ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда Сесс находился в Лэнгфорде под наблюдением, я спросила лечившего его ветеринара, нет ли где-нибудь поблизости от нашей деревни его коллеги, который специализировался бы на мелких животных. Местные ветеринары занимались главным образом лошадьми и домашним скотом. И много лет я возила своих кошек за пятьдесят миль, когда им требовалась врачебная помощь. Слишком долгий путь! А мне доводилось преодолевать его под валящим снегом, по гололеду и в тумане. Так что ветеринар поближе к коттеджу был бы даром небес.

К моему удивлению, ветеринар ответил, что в Лэнгфорде как раз открылось отделение мелких животных. До этих пор они принимали только тех животных, которых, как Сесса, к ним направлял ветеринар, затруднявшийся поставить диагноз. Но они недавно купили практику местного ветеринара, который удалился на покой, и при условии, что животное не находится под надзором какого-нибудь из практикующих ветеринаров, его можно везти прямо в Лэнгфорд.

Поскольку ветеринар, к которому я обращалась прежде, жил так далеко от нашей деревни, моих кошек тут же записали в постоянные пациенты. Шани отправилась туда, когда у нее вновь начались расстройства желудка. Ей прописали подмешивать в корм особый сорт отрубей, и с тех пор медвежья болезнь у нее ни разу не повторялась. (Теперь рекомендуют подмешивать вареный рис, что дает те же результаты.) Сафру там стерилизовали… И сотрудники окружили его нежными заботами, но тем не менее я долго спрашивала себя, почему профессор, который руководил вечерними операциями, самолично отнес его в машину, когда я за ним приехала. Так ему хотелось поскорее от него избавиться? Но почему? А теперь эта история с сиреневым полотенцем!

Сиамские кошки любят грызть вещи, и Сафра не был исключением. На первых порах его влекли чайные полотенца в красно-белую клетку. Он отгрызал их уголки всякий раз, когда умудрялся остаться на кухне один, и порой я холодела, заглядывая в его ящичек и прикидывая, какую жуткую болезнь он подцепил, но затем сообразила, что это просто чайные полотенца прошли естественный путь, и поблагодарила Небо, что им это удалось.

Затем он открыл для себя сиреневые ручные полотенца, также висевшие в кухне над стиральной машиной.

Усевшись на ней, он мог дотягиваться до них без всяких усилий, а они, видимо, были самое оно, чтобы заморить червячка. Вскоре все мои сиреневые полотенца обзавелись парой параллельных дыр как раз до половины — предел уровня сидящего котенка, и, когда я вывешивала сушить их после стирки, у прохожих появлялась еще одна причина завороженно поглядывать через ограду. Они выглядели точь-в-точь, как маски куклуксклановцев.

И вот в среду после его показательных прыжков на сухарики Сафра перестал есть. Сидел с тревожным видом, отказывался выходить, а затем вообще исчез. Я обыскала весь коттедж, включая пространство между холодильником и стеной в пристройке к кухне, которое Сафра, котик со своим образом мышления, избрал в качестве потайного убежища. Поскольку до задней двери было рукой подать, мне кажется, он исходил из предположения, что я, не подозревая, где он, могу оставить дверь открытой и он выскочит наружу. Но как бы то ни было, он подолгу просиживал там, предаваясь размышлениям. И я заглянула туда. Его там не оказалось, но кое-что обнаружилось. Нечто длинное и таинственное. Когда я его вытащила, выяснилось, что это остатки сиреневого полотенца.

Хранил ли Саф его там в течение некоторого времени как неприкосновенный запас или съел в один присест, я не установила — он мог вытащить полотенце из кухонного шкафчика в любое время, но едва мне удалось отыскать воришку (он сидел за занавеской в спальне и апатично поглядывал во двор, что было совершенно не в его характере), я позвонила в Лэнгфорд, объяснила, что произошло, и мне сказали, чтобы я привезла его немедленно.

Вывести машину, посадить кошку в корзину, с панической скоростью помчаться вверх по дороге… сколько раз я уже это проделывала! Но на этот раз ехать мне предстояло не двадцать пять миль. Десять минут спустя Саф уже лежал на смотровом столе. Профессор послушал его сердце, ощупал, смерил температуру. Немножко повышена, сказал он, но все как будто в порядке. Он сделает ему инъекцию антибиотика. Не привезу ли я его еще раз утром? И тогда, если температура останется повышенной, надо будет сделать рентген. Он помолчал, поглядел на Сафа, пронизывавшего его сапфировым взглядом, и, казалось, что-то вспомнил.

Однако, сказал профессор, принимая во внимание, что это за котик, рентген они сделают в любом случае.

Что это означало? Я прикидывала и так и эдак. Вспомнил ли он Сесса? Или Сафра подпортил свою репутацию, когда оперировался здесь?

Я увезла его домой. Назад в коттедж. Ужинать он отказался. Но попозже в саду с Шани, пока я стояла рядом и мучилась, не зная, что принесет грядущий день, он выкинул номер, абсолютно для него типичный. Внезапно прыгнув под папоротник, он одним стремительным движением поймал мышь. Мышонка, которого принес и бросил на траву передо мной, а затем, когда я нагнулась поднять бедняжку, ухватил его и дразняще подбросил в воздух. Мышонок по дуге пролетел сквозь сетку кошачьей вольеры. Надеясь, что он еще жив, я вбежала в вольеру и увидела, как Саф снаружи на дорожке снова вздернул голову, — и сквозь сетку к моим ногам упала еще одна мышь. Значит, он поймал двух сразу! Конечно, это были маленькие мышата, видимо, он нашел гнездо — но только он был способен схватить двух сразу.

— Уа-а-а! — брезгливо выразилась Шани, когда я спросила, что она об этом думает, и я поняла, что, по ее мнению, он страшный задавака и нам не следует его поощрять. Я согласилась, а про себя решила, что вряд ли ему так уж скверно, если он способен на подобные прыжки. Однако от еды он отказывался по-прежнему.

И вот на следующее утро мы снова в рентгеновском кабинете Лэнгфорда — я и сестра в фартуках со свинцовой подкладкой, а Сафра распростерт на столе между нами. Я воображала, будто меня попросили ассистировать, чтобы мое присутствие помогло ему справиться с испугом, однако в этом никакой нужды не было.

— Ну-с, молодой человек, сейчас мы проверим все ваши грехи, — сказала сестра с притворной суровостью.

А он, лежа на боку и не сомневаясь, что мир населен только его друзьями, глядел на нее широко раскрытыми безмятежными глазами.

Снимки были сделаны, он снова водворен в корзину, а меня попросили подождать в приемной, пока их не проявят. Такое уж мое везенье! Только что я купалась в безмятежности, но тут кто-то вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь, и я увидела за ней двоих в белых халатах. Они разглядывали рентгеновский снимок, держа его против света. Нет, конечно, это не снимок Сафры, заверила я себя, хотя и знала, что, скорее всего, снимок его.

— Ну, мне как-то не верится, что это опухоль, — услышала я слова одного из белых халатов.

А я тут же поверила: сказано это было так неуверенно! Я потеряю моего мальчика, как потеряла Сесса, подумала я, и сердце у меня налилось свинцом.

Заметив, что дверь открыта, кто-то ее закрыл, и больше я ничего не услышала. Несколько минут спустя ко мне вышла сестра и объяснила, что снимок очень неясный, так что они оставят его, накормят бариевой кашицей и проследят ее движение. Может быть, я поеду домой и позвоню днем?

Я позвонила. И услышала, что пока ничего не произошло. Что-то там есть — у соединения толстой кишки с прямой. Но оно неподвижно. Не позвоню ли я через два часа? Я позвонила. Ничего нового. Не позвоню ли я в пять?

В пять мне сказали, что они хотели бы оставить его на ночь, и я положила трубку в ужасе, не сомневаясь, что потеряю его. Шани, без умолку болтая, ходила за мной повсюду, как моя Верная Подруга. Я уже заметила, что она поступает так всегда, если, кроме нее, в коттедже никого нет. Не берусь судить, скучала ли она без Сафа или же воспользовалась его отсутствием, чтобы выйти на первый план, поскольку обычно довольствовалась вторым местом, предаваясь своим фантазиям о похитителях. Но как бы то ни было, она шла за мной на кухню, в ванную, прыгала на холодильник и читала мне нотацию, пока я запирала на ночь заднюю дверь, стояла на кровати, задрав хвост, и разговаривала со мной, пока я раздевалась, а когда я ложилась, свертывалась у меня на руках и гудела шмелем, хотя обычно спала внизу с Сафрой. Она сидела на шкафчике в прихожей и болтала со мной, когда я на следующее утро позвонила в Лэнгфорд. Что бы это ни было, сказали они, оно немного сдвинулось. Не могу ли я позвонить еще раз днем? Я подумала, что Сафра был бы очень доволен, знай он, что о его здоровье сообщается так, будто он особа королевской крови. Но, возможно, он и знал — ведь он был Сафра!

Была пятница, день, в который я всегда ездила в Бристоль помогать Луизе, если ей что-либо требовалось, и я сказала им, что позвоню оттуда. В двенадцать они сказали, не могу ли я позвонить в три и попросить к телефону профессора, который хочет со мной поговорить. Вновь в полной уверенности, что меня ждут самые плохие новости, в три часа я была вынуждена сесть перед телефоном — у меня подгибались колени, а Луиза встала рядом с рюмкой коньяку. Оно движется, что бы это ни было, сообщил профессор, к моему неимоверному облегчению, но происходит это крайне медленно. Не возьму ли я его домой до понедельника и не понаблюдаю ли за дальнейшим? Ему, видимо, у них не нравится, добавил профессор нерешительным голосом. О Господи! Что еще натворил этот котик! Но, во всяком случае, он возвращается домой. Услышав это, Луиза выпила коньяк сама.

Профессор попросил меня забрать Сафа перед пятичасовым приемом. Он все мне объяснит тогда, обещал он. Из Бристоля я отправилась в начале пятого и, выезжая из города, заметила на обочинах шеренги людей. Сперва я не могла понять, чего они ждут, но затем меня осенило. В этот день в Бристоле королева присутствовала при торжественном открытии нового больничного корпуса. Она должна была прибыть в аэропорт около пяти. А это шоссе было частью пути к аэропорту, и все эти люди собрались ее приветствовать. Школьники. Скауты. Девочки, мальчики. Все стояли, держа наготове флажки. Какая-то девочка ухмыльнулась мне и замахала флажком. Соседка последовала ее примеру и вдобавок закричала «ура!».

В мгновение ока меня приветствовала уже вся шеренга. Только Богу известно, за кого они меня приняли, но я не обманула их ожиданий — махала одной рукой и милостиво кивала. И так продолжалось долго. Я прикидывала, что подумают члены королевского кортежа, если они меня нагонят. Однако, с моей точки зрения, основания для ликования были: я еду за Сафрой, который, хоть и дьяволенок, успел прочно угнездиться в моем сердце. И я замахала и закивала с еще большим усердием.

В Лэнгфорде я узнала, что Грозу отсылают домой, а вернее сказать, изгоняют, потому что он, как объяснил профессор, саботирует. Не желает пользоваться ящиком. Воспользовался им всего один раз. Так каким же образом хоть что-то может выйти наружу? И его мочевой пузырь вот-вот лопнет, добавил профессор, ощупывая кончиками пальцев живот Грозы и возводя глаза к небесам. Я сразу поняла причину, но промолчала, опасаясь показаться смешной. Ящик Сафры я заполняла сосновыми иглами из леса, и ничего другого он не признавал. Кроме того, их полагалось менять после каждого посещения, дважды он одной выстилкой не пользовался, каким бы большим ни был ящик. Но, конечно, в Лэнгфорде у них не было времени для таких причуд.

Так что я увезла его домой, где Шани ему обрадовалась, а он тут же поспешил к своему ящику и тотчас облегчился с очень довольным выражением на мордочке. Однако что-то важное появилось только в воскресенье. Что-то смахивающее на миниатюрную галактическую спираль размерами с небольшую монету. И я сразу поняла, что это такое. Кусочек бахромы от ковра в прихожей, свернувшийся тугим кольцом.

Профессор попросил меня отправить ему причину бед, а потому я положила бывшую бахрому в коробочку и адресовала ее лично ему, добавив «от Сафры», а утром отвезла в Лэнгфорд. И только потом спросила себя, что подумают его сотрудники, открыв предполагаемый подарок от благодарной кошки. Ну да, скорее всего, решила я, и на меня, и на Сафру уже махнули рукой за наши странности, мягко выражаясь. Бесспорно, в голосе профессора не было и намека на удивление, когда он позднее позвонил мне и объяснил, что, по его мнению, ЭТО не было причиной, но он убежден, что теперь с котом все в порядке и я могу не привозить его. Но, конечно, если меня что-либо встревожит, мне следует немедленно им позвонить.

Я следила за ним ястребиным взором, но все было хорошо. Зато мои наблюдения подсказали мне, что Сафра что-то изобрел. Возможно, подумала я, благодаря тому, что провел пусть даже короткое время в этом приюте ученой мудрости.

На следующий день зарядил дождь. Кошки были в своем садовом доме, где я включила инфракрасный обогреватель, а сама занялась кое-какой работой. Потом пошла в гараж, чтобы достать из машины нужные документы, и, когда я проходила мимо вольеры, в нижней части дверцы откинулась подвесная панель прорези для кошек, и из-под нее выглянула мордочка Сафры. Но наружу он не вышел, а просто следил, как я иду мимо, а панель покоилась у него на голове, защищая его от дождя. И это не было случайностью. Он повторил тот же маневр, когда я возвращалась из гаража, — посмотрел на меня, гордый тем, что обезопасился от бешенства стихий. Сафра изобрел кошачий зонт!

Меня поразила его находчивость, и примерно тогда же меня несколько ошарашило нечто совсем другое. Читатели «Ожидания за кулисами», возможно, помнят, как после смерти Чарльза я занялась семейной легендой, которую задолго перед тем рассказал мне мой свекор, — они вели свой род от Тови Пруда, знаменосца короля Канута. И мне удалось узнать о Тови довольно много, включая тот факт, что Уолтемское аббатство в Эссексе воздвигнуто на месте церкви, построенной им возле его охотничьего дома.

Еще я узнала, что в 1042 году он женился на Гите, дочери другого знатного датчанина, Осгода Клапы, в Ламбете, и что преемник Канута Хартаканут внезапно скончался, когда пил за здоровье новобрачной на свадебном пиру. Хартакануту было всего двадцать три года, особой популярностью он не пользовался, и остается только гадать, какое черное преступление крылось за этой смертью. Однако Тови как будто замешан ни в чем не был. Он и его потомки оставались знаменосцами английских королей вплоть до Нормандского завоевания, когда внук Тови Эзегар был маршалом и столлером (эквивалент верховного констебля) при Гарольде, сражался рядом с ним в битве при Гастингсе, был единственным в свите короля, кто остался в живых и умер в Лондоне три месяца спустя.

Вильгельм Завоеватель отдал земли Тови своему приспешнику Джеффри де Мандевиллю, и род канул в безвестность, но его история меня заворожила. Моя генеалогия тоже прослеживается довольно далеко, но, конечно, сравниться с историей рода Чарльза никак не может, и когда Джемма, одна из моих четвероюродных сестер, приехала с мужем погостить у моей двоюродной сестры Ди и мы с Луизой отправились к ним на ужин, я, услышав разговор о семейной истории, не удержалась и рассказала про Тови.

Раньше я знакома с Джеммой не была. Поддерживала отношения с ней только Ди, от которой я слышала, что Джемма не слишком умна. Видимо, так считали все весьма интеллектуальные родные Джеммы. Ди рассказывала мне, что она гостила у них девочкой и однажды Джемма прибежала к своей матери в слезах, жалуясь, что Ди назвала ее дурой, а та ответила: «Если Ди говорит, что ты дура, значит, так оно и есть». Впрочем, и я онемела, когда красочно описала им пир в Ламбете: Тови, который, решила я, был похож на Чарльза, — высокий, с нордическими чертами лица, зеленоглазый; Гита — тоненькая блондинка, словно лилия в своем белом шелковым платье с золотым поясом; буйно пирующий Хартаканут и его приближенные (в воображении Джеммы, конечно, в шлемах с огромными рогами, хотя шлемы викингов рогами не украшались)… И вот Джемма наклонилась ко мне и спросила с увлечением:

— А фотографий у вас нет?

Я оторопела. И несколько секунд просидела, разинув рот, и лишь потом сумела произнести слабым голосом, что в ту эпоху фотографию еще не изобрели.

— Задай глупый вопрос И получишь глупый ответ, — безмятежно заявила Джемма.

Я до сих пор еще не постигла смысл этого афоризма.