30

С Андрюхами мы тоже посмотрели ястребиного орла, парящего над иранскими горами. Пообщались с пограничниками на заставе. Раздавили колесом своего грузовика мой верный бинокль, подаренный перед началом аспирантуры родителями. Я непростительно положил его на бампер, он упал, колесо вдавило его в мягкую дорожную пыль, даже не повредив корпус, но сбив юстировку, исправить которую так и не удалось (Поляков, уезжая, оставил мне тогда до конца сезона свой, ― спасибо!).

Ничего существенного к материалам по фасциатусу мы с Андреями в той поездке не прибавили, но зато посмотрели прекрасные места и провели незабываемую ночевку вдалеке от поселков, посреди опустыненных увалов.

Остановившись еще засветло, мы быстро выбрали место, следуя рекомендациям Полякова: чтобы обзор был подходящий по профилю холмов вокруг долинки ― если повезет, может, шакалов ночью не только послушаем, но и посмотрим.

Шофер экспедиционной машины ― крупный рыхловатый Коля, недовольно, но беззлобно бурчал на все вокруг целый день, а уж упоминание про шакалов окончательно разбило давно надтреснутую чашу шоферского терпения.

― Вы чего, совсем, что ль, охренели? Шакалов смотреть… Мотаемся, мотаемся, целыми днями… А это ведь не асфальт, ёнть, по этим ухабам рулить, знаешь ли, Андрей, коэффициент платить надо… Смотри, если ночью они спать не дадут, завтра не поеду никуда, день отдыха.

Неделин, формально являющийся командиром отряда, на которого оформлена академическая экспедиция, молод и крут, но вздыхает с усталым пониманием:

―Ну и грузило же ты, Колюня… Слушай, если ты не перестанешь гундеть, я тебе сейчас тресну в репу, сяду сам за руль, а ты пойдешь пешком, куда хочешь, ― хоть домой в свои Люберцы…

Коля, обиженно насупившись, отходит за машину отлить по малой нужде, продолжая что-то недовольно бубнить низким басом. Когда мы устраиваем лагерь, он, поев, залезает в свою кабину, закрывает все окна–двери («Комары поналетят, уж я-то знаю»), и вскоре оттуда уже рокочет приглушенный ровный храп, словно оставленный на ночь включенным на холостом ходу мотор грузовика.

Полная луна в ту ночь освещала все вокруг, как пограничный прожектор, напоминая каждому смотрящему на нее о всеобъемлющем могуществе Селены. Майская азиатская ночь опять удивляла меня непривычным россиянину ночным теплом (мы сидели даже без футболок, отдыхая от дневной жары). Голые склоны пустынных адыров фантастически белели в лунной темноте, порой заставляя меня встряхивать головой, чтобы вернуться к реальности: так и казалось, что они сияют исходящим изнутри ровным холодным светом.

Зарудный видел такое же в 1901 году в Афганистане и писал позже: «…Окрестные горы пустынны и совершенно обнажены, и я представляю себе, какой ужас царит в них летом, в жаркие дни! Ночью, при лунном освещении, они представляли оригинальный эффект, так как, изобилуя выпариною солей, казались покрытыми снегом. Иллюзия зимы была бы совершенно полною, если бы не воздух, который не был зимним (в полночь + 30°С), если бы не летевшие на огонь свечи, зажженной в палатке, бабочки и не кусающиеся комары и если бы не крупные летучие мыши, мелькавшие перед входом».

Душераздирающий хохот и завывания шакалов раздавались той лунной ночью из-за соседних холмов буквально с расстояния в сто метров, а мы сидели и безбожно курили, говоря о разном и считая преступлением спать, когда другим вокруг так весело… (Если вы никогда не слышали ночного песнопения шакалов, вам надо спланировать путешествие в Среднюю Азию специально для этого.)

Мы с Неделиным лишь дивились у костра этим песням, лаю, переливчатому хохоту и повизгиваниям, а Поляков, занимавшийся воем шакалов профессионально, периодически цыкал на нас или подносил палец к губам, прислушиваясь:

это дуэт ― сначала пропел самец, а потом ему ответила самка; это ―- групповое семейное пение явно с участием переярков; а это ― уже явно член другой группы…

Жена Сереги Перевалова ― Ольга (или, как я до сих пор зову ее, «ОБэПэ»), отвечающая в заповеднике за питомник копытных, по своей научной работе тоже занималась вокализацией шакалов, просиживая ночи напролет с магнитофоном в зарослях тугаев по берегам Сумбара. Чем не работа для современной зоологической амазонки и матери–героини?..

Матери–героини, потому что, имея на руках двух джейранят и двух маленьких козлят (призванных через свою небоязнь человека облегчить джейранятам адаптацию к человеку и к соске), котенка, щенка и принесенную кем-то раненую сплюшку, ОБП управлялась еще и с двумя собственными малолетними детьми. Впрочем, котенка и щенка из бутылки выкармливал ее шестилетний Лешка ― единственный известный мне пример такого рода: шестилетний мальчишка сам вставал по будильнику два раза за ночь покормить эту малышню.

Амазонки, потому что ОБП, со своим энтузиазмом и жизненной энергией, умудрялась заниматься наукой даже будучи матерью–героиней.

Короче говоря, скучно на переваловской площадке молодняка никогда не было. Одно к одному: в подвале их дома длинноухая ежиха (это такой вид ежей, обитающий в Средней Азии, ― с длиннющими ушами и очень длинноногий) тоже родила, осчастливив заповедниковскую коммуну своим колючим потомством. И наглядно ответив тем самым на извечный вопрос многих юных натуралистов и каждой рожавшей женщины: как ежихи умудряются производить на свет своих столь негладких и непушистых детей?

Ежата рождаются размером со спичечный коробок, слепые и с мягкими еще иголками. Через час иголки на воздухе твердеют, и одновременно у этих еще почти эмбриончиков проявляется врожденное защитное поведение: стоит дотронуться такому ежонку до спины пальцем, как он рефлекторно подпрыгивает на сантиметр, что, по идее, должно привести к уколу потенциального хищника (лисы, шакала) в чувствительный нежный нос.

Выглядит такой трюк почти устрашающе, но вся картина целиком несколько теряет в ужасности за счет того, что, подпрыгивая, ежонок еще и фыркает изо всех сил, дабы пуще напугать противника. Если у взрослого ежа, проделывающего все это, фырканье звучит весьма солидно, то у новорожденного оно получается как детское писклявое чихание, наблюдать которое без смеха невозможно. Зрители вокруг буквально валялись, держась за животики, пока я фотографировал эту диковинку на переваловской ладони. (У Зарудного в Оренбурге среди прочей живности жил и ручной еж, но вряд ли Н. А. видел такое.)

Сам Перевалов тоже бодрствовал ночами, отчасти записывая на магнитофон шакальи песни вместе с Ольгой, но главным образом ― ловя бражников на свет. Поэтому нередко я, ведя со своими птичками сугубо дневной образ жизни, заходил к ребятам в заповедник после возвращения из маршрута и находил бездыханные тела дрыхнувших родителей, по которым ползала, играя сама с собой, их малолетняя Катька.