Книга: Путешествие парижанки в Лхасу
Назад: Предисловие
Дальше: Глава вторая

Глава первая

Выход из Юньнани. — Как я избавилась от своих носильщиков. — Ночное бегство к горному массиву Ха-Карпо. — Неожиданная встреча в темноте. — Мы с Йонгденом переодеваемся и меняем свой облик. — Странные видения в лесу. — Переход границы запретной страны на высоте 5412 метров. — Хищные звери обнюхивают нас во время сна. — Явление призрачного города. — Первая встреча с паломниками. — Беспокойный переход через первую тибетскую деревню. — Хитрый ризничий.

 

Прощайте, отец мой!.. Мы уходим. На повороте дороги я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на нашего весьма гостеприимного хозяина, который несколько дней тому назад, совершенно нас не зная, радушно принял меня и Йонгдена, когда мы попросили у него приюта.
Стоя у главного входа в миссию, преподобный отец Н. смотрит нам вслед; в улыбке, которой он нас провожает, сквозит тревога. Он не позволил себя одурачить и не поверил в гуманные планы, о которых мы ему поведали; цель нашего путешествия, предпринятого при странных обстоятельствах, остается для него загадкой. Куда мы направляемся, одни, пешком, без багажа?.. Он задается этим вопросом, не в силах дать на него ответ, и предчувствует некое рискованное предприятие; я уверена, что имена таинственных странников, которые несколько ночей делили с ним кров, будут звучать в его молитвах. Да сбудутся его заветные чаяния! Да благословит Бог преподобного отца Н. за живительное тепло, которым его дружба согревает начало моего похода в ламаистский Рим!
Прощайте!.. Тропинка делает изгиб, и здание миссии исчезает из вида. Приключение начинается.
Я предпринимаю пятую попытку проникнуть в запретную зону Страны Снегов, и всякий раз на протяжении более десяти лет моменты выступления носили совершенно разный характер. Некоторые из них проходили весело, под смех слуг и шумный перезвон колокольчиков, подвешенных к шеям мулов, посреди грубоватой, но добродушной суеты и суматохи, к которой питают пристрастие жители Средней Азии. Иной раз мои отъезды бывали серьезными, почти торжественными: облачившись в парадное ламаистское одеяние из темного пурпура и золотой парчи, я благословляла селян и докпа, собравшихся, чтобы в последний раз проститься с чужеземной хандома.
Однажды я уходила в разгар драматического представления, разыгранного бурей, которая налетела внезапно, когда я отправлялась в путь. Небо, еще совсем недавно залитое солнцем, заволокли огромные черные тучи, клубившиеся над гигантскими пиками подобно сказочным чудовищам. Зловещий свинец разлился над окружающими горами, превратив чистый, исполненный безмятежного покоя пейзаж, обрамленный высокими вершинами, в мрачную и устрашающую картину Преисподней. Метель окутала меня, и я побрела, качаясь, вслепую, подобно судну, попавшему в шторм…
Два раза я уходила тайком, при первом проблеске зари, уводя свой крошечный караван по бескрайним тибетским просторам: диким и непостижимым, хранящим молчание бесплодным пустыням и степям, суровым и чарующим высокогорьям, через край грез и тайн… Ныне знойное солнце китайской осени светит на прекрасном темно-синем небосклоне; горы и леса, еще не сбросившие листву, словно призывают нас; поистине мы похожи на людей, вышедших на обычную прогулку. Впрочем, так мы и заявили простодушным жителям покинутой нами деревни: отправляемся собирать травы в горах. Однако это серьезное начинание, и я предвижу все препятствия, которые вскоре возникнут на моем пути.
Пока что наши вещи, оставленные на хранение в деревне, отводили всяческие подозрения от моих планов. Тем не менее мы с Йонгденом не могли уйти одни даже под предлогом недалекой прогулки, взвалив на плечи по небольшому тюку, как собирались путешествовать по Тибету. Подобный поступок, несовместимый с привычками иностранных путешественников, побудил бы местных жителей следить за нами, чтобы выяснить причину непонятного поведения. Мне пришлось нанять двух носильщиков, и по дороге я перебирала в памяти всевозможные уловки, придуманные в предшествующие дни, дабы избавиться от носильщиков в назначенный час. Этот час быстро приближался, ибо через день мы должны были выйти на проселочную дорогу, которая вьется вверх по склону Ха-Карпо напротив селения Лондре; по этой тропе я и рассчитывала ускользнуть, чтобы ночью добраться до дороги паломников, опоясывающей святую гору. Если бы мой план провалился, над путешествием в Лхасу нависла бы неминуемая угроза.
Кроме того, меня преследовала одна тревожная мысль: казалось, что оба носильщика тяготились весом наших тюков, хотя и не сгибались под их тяжестью. Каким же образом мы с моим юным спутником, чья сила далеко уступает силе носильщиков, сумеем подняться с подобной ношей на многочисленные высокогорные хребты, которые встретятся на нашем пути?
Подбор снаряжения — трудоемкое и довольно мучительное дело. Ввиду совершенно необычных условий, сопутствующих моему странствию в Тибет, я взяла с собой в крайне долгий путь из пустыни Гоби в Юньнань лишь то, без чего совсем нельзя было обойтись. Тем не менее перед тем, как отправиться в путь пешком, без каких-либо транспортных средств, мне пришлось вдобавок изъять из и без того скудного багажа ряд предметов первой необходимости.
Мы уходили в октябре, поэтому нам требовались удобная палатка и теплые одеяла, толстые подстилки из непромокаемой ткани за неимением походных кроватей, запасная одежда и сапоги. Но помимо столь полезных вещей еще сильнее мы нуждались в большом количестве продовольствия.
Я решила совершать переходы по ночам, а днем оставаться в укрытии, до тех пор пока не проникну на достаточное расстояние в глубь страны, чтобы никто не смог достоверно установить, откуда я пришла, и распознать путь, которым я следовала.
Осуществление этого плана предполагало, что мы сможем прокормить себя в течение двух-трех недель, не испытывая необходимости покупать что-либо у местных жителей. Мы бросили многие вещи, чтобы унести больше еды, одеял и запасной одежды.
Маленькая палатка из тонкого хлопка, железные колышки от нее, веревки, большой кусок недубленой кожи тибетского происхождения для замены подметок на наших сапогах, квадрат толстого полотна, дабы не так чувствовать сырость и холод голой земли, на которой нам предстояло спать, да короткий палаш, предназначенный для различных целей, — основной элемент снаряжения всякого тибетского странника (мы использовали его главным образом в качестве топора дровосека) — были единственными тяжелыми предметами, которые я сохранила. Однако масло, тсампа, чай и немного сушеного мяса составляли в обшей сложности внушительный вес, и я все больше сомневалась, что мы сможем нести нашу поклажу быстрым шагом по крутым косогорам во время предстоящего ночного восхождения на склоны Ха-Карпо.
Таким образом, по-прежнему размышляя и мысленно репетируя комедию, которую я собиралась разыграть перед моими простодушными носильщиками, я шла вверх по правому берегу Меконга. Мы вышли во второй половине дня и не рассчитывали уйти до вечера далеко. Наш лагерь, то бишь мою крохотную палатку, разбили на невысоком плато, с которого была видна главная вершина Ха-Карпо.
Природа, по-видимому, обладает особым языком, понятным тем, кто долго жил в одиночестве, тесно соприкасался с ней и обрел чуткость, а может быть, подобные люди просто узнают собственные мысли и тайные предчувствия в загадочных ликах гор, лесов и вод. Величественный Ха-Карпо, вздымавший в светлую высь неба громаду своих ледников, синевших под полной луной, показался мне в тот вечер не суровым стражем неприступной заставы, а скорее почтенным благосклонным божеством, стоящим на пороге мистических уединенных земель, готовым принять и взять под защиту довольно дерзкую странницу, которую привела сюда любовь к Тибету.
Последующим событиям было суждено всецело подтвердить это пророческое предчувствие.
Я провела следующую ночь у подножия гряды красных скал, у входа в дикое ущелье, откуда с ревом вырывался широкий поток, впадающий в Меконг. Совсем небольшое расстояние отделяло нас от Лондре — места, где тактика, к которой я окончательно решила прибегнуть, чтобы избавиться от носильщиков, должна была пройти решающее испытание. Первый рискованный ход затеянной мной партии будет сделан через несколько часов. Кому же он принесет победу?..
После ухода двух соглядатаев окажется ли расположение деревушки, о которой я собрала лишь туманные сведения, благоприятным для ночного бегства через горы? Смогу ли я добраться до дороги паломников и найти надежное укрытие до восхода солнца? Бесконечные тревожные вопросы роились в моей голове. Тем не менее, когда я улеглась в своей маленькой палатке на жесткой земле, неповторимое чувство благополучия, освобождения и безмятежного спокойствия, которое неизменно вызывает в моей душе пребывание в уединенных местах, в очередной раз наполнило меня блаженством, и я мирно уснула.
На следующий день, когда утро близилось к середине, я простилась с Меконгом, давним другом, на берегах которого пережила не одно интересное приключение. Повернув на запад, я вошла в ущелье, ведущее в Лондре. Вскоре оно расширилось, превратившись в узкую долину, где струился светлый и спокойный поток, который затем неожиданно и стремительно низвергался в большую реку. Вдоль реки была проложена удобная тропа, неоднократно переходившая с одного берега на другой по деревянным неотесанным мосткам. Благодаря солнечной погоде прогулка была прелестной.
Мы повстречали двух тибетских торговцев, которые почти не обратили на нас внимания. Вероятно, из-за наших костюмов они приняли нас за китайцев. Однако эта первая встреча, предвещавшая множество других, во время которых мое инкогнито, возможно, часто будет подвергаться опасности, заставила меня слегка поволноваться.
Незадолго до полудня мы оказались в виду Лондре.
Если бы мы с Йонгденом были одни, нам было бы легко обойти стороной деревню, прячась в лесах до наступления темноты. Склон Ха-Карпо, куда нам предстояло взойти, возвышался справа от нас, совсем рядом, и от нашей тропы его отделяла только река, через которую был переброшен широкий мост. Однако остановка без уважительной причины после столь короткого перехода могла вызвать у сопровождавших нас людей подозрения. Еще более немыслимо было двигаться в сторону Ха-Карпо. Мы не раз твердили нашим носильщикам, что идем в Луцзе-Кьянг для сбора растений, и не могли открыто отказаться от своего плана, направившись к тибетской границе, что неминуемо породило бы опасные толки.
И вот, крайне раздосадованная, я повернулась спиной к той самой дороге, на которую собиралась ступить, с мыслью о том, что каждый шаг удаляет меня от цели, осложняя наше предстоящее бегство, и последовала за двумя горцами, собиравшимися отвести нас за двадцать километров отсюда, к лесистому плоскогорью, прелести которого они расхваливали, намереваясь разбить там лагерь.
Прибытие в Лондре прошло незаметно, как нам и хотелось. Ни один из крестьян, изредка попадавшихся на пути, не обратил на нас ни малейшего внимания. Это весьма благоприятное обстоятельство было, вероятно, связано с тем, что в Луцзе-Кьянге находился проездом американский ученый-натуралист, который нанял большое количество местных жителей для сбора растений и семян. Наши китайские, довольно потертые одеяния сбили селян с толку, и, по всей видимости, они решили, что мы направляемся к американцу для работы под его руководством.
После того как мы прошли несколько километров, я сочла неразумным идти дальше, все больше удаляясь от Ха-Карпо. Осмотрительность требовала, чтобы мы миновали Лондре в начале ночи, обеспечив себе время для долгого перехода, до того как рассветет. К этому часу нам необходимо было добраться до дороги паломников. Если бы, когда мы оказались там, нас все же заметили, несмотря на все меры предосторожности, мы могли бы весьма убедительно утверждать, что пришли из северных областей Тибета, а затем затерялись бы в традиционной толпе богомольцев. Паломники, принадлежащие к различным племенам, зачастую из дальних краев, являют собой большое разнообразие типов; диалекты странников, подобно их головным уборам и костюмам, чрезвычайно отличаются друг от друга. Поэтому я надеялась, что моя внешность, одежда и произношение, которые могли показаться коренным жителям непривычными, останутся незамеченными.
Теперь мы значительно возвышались над долиной, в начале которой находился Лондре. В просветах густых зарослей колючего кустарника виднелась речушка, через которую мы перешли утром. Козья тропа, начинавшаяся у наших ног, почти отвесно спускалась по склону и вела от дороги к этим безлюдным дебрям. Мне показалось, что настал благоприятный момент отделаться от двух простаков, не подозревавших о заботах, которые они мне доставляли.
— Я сбила ноги, они распухли, — сказала я носильщикам. — Мне нельзя идти дальше. Давайте спустимся на берег реки, приготовим чай, и я разобью там лагерь.
Честные крестьяне не выразили удивления. Китайские плетеные сандалии в самом деле причиняли мне боль; носильщики видели, как я обмывала свои кровоточащие ноги в ручье. Мы спустились к реке, и я велела поставить палатку на крошечной поляне. Если бы носильщики или кто-то из здешних жителей спросили, что заставило меня избрать такое странное место для стоянки, можно было бы сослаться на близость воды и соседство зарослей, защищавших нас от ветра.
Мы развели костер, и я заставила носильщиков плотно поесть, в то время как мы с Йонгденом лишь слегка перекусили, не чувствуя голода, поскольку были слишком озабочены неотвратимым приближением нашего бегства и опасениями, что план провалится в последний момент. Как только честные селяне закончили трапезу, я велела одному из них отправиться на гору за большими поленьями, так как тонкие сучья кустарника, окружавшего наш лагерь, давали слишком слабое пламя, недостаточное, по моим словам, чтобы согреть нас ночью.
Когда он скрылся из вида, я объяснила его товарищу, что из-за израненных ног долгие переходы будут для меня слишком тягостны и поэтому я решила задержаться на неделю в окрестностях Лондре, где смогу изучить местные растения, а затем отправлюсь в Луцзе-Кьянг, и прибавила, что его услуги мне больше не нужны. Когда я снова соберусь продолжить путь, будет легко найти другого носильщика в местной деревне. Это показалось тибетцу вполне естественным, а щедрая плата, служившая вознаграждением за трехдневный труд, наполнила его радостью. Он тотчас же отправился домой, убежденный в том, что второй носильщик, занятый рубкой леса на горе, останется мне прислуживать.
Когда второй крестьянин вернулся, я в точности повторила ему те же самые слова, которые говорила его ушедшему товарищу, добавив, что, раз я не могу немедленно отправиться в Луцзе-Кьянг, ему придется отнести туда письмо и посылку. Я дала ему это поручение, чтобы он не смог вернуться той же дорогой, по которой уже шел отосланный крестьянин. Для моей безопасности было необходимо, чтобы тибетцы встретились только через несколько дней. Я знала, что из Луцзе-Кьянга можно вернуться в деревню, откуда мы вышли, по прямой дороге, ведущей через горную гряду, которую мы только что обогнули. Второй одураченный мною носильщик должен был избрать данный путь, и, дабы он неминуемо сделал это, я послала его именно туда, где начиналась дорога.
Письмо и пакет предназначались миссионеру, который, как я знала, жил в этом месте. Я никогда его не видела, и он совершенно меня не знал.
Письмо, состряпанное на скорую руку, ничего не сообщало ему о моих планах; в свертке же лежало кое-какое тряпье, от которого мы решили избавиться для облегчения нашей поклажи, но расстались с ним не без легкой грусти, так как рассчитывали использовать его в пути в качестве подстилки, чтобы не спать зимой прямо на грязной или промерзшей земле.
Второй носильщик не усмотрел в моем поручении ничего необычного. Он удалился, также придя в восторг от полученной щедрой платы, полагая, что его отсутствующий товарищ был послан в деревню за покупками, вернется вечером и останется со мной на всю неделю, пока я буду отдыхать.
Любопытно было бы послушать, что говорили друг другу двое крестьян, когда встретились несколько дней спустя, обогнув одну и ту же гору с севера и юга, но я этого так и не узнала.
«Все, чему суждено было свершиться, исполнилось» — эта фраза, часто повторяемая в буддийских сутрах по поводу окончания дела куда более высокого порядка, нежели то, которое мы благополучно завершили, столь точно выражала мои нынешние чувства, что невольно пришла мне на память.
Оставшись одни, мы с Йонгденом стояли в чаще и молча смотрели друг на друга. Наше новое положение выбило нас из колеи: по правде сказать, мы слегка оторопели.
Более двух лет — точнее, со времени моих первых столкновений с тибетскими властями в местности Кхам — мы с ламой неустанно обсуждали, каким образом можно «исчезнуть», избавиться от нашего окружения и, сбив всех со следа, перевоплотиться в других людей. В течение долгого пути с крайнего степного юга до первых монгольских стойбищ в пустыне Гоби, в также на дорогах, которые вели нас к тибетско-юньнаньской границе, лишь эта тема постоянно служила нам пищей для разговоров, неотступно преследовала нас в мыслях и тревожила во сне.
Теперь же то, что, как мы справедливо считали, столь трудно осуществить, стало доступным: через несколько часов мы могли двинуться к Докарскому перевалу, по которому тогда пролегала граница заповедного Тибета.
Я поспешно раздула огонь, Йонгден отправился за водой к реке, и мы приготовили чай на тибетский лад: вскипятив воду, бросили в тот же котелок масло и соль, по упрощенному методу бедных странников, которые не могут позволить себе роскошь делать эту смесь с помощью маслобойки.
Набор нашей кухонной утвари был так же ограничен, как и ассортимент одежды. Перечень ее не займет много места. В нашем распоряжении имелись котелок, две миски (одна — из дерева, другая — из алюминия, ее можно было в случае надобности поставить на огонь вместо кастрюли), две ложки и китайский чехол, где лежали длинный нож и две палочки. Вот и все, что у нас было. Мы не намеревались питаться изысканными блюдами. Наша еда, как у всех простых людей, должна была состоять из тсампа, смоченной в чае или почти сухой, смешанной с маслом. В виде исключения, когда позволят обстоятельства, мы будем готовить суп.

 

 

Выпив чаю, Йонгден ушел. Время шло, наступила ночь. Я по-прежнему сидела у потухшего огня, не решаясь разжечь костер из опасения, что слишком яркое пламя будет заметно издали и выдаст наше присутствие. Остатки чая, припасенные на момент выступления как подкрепляющее средство, тихо кипели на красноватых поленьях с однообразным булькающим звуком; луна заливала дикую печальную долину сине-рыжеватым светом. Вокруг царили безмолвие и безлюдье.
Как я отважилась такое задумать? В какую безумную авантюру я собиралась ввязаться? Я вспомнила свои предыдущие приключения, воскрешая в памяти пережитые лишения, грозившие мне опасности, минуты, когда я была на волосок от смерти. То же самое и гораздо худшее снова ожидало меня… И чем же все это закончится? Смогу ли я одержать победу, доберусь ли до Лхасы, посмеявшись над теми, кто запрещает доступ в Тибет? Арестуют ли меня по дороге, или же, потерпев окончательный крах, я найду свой конец на дне пропасти, паду под пулей разбойника либо, как лесной зверь, умру от болезни под каким-нибудь деревом или в пещере? Кто мог это знать?..
Я не позволила мрачным мыслям овладеть мной. Что бы ни сулило ожидавшее меня будущее, я ни за что не отступлю.
«Остановитесь здесь! Ни шага дальше!..» — таков странный приказ, который кучка западных политиков, пришедших на смену китайским властям, осмеливалась отдавать сегодня исследователям, ученым, миссионерам, востоковедам всего мира, всем, за исключением своих шпионов, свободно разгуливавших но стране, по-прежнему именуемой «запретной». Какое право имели они окружать заслонами край, который по закону им даже не принадлежал? Многие путешественники, отправившись в Лхасу, были вынуждены повернуть назад и смирились, признав свое поражение, но я приняла вызов.
«Прохода нет!..» — два раза я слышала такие слова и теперь, одна в ночи, в дебрях кустарника, смеялась, вспоминая об этом. «Прохода нет!» Неужели? А женщина сможет пройти!
Я была погружена в свои мысли, когда Йонгден неожиданно вышел из зарослей. В призрачном свете луны он напоминал горного духа, явившегося, чтобы поймать меня на слове.
Юноша вкратце сообщил мне следующее. Чтобы обойти стороной переправу в Лондре, нам следовало вернуться по долине назад, перейти реку по двум деревьям, заменяющим мост, и затем вновь спуститься на противоположный берег, добравшись до места, откуда мы узрели подножие Ха-Карпо. Вероятно, мы могли бы не делать большой крюк, если бы пошли прямо по воде, к которой подступали стены нескольких ферм, не оставлявших прохода по берегу, но рядом с этим местом работали крестьяне, и мой разведчик не смог подойти достаточно близко, чтобы измерить глубину реки.
Впрочем, какой бы путь мы ни избрали, нам пришлось бы проследовать вдоль последних домов деревни, соседствовавших с большим мостом, который мы должны миновать, чтобы отыскать тропу, ведущую вверх, к дороге паломников. Где именно начиналась эта тропа? Ионгден не мог этого сказать… Он уточнил, что ее извилины видны на склоне горы, но ему не удалось обнаружить начала дороги.
Я была вынуждена довольствоваться этими нечеткими сведениями.
Мы поспешно двинулись в путь: дальнейшее промедление могло все испортить.
Сильно ли моя ноша давила на плечи, больно ли впивались ремни в мое тело? Вероятно, да. Я почувствовала это позже, но тогда все физические ощущения во мне угасли. Я натыкалась на острые камни, раздирала руки и лицо мелкими колючками, но не замечала этого и непреклонно шагала вперед, одержимая волей к победе.
В течение нескольких часов мы блуждали по долине. Убедившись, что пройти по воде невозможно, мы принялись искать мостик. Не раз мы терялись в зарослях кустарников; следы, оставленные животными на берегу реки, которые мой юный спутник заметил днем, были плохо видны в смутном свете луны, подернутой туманной дымкой.
Добравшись до противоположного берега, мы нашли дорогу, зажатую между горой и рекой; хотя идти по ней было легко, многочисленные зигзаги сильно замедляли наш ход. Наконец показался край деревни.
Тогда мы остановились на несколько минут, чтобы смочить горло водой и проглотить по крупинке стрихнина для стимула перед близившимся восхождением. Теперь — вперед!..
Мы подошли к мостику, ведущему в Лондре, по которому уже ступали утром, и, ускорив шаг, миновали его… Последние дома остались позади… второй мост преодолен… Победа! Вот уже опушка леса. Перед нами возвышается пустынная, дикая святая гора; по ней вьется узкая тропа, она выведет нас на другие тропы, а те — на новые дороги, которые приведут нас в самое сердце Тибета, в таинственный Рим ламаистского мира.
Следуя вдоль стены последней фермы, прилегавшей к реке, мы услышали приглушенный, едва уловимый лай собаки. Одна-единственная собака на всю деревню, а вокруг всю ночь блуждало множество ее воинственных и шумных сородичей. Я вспомнила старые индийские сказки, где описывается ночной побег «сыновей из хорошей семьи», оставивших свой дом, чтобы обрести «высшее Освобождение». В них часто повторяется фраза о божественной помощи, которая облегчила им уход из дома: «Боги усыпили людей и заставили собак умолкнуть». То же самое было у меня, и я мысленно поблагодарила невидимых друзей, покровительствовавших моему выступлению.
В спешке и при слабом свете луны мы не обратили внимания на небольшую осыпь, откуда брала начало дорога, по которой нам следовало идти, и отправились искать ее, поднимаясь вверх по лощине. Вскоре она сильно сузилась, превратившись в гигантскую горную расщелину. Ни одна тропа не могла виться по этим отвесным скалам, и нам пришлось повернуть назад.
Здесь мы потеряли еще по меньшей мере полчаса, находясь в поле зрения Лондре и содрогаясь при мысли, что кто-нибудь невзначай выйдет из комнаты и заметит нас с высоты террасы. Когда мы наконец отыскали дорогу, она оказалась песчаной и настолько крутой, что, несмотря на все усилия, мы могли продвигаться лишь еле-еле, сгибаясь под тяжестью своих нош, и были вынуждены часто останавливаться, чтобы перевести дух. Наше положение было крайне тревожным. Стрелки маленьких часов, которые я прятала под платьем, показывали начало первого ночи, когда мы начали восхождение; нужно было поторопиться, но нам это не удавалось. Чувство, которое я испытывала, можно сравнить с кошмарным сном, когда спящий видит, как его преследуют убийцы, и пытается бежать, но не может двинуться.
Ночь близилась к концу. Мы дошли до места, где тропа вилась под сенью высоких деревьев с густой листвой, образовавших своеобразный узкий туннель. Родниковая вода сочилась меж замшелых камней и гниющих листьев; от сырой земли повсюду исходил резкий запах плесени. По мере нашего продвижения большие птицы, дремавшие на ветках, резко взлетали с оглушительным шумом.
От жажды у нас пересохло в горле, и мы с Йонгденом решили сделать остановку, чтобы выпить чаю, но мне было неприятно задерживаться в этом месте, хотя здесь мы впервые увидели воду, после того как покинули долину. Возможно, сюда приходили на водопой хищники. Леопарды, и особенно пантеры, водились в этой местности в большом количестве; я не боялась встречи с ними, но и не искала ее. Более всего казалась невыносимой мысль, что мы снова потеряем драгоценное время. Из-за бесконечных извилин петлявшей дороги мы все еще находились в виду Лондре. Конечно, на таком расстоянии невозможно рассмотреть наши лица, но можно было заметить две черные точки, обозначавшие двух странников, бредущих к дороге паломников, а я страстно желала не оставлять никаких, даже малейших признаков своего присутствия. Если бы я была одна, то вынесла бы любую муку, лишь бы не останавливаться ни на миг, и поползла бы на коленях, если бы меня не держали ноги; но крайняя усталость бедного, измученного ламы одержала верх над моей осмотрительностью. Он не сел, а повалился на сырую листву, и я отправилась за хворостом, чтобы развести костер.
Совсем рядом оказался ручеек, и это избавило нас от перспективы пить воду, стоявшую среди мха. Горячий, сдобренный маслом чай очень подкрепил наши силы, но моего спутника от приятной истомы стало клонить ко сну. Я готова была расплакаться от отчаяния. Каждая потерянная минута уменьшала шансы на удачу. Однако я знала по собственному опыту, что в подобных случаях сон действительно необходим и с ним невозможно бороться. Поэтому я дала Йонгдену поспать. Не прошло и часа, как я разбудила его, и мы снова двинулись в путь.
Безлюдье придало нам смелости, и мы продолжали восхождение, когда солнце было уже высоко. Внезапно мы услышали над своей головой звуки голосов.
И тут нас охватила дикая паника; не обменявшись ни словом, думая только о том, как бы нас не заметили, мы ринулись с тропы в глубь чащи, как испуганная дичь. Пережив эту тревогу, мы уже не решались продолжать свой путь. Дровосеки, пастухи, спускавшиеся в Лондре, либо жители Луцзе-Кьянга, поднимавшиеся к Докарскому перевалу, могли столкнуться с нами на дороге, заметить нечто необычное в нашем облике и рассказать об этом в деревне, которую мы только что миновали, или по ту сторону границы… Лучше было не рисковать.
Найти укрытие оказалось непросто, так как мы находились на крутом склоне уступа, где не было ни пяди ровной земли; нам оставалось лишь выбраться с осыпи и, скорчившись, присесть под деревьями на более твердой почве. В этом неудобном положении, стараясь почти не двигаться из страха скатиться с откоса вниз, мы провели первый благословенный день нашего удивительного путешествия.
Однообразное течение времени прерывалось звуками, отвлекавшими нас от дум, без которых я бы охотно обошлась. Сначала мы долго слушали крики невидимых пастухов, которые вели свои стада, также скрытые от наших глаз, вверх по склону горы. Затем появился дровосек; он напевал приятный мотив, громоздя срубленные стволы деревьев один на другой и, конечно, не подозревая о том, что его присутствие пугает бедную ученую иностранку. По всей вероятности, листва полностью закрывала нас, и наши одеяния красноватого цвета сливались с осенними красками. Однако опасение, что этот человек либо пастухи, расхаживавшие наверху, нас видели, внушало мне как нельзя более мрачные мысли. Я уже готова была вообразить, что меня подстерегает новая неудача и я напрасно явилась сюда из далекого Туркестана, пройдя через весь Китай.
Вскоре после захода солнца мы начали ночной переход.
Преодолев последний подъем, еще более крутой, чем предыдущие, мы вышли к небольшому шёртену стоявшему на развилке, где наша тропа соединялась с дорогой паломников — довольно хорошей дорогой, по которой гоняют мулов. Идти по ней было легко и приятно. Большая удача, что мы добрались сюда, никого не встретив, и если бы эта удача и дальше нам сопутствовала, позволив преодолеть Докарский перевал или добраться до берегов Меконга при столь же благоприятных обстоятельствах, я могла бы считать, что успех почти обеспечен.
Страдая от жажды еще сильнее, чем накануне — так как не пили уже около суток, — мы наконец оказались перед широким потоком, катившим свои бурные, белые от пены воды по усеянному камнями руслу, зажатому меж крутых берегов.
Йонгден, повинуясь желанию освежиться, решил немедленно спуститься к реке. Я попыталась его отговорить. В темноте нельзя было разглядеть камней, частично прятавшихся под сухой листвой; споткнуться об один из них означало неминуемо соскользнуть в поток и оказаться во власти его стремительного течения. Но юноша упорствовал. Вода так редко встречается в этих краях, убеждал он, нужно воспользоваться случаем и утолить жажду, иначе нам, быть может, еще долго придется страдать.
Его довод был не лишен оснований, но я предпочитала мучительную жажду риску утонуть и посему строго приказала своему приемному сыну, чтобы он отказался от этой мысли и немедленно перешел через небольшой мост, возникший перед нами.
Перебравшись через него, мы обнаружили, что другой берег менее обрывист. Здесь виднелись следы дороги, по которой легко было спуститься вниз; в стороне от нее валялись почерневшие камни, засыпанные золой, — признак того, что паломники иногда останавливаются в этом месте, чтобы перекусить.

 

 

Хотя время было дорого, я решила остановиться и выпить чаю, как вдруг нас окликнул голос из темноты. Мы остолбенели от ужаса. Кто-то был рядом, а мы с Йонгденом, споря, говорили по-английски, и даже очень громко. Слышал ли нас незримый незнакомец? Понял ли он по странным звукам неведомого ему, не китайского и не тибетского, языка, что по лесу бродят чужаки?
По его словам нельзя было это понять. Он предложил нам горячие угли, чтобы разжечь костер, и чашку горячего чая, пока наш не вскипел. То был обычный знак вежливости, которую тибетские странники проявляют ко всякому, кто проходит мимо места их стоянки.
Растерявшись, мы ничего не ответили. Другой голос осведомился:
— Кто вы такие? Почему разгуливаете ночью?
Мы по-прежнему никого не видели, но голоса доносились из огромного дерева. Я поняла, что, по-видимому, в дереве было большое дупло, которое этой ночью стало приютом для странников.
— Мы — паломники, — отвечал Йонгден, — докпа из Амдо, и не выносим здешней жары; когда мы выходим на солнце, у нас начинается жар. Поэтому мы дожидаемся ночной прохлады, чтобы закончить обход святой горы.
Это объяснение нашего странного поведения звучало вполне убедительно. Любопытный путник умолк, удовлетворенный ответом, но лама продолжил разговор:
— А вы кто такие?
— Мы тоже паломники.
— Ну, прощайте! — сказала я в свою очередь, чтобы закончить беседу. — Мы пройдем еще немного и сделаем остановку, когда снова увидим воду. Спасибо за чай, мы не хотим пить.
Это не было ложью. От пережитого волнения мы позабыли о жжении в пересохшем горле и думали только о том, как бы поскорее удалиться от своих собеседников, которых нам не удалось разглядеть.
Так закончилась наша первая встреча на пути в Лхасу. Мы радовались, что она не произошла раньше, когда мы еще находились на дороге из Лондре.
Сколь бы незначительным ни было это происшествие, оно послужило нам полезным уроком. Мы поняли, что даже ночные переходы не обеспечивают нам полной безопасности и мы должны всегда быть готовы объяснить причину любого из наших поступков так, чтобы не возникло никаких подозрений. Поэтому отныне мы говорили только на тибетском языке.
Мы шли уже несколько часов, так и не встретив ни одного ручейка, ужасно устали и шагали машинально, в сонном состоянии. В конце концов наши ноги отказались повиноваться. Усталость, голод, жажда и потребность в сне одержали верх. Следовало сделать привал.
Место, где мы находились, отнюдь не подходило для стоянки. Тропа здесь была чрезвычайно узкой и вилась вдоль бездны. Мы растянулись на земле, усеянной острыми камнями, стараясь сквозь дремоту не забывать о том, что лежим на краю пропасти.
Еще не рассвело, когда мы с Йонгденом взвалили на спины свои котомки, заменявшие нам подушки, и продолжили путь через лес, ускорив шаг, насколько это было возможно, стремясь отыскать ручей до того, как придется укрыться в чаще на целый день.
Вскоре у нас начались своего рода гонки с солнцем: казалось, что оно спешило взойти над вершинами гор, преграждавших путь его лучам, а мы старались опередить светило, стремясь преодолеть как можно более значительное расстояние до того, как его свет станет слишком ярким. Божеству суждено было одержать победу. Оно появилось над одной из вершин, скрытой от наших глаз листвой больших деревьев, под сенью которых мы шагали, и вскоре, поднимаясь ввысь, озарило и согрело лесную чащу. Давно было пора уйти с дороги. Люди, с которыми мы говорили ночью, могли нас догнать; тогда неизбежно завязалась бы долгая беседа, посыпались бы бесконечные вопросы и, что хуже всего, нас увидели бы при свете дня.
За дочё окруженным флагами с мистическими надписями, простиралось какое-то небольшое плоскогорье. Мы пробрались туда сквозь кусты и оказались полностью укрытыми от взглядов тех, кто будет идти по дороге паломников. Мы нашли надежное укрытие. Но у нас по-прежнему не было воды. Устремив взгляд вниз, в незримую глубь долины, я заметила голубоватый дым, клубившийся между деревьями; когда я прислушалась, до меня донеслось отдаленное журчание бегущей воды. Видимо, путники или дровосеки устроили там утреннюю трапезу. Мысль о людях, которые ели и пили, усугубила страдание наших пустых желудков; Йонгден, не выдержав, решил рискнуть, взял котелок и вышел на дорогу, направляясь за водой.
Оставшись в одиночестве, я спрятала наши котомки под ветками, растянулась среди опавших листьев и усыпала ими свою одежду. Я так хорошо замаскировалась, что любой странник, бредущий по лесу, прошел бы мимо в двух шагах, не заметив меня. Даже Йонгден с трудом отыскал меня, когда вернулся с водой.
Мы с моим спутником отправились в путь в китайских платьях, которые носили во время путешествия по Китаю. Эта одежда не привлекала к нам внимания. Даже если бы меня увидел кто-то, с кем я уже встречалась или кто так или иначе распознал во мне иностранку, мой наряд не вызвал бы подозрений относительно наших планов. Большинство иностранцев, обитающих в отдаленных районах Китая, заимствовали свой костюм у здешних жителей.
Добравшись до этого места, мы могли с полным правом полагать, что отныне на нашем пути будут встречаться только совершенно незнакомые люди: тибетские паломники. Следовательно, лучше было затеряться в их толпе в качестве заурядных арджопа.
Арджопа называют паломников, в большинстве своем монахов, странствующих пешком с поклажей; эти люди тысячами бродят по Тибету, посещая места, которые издавна по какой-либо причине почитаются как святыни.
Среди них можно видеть некоторое количество подлинных бедняков и даже профессиональных нищих, маскирующихся под паломников, чтобы заполучить более щедрые дары; однако у большинства арджопа есть дом в родных краях и средства к существованию; тем не менее их доходы слишком незначительны, и они не могут позволить себе такую роскошь, как животные для верховой езды.
Я решила переодеться арджопа, так как в этом обличье, как ни в одном другом, можно было передвигаться, не привлекая к себе внимания. Йонгден — подлинный и образованный лама — должен был превосходно сыграть свою роль, а его престарелая мать (то есть я), которая предприняла не одно долгое паломничество по причине своего благочестия, не могла не показаться приятной особой и не вызвать к себе сочувствие.
Эти соображения определили мой выбор. Признаться, меня бесконечно привлекала полная свобода арджопа, которые не обременены заботами, связанными со слугами, лошадьми, багажом, и спят каждую ночь, где им вздумается, на свежем воздухе.
Теперь, когда десятимесячный опыт позволил мне оценить и радости, и лишения, и тяготы этой красочной жизни, я полагаю, что более восхитительную жизнь невозможно себе представить, и считаю самыми счастливыми днями то время, когда я брела по горам и долинам чудесной Страны Снегов с нищенской сумой за спиной.

 

После обильной трапезы, состоявшей из тсампа, сушеного мяса и чая с маслом, мы опять натянули тибетские одеяния. Я отнюдь не могу сказать, что мы замаскировались: Йонгден вновь облачился в платье ламы, которое носил со времен юности; я же в течение многих лет одевалась на тибетский лад. Единственное новшество заключалось в нарочитом убожестве наших костюмов.
Некоторые затруднения возникли с головным убором. Покидая Амдо, я не захватила с собой тибетской шляпы, рассчитывая купить ее в Атунцзе, но обстоятельства вынудили меня следовать иным маршрутом, и на пути не оказалось ни единой лавки, торговавшей этим товаром.
Пока что старый красный кушак заменял мне головной убор. Я обмотала им голову, и он отдаленно смахивал на чалму женщин Луцзе-Кьянга. Красный цвет пояса, вместо традиционного голубого, не должен был вызвать нареканий, ибо эта замена была оправдана моим положением — я выдавала себя за вдову некоего нагспа.
Сапоги с немного загнутыми носками, купленные в Кхаме, а также ткань моего платья, изготовленная в этой провинции, соответствовали местности, из которой мы пришли, и служили мне свидетельством о гражданстве.
Несколькими годами раньше я обрезала волосы. Решив отправиться в путь в светском платье, я стала отращивать волосы, но они были гораздо короче традиционных косичек, которые следует носить по тибетскому обычаю. Многие жительницы Тибета сталкиваются с той же проблемой, и они преподали мне урок. Волосы яка, припасенные для этой цели, дополнили мою прическу, и чтобы ее коричневый цвет гармонировал с черной как смоль гривой, я натерла свою шевелюру палочкой китайской туши, слегка смоченной в воде.
Массивные серьги очень сильно изменили мой облик. В довершение всего я напудрила лицо смесью из толченых углей и какао. Признаю, что это странный состав, но театральные поставщики, у которых я могла бы раздобыть более изысканный грим, еще не открыли филиалов в тибетских лесах.
Мы снова двинулись в путь, спрятав в зарослях кустарника различные детали отслуживших свое китайских костюмов.

 

На следующее утро нам удалось отыскать для отдыха после ночного перехода лишь сырое место, находившееся почти на одном уровне с маленькой речушкой. Мы съели немного тсампа и масла, но, будучи слишком близко от дороги, не решились развести костер и пили холодную воду с неприятным привкусом плесени.
Покончив со скудной трапезой, я погрузилась в глубокий сон. Первое, что я увидела, когда проснулась, был мужчина, одетый по-тибетски, в мягкой фетровой шляпе иностранного производства, какие носят солдаты лхасской армии за пределами столицы.
Мгновенно рой мыслей закружился в моем уме, еще скованном сном. «Тибетский солдат!.. Неужели его послали с этой стороны границы, чтобы следить за нами?.. Неужели тибетские власти были осведомлены о том, что мы направляемся к Докарскому перевалу?..» Я должна была любой ценой сбить его с толку, убедить, если это еще возможно, что я — коренная жительница Тибета. И я не придумала ничего лучше, как высморкаться для вида, утирая нос рукой. Это движение вывело меня из состояния дремоты, в котором я находилась. Солдат исчез: стоящий напротив утес и несколько веток ввели меня в заблуждение.
Странная галлюцинация, над которой можно было тут же посмеяться, слишком меня напугала, и мне было не до смеха; хуже того — я дрожала характерным образом, что свидетельствовало о последствиях нашего длительного пребывания в этом гиблом месте: у меня начался приступ лихорадки.
Я взглянула на часы: они показывали три. Было еще довольно рано пускаться в путь, но ущербная луна восходила лишь около полуночи, и за то короткое время, что она была на небе, мы не успевали совершить длительный переход. Стало невозможно путешествовать только ночью, как мы договорились, ибо это задержало бы нас поблизости от границы и сулило немало опасностей.
Поздним вечером мы добрались до места необычайной красоты — перед нами лежала просторная поляна, окруженная стеной кустарника. Несколько великолепных деревьев, как гигантские колонны, вздымали ввысь свои громадные стволы с раскидистыми кронами. Под сенью густой листвы царил непроглядный мрак, навевавший чувство священного ужаса. Казалось, что мы находимся в храме, где торжественно совершаются грозные оккультные обряды.
Множество ми дёсса, видневшихся там и сям, указывали на то, что немало паломников облюбовали это место для отдыха.
Некоторые из набожных странников до того разнежились, что разложили еловые ветки вокруг примитивных очагов, устроив себе подстилку. Эти большие круглые пятна, темная зелень которых выделялась на почерневшем золоте опавших листьев, казались кусками бархата, разбросанными по земле, и усугубляли первоначальное ощущение, что вы находитесь в некоем таинственном святилище, жрецы которого собираются здесь для мистических богослужений, занимая помеченные места.
Кругом валялись огромные поленья и разрубленные стволы деревьев; мы лишь притащили часть этих дров к одному из облюбованных нами ми дёсса и скоро уже грелись у огромного костра.
Невидимые животные бродили в мрачных дебрях; до нас доносился треск сучьев, которые они ломали, пробираясь сквозь кусты. Порой их шаги замирали совсем рядом с нами. Кто-то из четвероногих, гуляя, вероятно, следил за нашими движениями, но мы не могли ничего разглядеть во мраке, обступавшем поляну и окутывавшем ее края.
Поспав несколько часов, мы попытались двинуться в путь до зари, но свет ущербной луны не пробивался сквозь густую листву, и было невозможно отыскать дорогу в лесу; поэтому нам пришлось вернуться на место стоянки и дождаться рассвета.

 

По мере того как мы поднимались на святую гору, характер леса менялся: лес становился гораздо более темным и суровым, чем в окрестностях Лондре. Любопытные явления сопутствовали нашим ночным переходам; казалось, что мы вступили в чертоги некоего волшебника. Нашему взору открывались странные миражи, порожденные игрой облаков, лунным светом и лихорадкой, вызванной усталостью либо более загадочными причинами. Мы видели, как под высокими деревьями пляшут языки неведомых костров, таящихся в расщелинах гор; в их свете вырисовывались движущиеся тени; туманные и очень далекие мелодии звучали в воздухе. Как-то раз, шагая впереди, я узрела два человеческих силуэта, направлявшихся в мою сторону. Вернувшись назад почти ползком, чтобы меня не заметили, я присоединилась к Йонгдену и увела его к руслу потока, зажатого между высокими берегами. Мы отсиживались там до конца ночи, прячась среди камней и опавших листьев, и смотрели на блики мимолетных вспышек незримого огня на далекой скале.
Незадолго до восхода солнца, в час, когда тибетцы обычно отправляются в путь, мы с Йонгденом внимательно прислушались, силясь уловить звуки человеческих голосов или топот животных, но ничто не нарушало безмолвия леса. Это меня крайне заинтересовало, и, решив удовлетворить свое любопытство, я свернула с дороги, чтобы исследовать окрестности скалы. Я увидела, что она окружена зарослями колючек и сухими деревьями. Во всей округе не было места, пригодного для стоянки. На самом же утесе еще в незапамятные времена были высечены изображение Падмасамбхавы и несколько мистических выражений наподобие тех, что встречаются во многих местах Тибета. Они почти полностью заросли мхом, а остатки надписей были наполовину стерты временем. Мы не обнаружили никакого следа огня, обгоревших дров и золы.
Я заметила узкую длинную расщелину между скалой и землей, где камень как будто почернел от дыма, но я склонялась к мысли, что это его естественная окраска. Тем не менее, чтобы выяснить истину, мы с Йонгденом больше часа искали повсюду некий ход, сообщающийся с пещерой или гротом под скалой, но лишь зря потратили время и ничего не нашли.
В то время как мы были поглощены этим занятием, несколько черных птиц восседали на ветвях близлежащих деревьев и, казалось, следили за нами с насмешливым любопытством, качая маленькими головками и издавая негромкие крики.
Неприятный шум, который они производили, рассердил Йонгдена.
— Эти черные бестии, — сказал он, — кажутся мне ненастоящими. Те же хитрые ми ма йин, которые манят нас огнями и по ночам играют мелодии, чтобы задержать нас, теперь, должно быть, превратились в птиц и наверняка замышляют какую-нибудь новую проделку.
Выдумка Йонгдена заставила меня улыбнуться. Но мой спутник и не думал шутить. Он был правнуком ламы-чародея, некогда пользовавшегося довольно широкой известностью, и в Йонгдене взыграла кровь его предка-чудотворца. Он произнес дзунг, сопровождая свои слова соответствующими ритуальными жестами, и, как ни странно, все птицы тотчас же улетели с пронзительными криками, словно объятые страхом.
— Вот так! Вы видели! — торжествовал он. — Я был в этом уверен. Пошли! Не стоит здесь задерживаться.
Я снова улыбнулась, но следовало поторопиться — мне нечего было возразить юноше: мы надеялись той же ночью перейти границу запретной страны.

 

Ранним утром в долине, поседевшей от инея, мы сделали привал, чтобы перекусить. По мере приближения к перевалу местность становилась все более дикой; теперь слева от нас возвышался каменистый холм причудливой конфигурации, на вершине которого, казалось, стояли настоящие феодальные замки. Окна, ворота, башенки и балконы — все как положено. Сначала я подумала, что здесь был возведен монастырь для лам, предающихся созерцанию, но вскоре я поняла, что единственным архитектором и строителем этих величественных и в то же время изящных зданий была природа.
Я горько сожалела о том, что из-за близости к границе и предельной осторожности, которую следовало соблюдать, чтобы меня не заметили, нельзя было расположиться в этом месте. Мне хотелось найти способ подняться на досуге к волшебным дворцам. Основательно зная Тибет с его обычаями, я могла по праву задаваться вопросом, не облюбовал ли этот холм какой-нибудь отшельник.
Продолжая восхождение к гребню, который, видимо, являлся вершиной перевала, мы обнаружили несколько родников; кристально чистая вода струилась отовсюду, сбегая вниз уступами по небольшим естественным террасам. Летом в этих краях пасутся стада — о чем свидетельствовали следы стойбищ, но в данное время года они были абсолютно пустынными.

 

 

Наше заблуждение относительно близости Докар-ла длилось недолго. Добравшись до места, откуда нам предстояло начать спуск по обратной стороне склона, мы обнаружили обширную голую долину, поднимавшуюся к далеким крутым косогорам, лишенным всякой растительности. Мы сочли неразумным показываться днем на открытой местности, где нас могли заметить и без труда рассмотреть с любой из окрестных вершин, и поэтому снова были вынуждены терять драгоценное время.
К счастью, нагромождение гигантских камней, в результате давнего обвала, оказалось совсем рядом, и нам удалось найти здесь укрытие. Несмотря на значительную высоту, несколько маленьких елочек росли среди груды глыб; мы расположились под сенью их ветвей.
Из нашего укрытия все еще можно было разглядеть кромку природных замков, приводивших меня в восхищение, но теперь я возвышалась над скалистым хребтом, на краю которого они находились, и понимала, что на его вершину нетрудно подняться по склону, представшему моему взору.
Я провела много лет у подножия вечно заснеженных гор и в травянистых пустошах края больших озер, живя причудливой, удивительной жизнью тибетских схимников; мне знакомо присущее этим местам очарование, и все, что имеет к ним отношение, немедленно возбуждает у меня любопытство. В то время как мой взгляд был прикован к замкам на скале, во мне постепенно крепло подсознательное убеждение, что там кто-то обитает. До меня долетела таинственная весть, и завязался безмолвный разговор, участники которого оставались скрытыми друг от друга… Но, в конце концов, не все ли равно, живет или нет на этой горе существо, подобное мне?! Голос, тот, что я мысленно слышала, был отзвуком идей тысячелетней давности, к которым беспрестанно возвращаются восточные мыслители; очевидно, они избрали гордые вершины Тибета в качестве одного из своих оплотов.
Мы снова двинулись в путь в середине второй половины дня, полагая, что никто не встретится нам в такой час. Обычно тибетцы стараются преодолеть высокогорные перевалы не позднее полудня, дабы обеспечить себе достаточный запас времени, спуститься как можно ниже по обратной стороне склона и уберечь себя от жуткого ночного холода, когда нечем разжечь костер.
Мы были необычными путешественниками, и зачастую нам приходилось нарушать традиционные правила, предписанные благоразумием; наш кодекс сводился к одному-единственному пункту: стараться не попадаться никому на глаза. Во всем остальном мы полагались на свое крепкое здоровье и силу воли.
Во время мимолетной остановки перед последним восхождением мы заметили человека, который только что добрался до верхней долины и присел неподалеку от места, где мы провели часть дня. Отправившись дальше, мы потеряли его из вида.
Я сразу же замечу, что этот путешественник должен был догнать нас в тот же вечер либо по крайней мере на следующий день, ибо среди этих крутых откосов не было другой тропы, за исключением дороги паломников, и, кроме того, разные обстоятельства сильно задерживали нас в пути; однако мы больше его не видели. Через день нас настигли какие-то странники; в ответ на мои расспросы они заверили меня, что никого не встретили. Этот факт отчасти подтвердил мою догадку об отшельнике, обитавшем в округе. Человек с лошадью был, вероятно, его джин-да либо посланец, привозивший отшельнику еду. Отдохнув несколько минут, он свернул с дороги, добрался до скита и, возможно, провел там несколько дней подле ламы.
Впрочем, не было ничего удивительного в том, что красота и величие этого уединенного уголка побудили схимника здесь поселиться. Тибетские мистики сооружают свои жилища в куда более затерянных местах.

 

Теперь Докар-ла возвышался перед нами; его величественный силуэт вырисовывался на фоне серого закатного неба. В гигантской стене просматривалась небольшая впадина, острый гребень которой прогибался подобно веревочным мостам, натянутым через реку. Суровый облик Докар-ла представлялся нам еще более строгим из-за того, что являл собой порог запретной зоны.
Участок земли, примыкающий к перевалу, посвящен божествам. Тибетские паломники воздвигли здесь множество крошечных алтарей, сложенных из трех вертикально стоящих камней и поперечного камня, образующего крышу, под которую кладутся всяческие мелкие приношения духам.
На самом перевале и окрестных гребнях развевается чрезвычайно большое количество флагов с мистическими надписями. Слабый дневной свет, быстро переходящий в сумерки, придает им облик неких воинственных и грозных существ. Также можно подумать, что это солдаты, взобравшиеся на вершины и загородившие границу; они как будто готовы броситься на любого дерзкого путника, который осмелится вступить на путь к священному городу.
Когда мы добрались до пирамиды из камней, обозначавшей вершину, резкий ветер принял нас в свои объятья, одарив жгучим ледяным поцелуем сурового края, давно околдовавшего меня своими грубыми чарами, — края, куда я вернулась.
Повернувшись поочередно к четырем сторонам света, я повторила слова буддийского пожелания: «Да будут счастливы все живые существа!» — а затем мы стали спускаться вниз.
И тут на гору обрушилась буря; повсюду клубились черные тучи, и вскоре они низвергли на землю лавину мокрого снега. Мы ускорили шаг, насколько это было возможно, стремясь добраться до подножия почти отвесного склона, на котором мы находились, пока окончательно не стемнело.
Но вскоре нас обступил мрак, сгустившийся раньше времени из-за непогоды, и мы потеряли козью тропу, змеившуюся по обвалам и оползням среди камней, катившихся вниз из-под наших ног. Спуск был настолько крутой, что мы никак не могли сбавить скорость. Наконец нам с Йонгденом удалось остановиться, вонзив свои окованные железом посохи глубоко в землю, чтобы обрести дополнительную точку опоры; держась друг за друга для большей уверенности, не снимая котомок, мы присели, съежившись под снегопадом.
Снег шел приблизительно с восьми часов вечера до двух часов ночи. Затем печальный месяц показался среди облаков, и мы продолжили спуск к лесной зоне.
Когда мы отдыхали на краю большого пространства, где на месте деревьев, уничтоженных пожаром, находились заросли травы и карликовый лес, я заметила двух животных с длинными телами, глаза которых фосфоресцировали в темноте. Они несколько раз переходили через тропу, значительно ниже нас, и в конце концов скрылись по направлению к реке.
Я указала на них Йонгдену, и он стал убеждать меня, что это лани, хотя форма их тел и характерный блеск глаз, напротив, явно свидетельствовали о том, что перед нами хищные звери.
Я выждала некоторое время, чтобы избежать нежелательной встречи, а затем мы снова двинулись в путь.
Изнемогая от усталости, мы вышли на берег довольно широкого потока. Неизвестно, скоро ли нам снова встретится вода: наша тропа поднималась по склону горы, в то время как река струилась в сторону ущелья. Поэтому, надеясь, что замеченные нами животные, если они еще бродят неподалеку, нас не потревожат, мы развели костер, чтобы вскипятить воду для чая.
Во время нашей легкой трапезы послышался шум в кустах, но мы уже начали привыкать к диким зверям, разгуливавшим вокруг нас во время стоянок, и Йонгден уснул, не придав этому никакого значения. Я старалась не спать, но не удержалась: мои глаза слипались, невзирая на все усилия. Я пребывала в полудремотном состоянии, когда меня разбудили звуки приглушенного сопения. В нескольких шагах от меня стоял один из зверей с фосфоресцирующими глазами; он смотрел на нас, вытянув шею и втягивая носом воздух; теперь я могла отчетливо разглядеть его пеструю окраску. Животное было небольшого роста, то ли молодой леопард, то ли пантера, как мне показалось.
Я не стала будить Йонгдена, так как уже не впервые встречала подобных животных; они редко нападают на человека — разве что если их раздразнить или ранить, — и в душе я всегда была уверена, что они не тронут ни меня, ни моих спутников.
— Дружок, — прошептала я, глядя на грациозного зверя, — я видела совсем рядом владельца джунглей, куда более грозного, чем ты; иди спать и будь счастлив.
Я сомневалась, что «дружок» меня понял. Однако через несколько минут, видимо удовлетворив свое любопытство, он побрел дальше.
Мы не могли себе позволить более долгий отдых. Уже светало, пора было последовать примеру нашего ночного гостя и поискать укрытие в чаше. Я окликнула ламу, и мы продолжили путь. Не успели мы сделать несколько шагов, как Йонгден взмахнул своей палкой, указывая на что-то под деревьями.
— Вот они! — воскликнул он.
Парочка «дружков» с пятнистыми шкурами были тут как тут. С минуту они пристально смотрели на нас, повернув головы в нашу сторону, а затем скрылись в зарослях у реки, пока мы поднимались по тропе.
По мере нашего продвижения характер леса снова изменился. Теперь лес стал не таким густым; восходящее солнце озаряло подлесок, и мы уже видели сквозь просветы в листве противоположный берег реки, находившейся под нами. Каково же было наше изумление, когда мы заметили возделанные поля, обработанные причудливым образом и придававшие берегу вид дворянского парка, а не заурядной нивы.
Утро было чудесным и прогулка столь приятной, что мы продолжали идти, несмотря на то что час, когда мы обычно укрывались в лесу, давно миновал.
Внезапно река, над которой проходил наш маршрут, сделала крутой изгиб, и мы оказались перед селением, раскинувшимся на склоне горы. Несколько обособленных домов виднелись также совсем рядом на краю дороги.

 

 

Что это за деревня? Она не была обозначена ни на одной карте, и местные жители, у которых я справлялась обиняком об этом крае, даже не упоминали о ней. Ее постройки отнюдь не походили на крестьянские дома. Вместо усадьб и хижин мы увидели особняки и миниатюрные дворцы, утопавшие в садах; будучи незначительного размера, эти здания тем не менее поражали своим величественным видом.
Странное селение было омыто бледной позолотой восходящего солнца. Оттуда не доносились ни человеческие голоса, ни крики животных, но время от времени до нас долетали едва уловимые серебристые звуки колокольного звона.
Мы застыли в изумлении. Куда мы попали: в Тибет или в страну добрых фей?..
Однако нам пришлось стряхнуть с себя оцепенение.
Того и гляди могли появиться люди. Мы ни в коем случае не должны были показываться им на глаза так близко от приграничных постов. Ради предосторожности следовало отложить осмотр этого удивительного места до вечера.
Было непросто свернуть с тропы, вьющейся по склону горы. Мы оказались зажатыми между почти отвесной скалой и пропастью и с трудом вскарабкались на кручу по утесам и поваленным деревьям. Как только дорога скрылась из вида, я рухнула на густой мох, росший между камнями, и забылась горячечным сном, слегка напоминавшим бред.
Сгорая от нетерпения вновь увидеть сказочное селение, но не решаясь проходить через населенный пункт даже ночью и стремясь отыскать дорогу, которая позволит обойти это опасное место стороной, мы вернулись на тропу до захода солнца.
Куда же подевались изящные особняки, величественные маленькие дворцы и столь красиво вырисовывавшиеся сады?.. Перед нами простирался сумрачный голый лес, и вместо мелодичного перезвона серебряных колокольчиков слышался лишь рев ветра и шелест листвы.
— Это было во сне, — сказала я Йонгдену. — Мы ничего не видели утром; вся эта фантасмагория пригрезилась нам, когда мы спали.
— Во сне! Вы говорите, что мы видели сон! — воскликнул лама. — Я покажу, как мы спали и видели во сне одно и то же. Сегодня утром, когда вы смотрели на чудесный город, я начертил на камне сунгпо железным наконечником посоха, чтобы ни божества, ни демоны не смогли нас задержать на пути в Лхасу. Я сейчас найду этот знак.
Некоторое время он озирался в поисках нужного места. Затем, глядя на плоский камень, лежавший у подножия большой ели, торжествующе вскричал:
— Вот он, смотрите!
В самом деле, сунгпо, нацарапанный железным наконечником, выделялся на фоне камня. Рисунок заставил меня замолчать. Я не знала, как это объяснить.
— Сын мой, — сказала я Йонгдену, направляясь дальше, — этот мир — не более чем сон и, следовательно…
— Да, я это знаю, — оборвал меня мой спутник, — и все же сунгпо и нгагс, которые я произносил, развеяли мираж… Без сомнения, его создали духи, которые хотят задержать нас в пути либо помешать успешному завершению нашего странствия.
— Как черные птицы, не так ли? — пошутила я. — И молодые леопарды, видимо, тоже?
— Конечно, как птицы, — подтвердил вконец раздосадованный Йонгден. — Что касается леопардов, понятия не имею! Они казались порядочными животными. Как бы то ни было, скоро мы выйдем из лесов Ха-Карпо и увидим перед собой настоящие деревни вместо призрачных замков, а также людей из плоти и крови: солдат, чиновников и прочих вместо ми ма йин. Только посмотрим, сможем ли мы провести их так же ловко, как я провел посланцев других миров.
— Не волнуйтесь по этому поводу, — ответила я с серьезным видом, — я возьму это на себя.
— Как же вы это сделаете? — спросил юноша.
— Я заколдую их и заставлю видеть миражи, точно так же, как поступили с нами ми ма йин.
Действительно, несколько дней спустя все произошло именно таким образом.

 

Чудо, позволившее нам целую неделю следовать по дороге, облюбованной многочисленными паломниками, и не встретить ни одной живой души в дневные часы, а также не наткнуться на место чьей-либо стоянки во время ночных переходов, не могло продолжаться бесконечно. Добравшись до одного из второстепенных перевалов, пересеченного дорогой, спускавшейся к Абену, мы неожиданно услышали позади звон колокольчиков: нас догоняла группа паломников, мужчин и женщин, с двумя лошадьми, нагруженными вещами. Мы вежливо перекинулись с ними несколькими фразами и с благоговением обошли вокруг латза пестревшего флажками с мистическими надписями и заклинаниями. Паломники, не обремененные тяжелыми ношами, спустились вниз быстрее нас, и когда мы оказались в небольшой красивой долине, где струились навстречу друг другу ручейки с кристально чистой водой, то увидели, что паломники уже сидят, распивая чай. Пришла пора сделать первый шаг на избранном поприще. Нельзя было нарушить тибетский обычай и не остановиться в этом месте для трапезы, ибо настало время тсапога.
Я собиралась отправиться за хворостом для костра, но тут добрые паломники, из почтения к ламе, пригласили нас на чай. Я радовалась возможности спокойно посидеть, наслаждаясь поистине грандиозным пейзажем.
Один из гигантских белоснежных ослепительных пиков Ха-Карпо возвышался, вонзаясь вершиной в ясное тибетское небо, а его окружали многочисленные, поросшие лесами горные хребты, громоздившиеся друг на друга уступами. Рядом с этим великаном наша группа, копошившаяся на траве, казалась сборищем крошечных насекомых. Из этого разительного контраста можно было извлечь полезный урок смирения, а также, вероятно, немало других уроков, но славные паломники об этом не помышляли. Они сидели спиной к великолепной обители богов, почтить которую пришли из столь далеких краев, и были всецело поглощены едой.
Я же пришла в исступление от восторга, совершенно позабыв о том, что мое поведение может показаться странным. В конце концов паломники и вправду обратили на это внимание и спросили, почему я ничего не ем.
— Мать пребывает с богами, — ответил Йонгден и поставил передо мной чашку горячего чая, чтобы вернуть меня в мир простых смертных.
Одна из странниц не поняла смысла этого ответа и снова стала расспрашивать обо мне ламу.
— Ваша мать — памо? — осведомилась она. Я испугалась на миг, что мой спутник не сможет удержаться от смеха, услышав столь нелепое предположение, но он серьезно ответил:
— Мой покойный отец был нагспа, и он посвятил ее в санг юм.
Все посмотрели на меня с уважением, и предводитель отряда богомольцев преподнес мне кусок сушеного мяса. До этого нам предлагали лишь тсампа, но моя новая ипостась показалась доверчивым тибетцам достойной более вкусного угощения. Нагспа внушают всем сильный страх из-за оккультных способностей, которые им приписывают, и тот, кто навлекает на себя гнев колдунов или их близких даже небольшой обидой, по всеобщему мнению, подвергается страшной угрозе. То, что мой мнимый супруг был мертв, ничего не меняло: грозные незримые существа, которых он покорил и сковал с помощью волшебных чар, продолжали окружать и охранять его жену и сына.
Поэтому, утратив свою веселость, посерьезневшие паломники вручили нам немного масла и тсампа на дорогу и поспешили удалиться, стремясь как можно скорее избавиться от нашего весьма почетного, но слишком опасного общества. Это в точности соответствовало нашим желаниям.
На следующий день мы добрались до опушки бескрайнего леса, которым покрыт горный массив Ха-Карпо. Поднявшись на одну из вершин, мы обнаружили Абен, расположенный на берегу реки Лахангры. Эта деревня, где китайцы держали раньше несколько солдат, ныне стала, как нам сказали, тибетским военным пунктом.
Теперь нам предстояло следовать не по пустынным лесам, а идти через селение, растянувшееся на несколько километров вместе со своими полями и уединенными усадьбами.
Прежний метод ночных переходов оказался непригодным. Без сомнения, рассуждали мы, на нашем пути встретятся собаки; ночью они становятся опасными и в любом случае поднимут шум. Нельзя рассчитывать, что чудо будет сопутствовать нам на каждом шагу. До сих пор наше путешествие протекало при столь благоприятных обстоятельствах, что из благоразумия следовало предусмотреть возможную неудачу и не слишком рассчитывать на покровительство неведомых сил, столь милостиво содействовавших моим планам.
Если нас заметят ночью, могут возникнуть неприятности: начнут допытываться, кто мы такие и каковы наши намерения, а это страшило нас больше всего. Мы решили, что лучше миновать Абен перед рассветом. Таким образом, можно воспользоваться темнотой, которая скроет нас от чужих глаз, а если нас все же заметят, наше поведение будет выглядеть вполне естественно, ибо тибетцы обычно отправляются в путь в ранние утренние часы.
Мы изучили местность, насколько это было возможно с такой высоты, чтобы на следующий день спозаранку отправиться вниз. Из опасения приблизиться к селению слишком рано нам пришлось оставаться в этом месте, но путь оказался более долгим, чем мы предполагали, и ночь наступила гораздо раньше, чем нам удалось спуститься в долину.
Впервые, с тех пор как мы покинули Лондре, погода была неприятной. Холодный ветер продувал нас насквозь, и низкие облака предвещали снег. Мы утратили представление о точном местонахождении деревни; кусты словно сговорились с темнотой, чтобы сбить нас с пути; не раз мы садились на землю в изнеможении, не в силах бороться со сном. Однако мы не решались сбросить свои вещи и позволить себе поспать часок, чтобы слегка взбодриться. Прежде всего необходимо было найти путь к Лахангре, дабы обрести уверенность в том, что, когда настанет час быстро пройти через Абен, не придется искать дорогу. К несчастью, мы не достигли своей цели, запутались на пересечении проселочных дорог и, оказавшись вблизи нескольких домов, были вынуждены остановиться.
Начался снегопад, но не могло быть и речи о том, чтобы спрятаться под нашей маленькой палаткой, укрывшись ею, как покрывалом. Если бы мы развязали свои котомки, было бы невозможно вновь завязать их ночью надлежащим образом; мы могли бы потерять некоторые предметы и, таким образом, скомпрометировать себя. Пришлось спать несколько часов под идущим снегом, подложив под голову свои сумки.
Задолго до восхода солнца мы проснулись, чувствуя себя продрогшими и разбитыми, и немедленно двинулись в путь. Поначалу без всяких помех мы добрались до центра деревни и здесь услышали разговор в одном из домов. Нас охватила паника; обогнув угол другого жилища, мы помчались вперед и снова оказались в поле. Когда первые лучи солнца осветили реку, мы поняли, что от испуга побежали не в ту сторону: против течения, а нужно было спускаться по течению.
Наш план, выработанный с таким трудом, провалился. Теперь нам предстояло идти через Абен при свете дня. Уже показались крестьяне, вышедшие на работу; в открытом поле негде было спрятаться, и с каждой минутой наше положение осложнялось.
Мы вернулись назад и снова прошли мимо окон дома, где слышали голоса, обратившие нас в бегство. Люди все еще продолжали свой разговор, ставни были открыты, и я видела пламя большой печи. Эти счастливцы собирались пить горячий чай, а мы даже не знали, сможем ли сделать сегодня привал, чтобы перекусить, хотя наша последняя трапеза состоялась на рассвете предыдущего дня.
Все было хорошо; теперь мы на правильном пути. Мы шагали быстро и вскоре миновали селение. Однако Абен еще не закончился. Еще несколько построек виднелись на холме, одна сторона которого соприкасалась с дорогой. Тропа пролегала у его подножия, а затем углублялась под своды ущелья; по дну ущелья струилась река. Инстинктивно припомнив свои европейские познания, хотя в здешних краях они были неуместны, я представила, что на этой косе должен находиться сторожевой пост; обнаружив нечто вроде будки, из которой просматривалась местность на очень значительное расстояние в сторону Лахангры, я тотчас же пришла к выводу, что в ней, должно быть, сидят наблюдатели и следят за проходящими людьми.
Как догадывается читатель, я не стала мешкать, чтобы это проверить. Несмотря на жажду, от которой у меня пересохло во рту, я не решилась остановиться, чтобы напиться из ручья, протекавшего под балконом этого дома. Я шагала столь стремительно, что, по-видимому, со стороны казалось, что я лечу.
Вопреки своему обыкновению пускать Йонгдена вперед, чтобы встречные путники могли вдоволь на него насмотреться, а мое лицо оставалось скрытым за его спиной, я велела ему следовать за мной: на сей раз опасность, если она существовала, подстерегала нас сзади.
И вот мы побрели гуськом, очень близко друг от друга; таким образом, всякий, кто смотрел бы нам вслед со стороны Абена, должен был увидеть лишь знакомый чисто тибетский силуэт котомки с ногами, прикрытыми рваной шамтаб, с головой, увенчанной колпаком ламы.
Прогулка была бы восхитительной, если бы не отчасти портившие ее тревоги. В этой стране осень обладает юношеской прелестью весны. Утреннее солнце озаряло окружающую местность розовым светом, изливавшим радость на всё и вся, от реки с переливающимися опаловыми светло-зелеными водами до вершин высоких каменистых скал, на которых стояли и с ликующим видом тянулись ввысь редкие елочки. Каждый дорожный камень, казалось, с наслаждением впитывал в себя дневное тепло и лепетал что-то у нас под ногами с приглушенным смешком. Маленькие деревца, окаймлявшие тропу, распространяли в воздухе сильное благоухание.
То был один из тех рассветов, когда природа очаровывает нас своим обманчивым волшебством, и человек забывает обо всем, погружаясь в негу ощущения радости бытия.

 

Небольшое расстояние отделяет Абен от Лахангры, и, поскольку мы снова решили миновать селение с наступлением темноты либо перед рассветом, чтобы остаться незамеченными, у нас появилось время для прогулки. Там, где долина делала изгиб, мы увидели широкий ручей, вытекающий из ущелья, перегородившего дорогу, и остановились у воды, за грядой утесов. Мы были не прочь отдохнуть после быстрой ходьбы и восстановить свои силы.
Как ни странно, теперь, когда мы преодолели перевал Докар и попали в запретный Тибет, поток паломников, который как будто иссяк во время первой недели нашего странствия, хлынул снова, как водится в это время года. Укрывшись за щитом скал, мы смотрели, как мимо шествуют живописные группы мужчин и женщин из восточных и северных районов Тибета; они спешили поскорее добраться до Лахангры и найти место на одном из скромных постоялых дворов, окружающих лаханг.
Ближе к вечеру, когда мы перешли на левый берег реки, ландшафт резко изменился.
Мы оказались в тесном ущелье, зажатом между гигантскими грядами черных скал, позволявших видеть лишь узкую полоску неба. Несмотря на суровый и дикий вид этого места, в нем не было ничего печального или устрашающего. Напротив, от него исходило некое торжественное спокойствие; вероятно, здесь сказывалось влияние картин, написанных или высеченных на стенах мрачного коридора.
Набожные художники изобразили на них бесчисленных будд и бодхисатв, знаменитых лам минувших веков, безучастно сидящих в одной и той же позе, с полузакрытыми глазами, погруженных в медитацию. В сотнях этих глаз, которые не смотрели на шествие паломников, а словно были устремлены «в глубь души», ощущалось нечто гипнотическое. Было ясно, что они поглощены созерцанием другой, более величественной и вечной процессии существ, скитающихся от жизни к смерти и от смерти к жизни, а также, возможно, лицезреют таинственный потусторонний мир, где усталый паломник завершает свой путь и, таким образом, обрывает дорогу странствий.
На закате мы увидели мендонг с крышей, который мог бы стать нашим пристанищем на ближайшую ночь, но, решив, что находимся еще далеко от деревни, мы продолжили свой путь: снова перешли через реку, затем ущелье сделало резкий изгиб, и перед нами оказалась Лахангра.
Уже почти совсем стемнело, но мы не решались повернуть обратно. Быть может, нас заметили, и тогда покажется странным, что паломники обходят деревню стороной.
В очередной раз наши планы рухнули. Впрочем, мы начали к этому привыкать. Утром мы пережили столько волнений, что их источник в наших душах иссяк. Йонгден, как и я, отнесся к ситуации очень спокойно: мы провели бы ночь в деревне, среди других странников, если бы не сумели этого избежать.
Группа людей расположилась вокруг большого костра, на невысоком отроге над Салуином. Мы перекинулись с ними несколькими фразами и с большой радостью узнали, что все постоялые дворы переполнены. Благодаря удачному стечению обстоятельств мы могли обосноваться в маленькой пещере, которая укрыла бы нас от непогоды, если бы, как и прошлой ночью, пошел снег.
Я подобрала на дороге все, что смогла найти: сучья и сухой коровий навоз, стащила несколько веток из ограды, окружавшей близлежащие поля; мы развели огонь и стали пить масляный чай с традиционной тсампа.
Йонгден решил, что, раз мы находимся в деревне и наши лица и одеяния трудно различить в темноте, следует воспользоваться случаем и пополнить запасы продовольствия. До сих пор мы питались тем, что захватили с собой, покидая миссию, но прошло уже десять дней. Наши котомки были почти пусты.
Я развязала пояс, закуталась в свое платье, по примеру бедных жительниц Тибета, у которых нет одеял, и притворилась спящей, чтобы избежать ненужных разговоров, если кто-то будет проходить мимо. Мой спутник направился к близлежащим домам.
Первый дом, в который он вошел, оказался жилищем ламы, хранителя лаханга. Йонгдена встретили гостеприимно, как собрата и покупателя, — ведь лама существовал не только за счет должности ризничего, но и получал доход от небольшой лавки, где паломники приобретали продукты и различные предметы религиозного культа: палочки ладана, флажки с магическими знаками и т. д.

 

 

Как оказалось, оба ламы принадлежали к одной и той же религиозной секте, и вдобавок, по странному совпадению, ризничий был уроженцем одной из областей северного Тибета, где Йонгден долго жил вместе со мной, и он свободно говорил на местном диалекте. Благодаря такому стечению обстоятельств ламы сразу стали друзьями. Но на этом дело не кончилось.
Оглядевшись, Йонгден заметил на полке книги и попросил разрешения их полистать, так как мы вели постоянный поиск интересных произведений. Когда ему это позволили, он открыл первую попавшуюся книгу и прочел несколько строк вслух.
— Как вы прекрасно читаете! — пришел в восхищение лама. — Вы можете прочитать любую книгу?
— Любую, — подтвердил мой спутник.
И тогда, внезапно сменив тему разговора, ризничий-лавочник принялся упрашивать Йонгдена провести ночь в его доме и даже вызвался сходить за его вещами и самолично перенести их.
Йонгден отказался, но лама продолжал настаивать, и моему спутнику пришлось признаться, что он путешествует вместе с пожилой матерью. Это обстоятельство отнюдь не охладило пыл гостеприимного тибетца. Для матери в его доме тоже имелось место. Мой юный спутник с большим трудом убедил упрямца, что в этот час я сплю крепким сном и лучше меня не тревожить.
Кёгнер видя, что ему не удастся осуществить свой план, не раскрывая карт, вынужденно признался, что его горячее радушие было отнюдь не бескорыстным.
— Лама, — сказал он Йонгдену, — вчера вечером к нам пришли несколько селян с другого берега Жиамо-Наг-Чу и попросили меня отслужить панихиду по одному из своих недавно скончавшихся родственников. Это богатые люди, и они обратились бы к своему ламе, настоятелю монастыря из их местности, если бы он не уехал в Лхасу. Они выбрали меня вместо него, и я получу изрядный куш, если… Словом, я не очень-то образован и боюсь, что не сумею правильно произнести слова литургии и допущу ошибки, раскладывая ритуальные приношения. Я вижу, что вы — человек ученый; может быть, вы знаете эти обряды?
— Да, знаю, — заявил Йонгден.
— В таком случае я прошу вас оказать мне услугу и остаться здесь на три дня. Я буду кормить вас обоих: и вас, и вашу мать — и дам вам немного еды на дорогу. Ваша пожилая матушка сможет также читать мани у дверей храма, и, несомненно, крестьяне дадут ей несколько мерок тсампа.
Йонгден отклонил соблазнительное предложение, сославшись на то, что мы странствуем с группой паломников, которые уже ушли вперед, и потому не только не можем задерживаться, а, напротив, должны поспешить, чтобы догнать их и продолжить вместе с ними путь в родные края.
Когда юноша вернулся, принеся немного еды, и рассказал мне о своей беседе с ризничим, я очень пожалела о том, что из-за близости к границе мы вынуждены идти в быстром темпе. Мне безумно хотелось читать мани у ворот храма!
Но то был лишь вопрос времени. Будущее уготовило мне сколько угодно возможностей для этой забавы. Невозможно припомнить, сколько раз я пела мани как у дверей, так и внутри тибетских домов. Я так поднаторела в этом особом искусстве, что порой меня хвалили за неожиданные музыкальные вариации, которыми я сопровождала священные слова… В конце концов, возможно, среди тысячи даров, которыми осыпал меня Тибет, я обязана ему также и даром распознавать «жемчужину, скрытую в сердце лотоса».
Хитроумный лама пришел к нам на следующее утро чуть свет, чтобы поговорить с Йонгденом и попытаться переубедить его.
Я оставила двух умников наедине, дабы не подвергать себя слишком пристальному и долгому вниманию, и примерно с час прогуливалась вокруг маленького храма, перебирая свои четки.
Эта благочестивая утренняя зарядка была излишней для человека, которому предстояло пешком пройти за день изрядное количество километров, но я не придумала другого способа улизнуть и, несмотря на все свои ухищрения, не сумела уклониться от встречи с ламой, когда он возвращался домой, и поговорила с ним несколько минут.

 

Назад: Предисловие
Дальше: Глава вторая