать свою жизненную энергию и направлять ее вовне, чтобы исцелять больных.
После посещения монастыря Шаолинь многие необъяснимые явления, которые удивляли меня в дальних странах, вроде бы выстроились в какую-то систему. Если резервы организма столь огромны и если они могут быть подвластны человеку, становится понятнее, как цыган может ходить по раскаленным углям, индийский йог — проглатывать острый клинок кинжала, а филиппинский лекарь — голыми руками удалять желваки и снова смыкать живые ткани. Если человек действительно может управлять своим духом, то есть — вдумаемся в это слово — воодушевлять себя, станет понятнее, что имеет в виду спортсмен, когда говорит, что он «в ударе», циркач — когда у него появился «кураж», поэт или композитор — когда на него «нашло вдохновение». Если усилиями воли можно не только генерировать, но и передавать жизненную энергию другим людям, стимулировать у них процессы саморегуляции, становятся объяснимыми многие способы исцеления.
Посещение монастыря Шаолинь заставляет задуматься над назначением этих огромных психофизиологических резервов. Можно согласиться с одним из моих китайских собеседников, что в познании самого себя современный человек достиг не столь уж многого. Он находится лишь в начале пути. И двигаться по нему нужно с разумной осмотрительностью. Ведь, как предостерегает опыт, природа неспроста хранит за семью печатями свои самые сокровенные тайны.
СИНГАПУР
Азиатский Гибралтар
Самолет, вылетевший накануне вечером из Москвы, пересек Гималаи и после посадки в Дели продолжал путь дальше на юго-восток. Вскоре мы оказались над восточным побережьем Индийского океана. Примерно такой же по времени перелет, как от Москвы до Дели, и вот под нами Сингапур. Город-государство, расположенный на стыке Индийского и Тихого океанов, в 132 километрах от экватора. Город-порт, носящий меткое прозвище «западные ворота Востока, восточные ворота Запада». Под крылом виден остров, очерченный серебристыми полосами проливов — Малаккского и Сингапурского. Громады танкеров на рейде выглядят сверху, как тараканы на зеркале. Грибными шляпками кажутся крыши нефтехранилищ. Кое-где в море вклиниваются рыжие куски только что намытой суши. Серые ленты автострад. Окруженные зеленью жилые массивы. И наконец, толпа небоскребов в деловом центре города. По населению (три миллиона человек) Сингапур втрое меньше Москвы. А по площади (630 квадратных километров) составляет две трети ее. Сингапурцы гордятся тем, что за последние годы заметно расширили территорию своего государства — с 580 до 630 квадратных километров. И все же путешествие по этой стране занимает лишь пару часов, даже если проехать ее из конца в конец сначала вдоль (23 километра), а потом поперек (42 километра).
И вот это крохотное государство, не имеющее абсолютно никаких природных ресурсов, вынужденное импортировать даже воду, поставляет на мировой рынок почти столько же товаров, сколько миллиардный Китай, экспортирует в полтора раза больше, чем Россия со всей ее нефтью и газом, имеет самые крупные в мире валютные резервы на душу населения, славится низкими налогами и почти полной занятостью.
Слово «Сингапур» буквально означает «город льва». По преданию, некий индийский путешественник, оказавшийся на острове после кораблекрушения, увидел зверя, похожего на льва, который, однако, плавал, как дельфин. Сингапурскую набережную украшает белая скульптура сказочного существа с львиной головой и рыбьим хвостом. Сингапур возник как азиатский Гибралтар, как оплот британского колониализма к востоку от Суэца. Географическое положение болотистого острова, расположенного между Малайей и Индонезией, побудило предприимчивого англичанина Томаса Стэмфорда Раффлза договориться с местным султаном о создании там британского торгового поста. А в 1824 году Сингапур стал собственностью британской короны. Многие годы он был типичным колониальным портом, который пробавлялся доходами от английской военно-морской базы, а также служил перевалочным пунктом и товарной биржей для сырья, которое экспортировалось из Азии в Европу.
На гребне борьбы против британского колониализма в Сингапуре родилась Партия народного действия, которую поныне возглавляет один из ее основателей — первый премьер-министр республики Ли Куан Ю.
Добившись самоуправления, Сингапур вошел в состав вновь образованного государства — Федерации Малайзии. Однако два года спустя Федерация распалась, ибо малайцы опасались лишиться главенствующей роли в стране из-за численного перевеса китайской общины (сосредоточенной преимущественно в Сингапуре). Произошел парадоксальный случай, когда государство вознамерилось не приумножить, а урезать свою территорию. Сингапур был «отторгнут» и с 1965 года стал независимой республикой. За этим вскоре последовал уход британских вооруженных сил с баз к востоку от Суэца. Традиционная роль Сингапура как форпоста империи исчерпала себя. Да и его значение как перевалочного пункта в торговле каучуком, оловом, древесиной, пальмовым маслом начало отходить на второй план. Сингапур стал не только товарной биржей, но и торгово-промышленным центром с собственными производственными мощностями. А благодаря успешному соперничеству с Гонконгом в области банковских операций его стали называть Цюрихом Юго-Восточной Азии.
Подобно ганзейским городам-государствам, которые процветали когда-то на Балтике, Сингапур зависит от международной торговли. Это особенно остро ощущаешь, поднявшись на гору Фабер — единственное место, где благодаря ветру не так донимает влажная духота. Оказавшись на вершине среди низкорослых, прихотливо изогнутых сосен и буйно цветущих лиловых бугенвиллей, можно окинуть взором водную гладь пролива вплоть до противоположного, индонезийского берега.
Каждую минуту по этому водному пути проходит судно, каждые двенадцать минут — танкер с нефтью. При виде этих морских гигантов вспоминаешь о Великом шелковом пути, который когда-то соединял Азию с Европой. Реальность наших дней — это Великий нефтяной путь между Ближним и Дальним Востоком, между Персидским заливом и Японией. Сингапур находится в ключевой точке этой артерии. И неслучайно он стал вторым крупнейшим портом мира после Роттердама, опередив Нью-Йорк и Иокогаму, третьим крупнейшим в мире центром нефтепереработки после Роттердама и Хьюстона. Пять больших нефтеперегонных заводов превращают здесь сырую нефть из бассейна Персидского залива и Индонезии в авиационное и дизельное топливо. На долю нефтепереработки приходится почти треть промышленной продукции республики.
Сингапур — крупнейшая база технического обслуживания торгового флота в Юго-Восточной Азии. У его причалов постоянно находятся около четырехсот судов. С деятельностью порта тесно связаны такие ведущие отрасли сингапурской промышленности, как судостроение и судоремонт. Символом новой роли Сингапура как промышленного центра стал район Джуронг. На месте болотистых низин и мангровых зарослей, где обитали лишь москиты, за счет государственных вложений освоены несколько тысяч гектаров земли. Тщательно распланированные участки связаны хорошими дорогами, обеспечены электроэнергией, системами водоснабжения и канализации, после чего сданы в аренду частным фирмам.
Кроме уже названных отраслей, в Сингапуре получили развитие электротехника и электроника, а также деревообрабатывающая промышленность. (Город служит крупнейшим поставщиком мебельной фанеры из ценных пород дерева.) Но сейчас на устах сингапурцев все чаще звучит слово «хай-тек», означающее высокосложные технологии. Город связывает свое будущее с производством наукоемкой продукции.
