СУПЕРМЕНСКИЕ ЩЕНКИ

«20 июля. Здорово, Маркыч! Как оно?

…Любишь делать подарки? Я люблю. Особенно когда возможность есть не считать копейки. Более того, во многих случаях полагаю невозможным их не делать. Ну как можно, приезжая куда-нибудь далеко откуда-нибудь издалёка, не привезти подарков? Невозможно же такое.

Жаль только, что многие подарок традиционно воспринимают прежде всего как подношение в ключе «ты мне ― я тебе». Получает человек подарок, и у него сразу же настороженная мысль: «Уж не борзые ли это щенки? Значит, я зачем-то ему нужен, если он подарок мне дарит… Зачем?» И уже после этого он на всякий случай надувается, как индюк. Да еще и забывает поблагодарить, разволновавшись от собственной важности. Иногда до смешного, честное слово. А иногда откровенно расстраивает. Все чаще теперь только самым близким что-то привожу, кому объяснять ничего не надо и кто в корысти не заподозрит, а если подарок невелик, то в скаредности не обвинит.

Мне многие из русских, пожившие в Азии, напрямую советовали: держись с местными построже; мол, чем строже с ними, тем больше уважают; чувствуют в тебе башлыка.

Есть, конечно, в этом доля истины. Как Зарудный писал про свое путешествие по Персии в 1900 году: «Не раз… мне случалось слышать такое мнение: «Русские люди не делают нам таких ценных подарков, как англичане; это оттого, что они не боятся нас, и не они в наших, а мы в их должны нуждаться услугах». Восток. Правда это. Проверял. Но не использую. Очень уж себя неуютно чувствую, демонстрируя сталь во взгляде; противно это моему естеству.

Да и Зарудный сам подтверждает, что раз на раз не приходится: «…я был, так сказать, представителем России в этом отдаленном углу Персии, мне надлежало поддерживать ее достоинство в глазах здешнего населения и, следовательно, не скупиться на всевозможные подарки».

То-то и оно. Сильный человек силу просто так, «на всякий случай», никогда не демонстрирует (так только зверюшки делают: обезьянки, волчики, тигрики). Ибо сказано: «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать». А если кто вышагивает суперменом, тот или дурак, или карьерой чересчур озабочен, или сложности у него с дамами.

Я как вижу супермена (что на ученом совете, что в быту), по–американски играющего мускулами или по–нашему размахивающего маузером, мне так и хочется дать ему трояк, чтобы он купил себе зеленую бутылку прозрачного вина, отпил бы из горла и уснул бы тихонько где-нибудь в тенечке, чтобы душа у него отдохнула…

Это, знаешь ли, моржевал я в тот год, когда Васька у нас с Лизой родился. Сам не знаю почему, нашло чего-то; дурак, наверное, был. Пять утра, мороз, луна на черном небе, а я трюхаю в валенках и в ватнике к проруби, как к собственной погибели. Мужики там уже свежий лед обкололи, расчистили. Влезаю я в эту черную воду, а сам думаю, мол, ну и фиг с ним, зато уж сегодня, что бы со мной ни произошло, хуже этого уже ничего быть не может…

Так вот, короче, той осенью, до снега еще, Балашиха, конец ноября. Сплошного льда на Гущенке еще нет, но уже мороз вовсю ночью, вдоль берегов замерзает. Собирается в шесть утра на берегу несколько таких; хорохоримся, разогреваемся: кто на турнике подтягивается, кто с гирей корячится. Потом заскакиваем в воду по очереди, судорожно плаваем по пятнадцать секунд, выскакиваем пробками на берег, лихорадочно растираемся полотенцами и ходим браво; хорошо нам (понятное дело, что любому хорошо, когда из такой воды вылезет). Посматриваем, понимаешь ли, как от наших разгоряченных тел пар идет; гордимся не гордимся, но ощущаем себя…

Туг и появляется этот мужичонка. Трюх–трюх, в заячьей ушанке за три рубля, в курточке какой-то задрипанной; даже не прибегает, а просто приходит невесть откуда быстрым шагом.

― Привет, мужики! ― Начинает раздеваться. До семейных трусов. Тощий такой мужик; капля на носу висит; алкаш алкашом. Раздевается, значит, смотрит с недоверием на наших жеребцов, которые тяжести тягают, потом заходит, ежась, в свинцово–неподвижную морозную воду и плывет. Уплывает к дальнему мосту, исчезает в утренней темноте из поля зрения, появляется назад через пятнадцать минут… А мы смотрим на это и не верим…

Он приплывает, вылезает, ни полотенца у него, ничего. Стряхивает воду с плеч, трясет руками (мол, блин, холодно…), отворачивается к кустику, снимает свои линялые семейные трусы с тощего белого зада, выжимает, надевает их опять, потом одевается целиком прямо на мокрое тело, напяливает свою ушанку на уши…

― Ну, давайте, мужики, здорово живите… ― И потрюхал себе опять куда-то, так же утерев каплю на носу…

А мы стоим, физкультурники плюшевые, смотрим на это, и уже никто плеч не расправляет, не пыжится…

К чему я это завел?.. Забыл. А, это я к тому, что выпендриваемся много. А уметь принять подарок ― еще труднее, чем уметь его подарить».