ГНЕЗДО ЧЕРНОГО ГРИФА

Прошло полтора месяца с того времени, как я побывал на каньонах Чарына. Пожалуй, теперь можно было вновь туда поехать. В гнезде черного грифа тогда лежало единственное яйцо, теперь из него, наверное, вырос грифенок. Этот вид хищника обычно гнездится на деревьях, но здесь он выбрал место на склоне скал. Интересно бы сфотографировать потомка этой редкой птицы, а может быть, заодно заполучить портрет и его матери.

Путь к каньонам тянется утомительно долго. Но вот остались позади селения, асфальтированное шоссе вьется в скалистом Кокпекском ущелье, потом пересекает просторы Сюгатинской равнины и упирается в горы Турайгыр. Здесь я сворачиваю с дороги и по слабонаезженному пути выезжаю в покрытую галькой пустыню с очень редкими приземистыми кустиками. Каньоны Чарына, обрывистые, причудливо изрезанные ветрами и дождями, величественные, древние — все те же, и я встречаю их с большой радостью, соскучился по ним.

Жаркий день кончается. Солнце заходит за далекий горизонт, бросает лучи на каньоны, и они еще больше краснеют, становятся багровыми, будто в страшном предзнаменовании чего-то необычного.

Наступает ночь, тихая, без шорохов и звуков. Не слышно пения сверчков или кузнечиков, криков птиц. Лишь кое-когда из глубины каньона доносится далекий и слабый шум горной реки. Всходит луна, освещает молчаливую пустыню, и тогда каньон и идущие к нему овраги становятся похожими на черную бездонную пропасть.

Утро, как всегда, радостное, ясное, с синим чистым небом и свежим, бодрящим воздухом. Но солнце основательно греет, и предстоящий день будет жарким.

Фотоаппарат, телеобъектив, бинокль, полевая сумка — все висит за плечами, я полон сил и жажды действий. Спускаюсь в овраг, вышагиваю по мягкому дну каньона, усыпанному мелким щебнем. Вот на пути одна пропасть. Здесь громче шум реки. За ней — другая. По этой не спуститься, ее надо обойти стороной вверх, потом вниз. Подъем труден, ноги скользят по крутому склону. Вот и весь крошечный узкий тугайчик на виду, слышен и грохот мчащейся воды. Вблизи знакомая скала и на ней гнездо грифа, но… оно пустое. Тогда в гнезде было одно яйцо, сейчас мог быть один птенец.

Нет в нем ни черной большой птицы с пронзительными глазами, нет и ее птенца. В прошлое посещение каньона я был очень осторожен, не подходил к гнезду, а только издали глядел на него в бинокль, так что из-за этого птица не могла его покинуть. Что же случилось?

В гнезде валяются кости горных козлов, их рыжая шерсть, останки песчанок и зайцев.

Голый, гладкий и оранжевый склон горы весь пронизан норками песчанок. От норки к норке проложены тропинки. Кое-где они сливаются в глубокие торные тропы. Здесь недавно была большая колония этих грызунов. Но теперь на склоне горы нет ни одного кустика или былинки. Все давно съедено, уничтожено начисто, до основания, и норки покинуты. Может быть, среди обитателей колонии возникла заразная болезнь и всех погубила? Теперь это место напоминает большой вымерший городок, угрюмый и немного странный.

Таких пустых колоний возле каньона Чарына масса.

Спускаюсь по оранжевому склону в тугай. Иногда ноги проваливаются по колено в опустевшие подземные галереи городка песчанок. В тугае еще жарче. Но приятной прохладой и свежестью веет от бурного Чарына. На его берегу я натыкаюсь на следы пожара, остатки бивака, вижу клочья бумаги, коробки из-под папирос, консервные банки, бутылку из-под водки, куски от сгоревшего рюкзака и грязной портянки и… толстую скорлупу яйца грифа. Здесь побывали враги природы, следы их мотоцикла еще заметны на дороге. Одурманив голову алкоголем, они разорили гнездо, лишили птицу ее единственного детища ради глупого и злого озорства. Оплошность с огнем причинила им неприятность и омрачила их разгульную поездку. Так им и надо! Да и к чему они взяли яйцо, оно, без сомнения, было насиженным.

Жаль грифа, птицу ныне редкую, исчезающую. Кто знает, если она не будет взята под строжайшую охрану вместе с другими видами хищных животных, через столетие мы уже не увидим ее, так легко планирующую в заоблачных высотах, не встретимся с гордым взглядом пронзительных глаз грифа.

Хищные птицы уничтожают больных животных, истребляют слабых и старых песчанок, несут в природе службу оздоровителей.

Тугайчик у Чарына изумителен. У самой воды разместился густой лавролистный тополь и каратуранга, стройный, чудом уцелевший с раннего четвертичного периода реликтовый ясень, изящный клен. Кое-где в пышную зелень деревьев вкраплена светлая листва лоха. Поближе к деревьям располагаются кустарники карагана, чингил, барбарис, тамариск. Все они высокие, стройные, совсем не такие, как в пустыне. Еще ближе к горам и дальше от реки видны селитрянка, солянка-анабазис и, наконец, повыше к скалам на сухой земле — прозрачный саксауловый лесок. Здесь растет все, что и на больших просторах пустынь, только сочнее, здоровее и как-то приветливее.

В каждом тугае по-разному сочетаются растения, но каждое теснится друг к другу куртинками.

Иногда река образует песчаные отмели, занятые пышной порослью веселых ив. Оттуда несутся неумолчные песни соловьев.

Перехожу из тугайчика в тугайчик, иногда перебираюсь у самой воды, иногда пересекаю поверху грозные отвесные утесы, карабкаюсь по скалам.

Каждый тугайчик обладает своим микроклиматом. В одном почему-то прохладней, каратуранга еще разукрашена, будто ягодами, зелеными шишечками неразвившихся семян, в другом — жарче, и от неожиданности я замираю: вся земля покрыта толстым слоем белого пуха семян этого дерева.

Иногда послышится легкий шорох — среди кустов мелькает заяц, или резкий запах зверя ударяет тонкой струйкой, а потом прозвенят камни — и по отвесным скалам проскачут сильные и грациозные горные козлы. Прокричит иволга, высоко в камнях заведут резкие крики кеклики, угрюмо заворкует горлица.

Но пора подумать и о возвращении на бивак. Тяжело подниматься наверх по крутым обрывам. Солнце печет, стучит в висках кровь, схватывает дыхание. Все дальше и дальше дно каньона, и река становится узкой извилистой лентой в оправе зеленых тугаев. Вокруг удивительно красочные скалы, зеленые, желтые, фиолетовые, почти черные. Такое причудливое сочетание цветов я вижу впервые в жизни и думаю о том, сколько красоты в необыкновеннейших формах и фантастических расцветках этих громад, созданных многими миллионами лет настойчивой работы ветра, воды, холода и жары.

На одном выступе видно что-то мохнатое и серое. Да это же гнездо черного грифа! Будто в подтверждение моей догадки, оттуда срывается большая черная птица и, степенно планируя, уносится вдаль.

К гнезду подобраться нелегко. Но цель близка, несколько рывков — и я рассматриваю птенца. Тело его покрыто нежным темным пухом, из него кое-где торчат голубые пеньки будущих перьев. Большая голова птенца совсем голая, морщинистая, кажется старческой. Большие глаза открыты, взгляд их удивительно выразительный, страдальческий и горестный. Ритмично на них опускается голубое веко. Грифенок неподвижен, но его тело от волнения вздымается из-за прерывистого и глубокого дыхания.

После того как сделано несколько фотографий, начинаю осматривать гнездо. Оно большое, метра полтора в диаметре и около метра высотой, сложено из множества мелких саксауловых веток, переплетенных между собою, сверху гнездо плоское и совершенно ровное. По остаткам пиши деловито ползают муравьи-тетрамориумы. На совершенно голых скалах они основали свой муравейник и питаются объедками со стола птицы-великана. Добыча неплоха, только что они будут есть, когда грифенок вырастет и покинет гнездо?

Крупные мухи, наглые и назойливые, ползают по гнезду. Они тоже нашли здесь поживу. Над самой головой птенца крутятся мелкие кровососущие мушки, мушки-слезоедки и еще неизвестно какие. Они — мучители беспомощного грифенка, и он кротко переносит их истязания как неизбежное зло.

И еще находка!

На теле птенца среди нежного пуха резвятся какие-то необыкновенные серые мушки. Они ловко бегают и гоняются друг за другом, ведут себя так, будто грифенок для них — самая привычная стихия.

Кто бы это мог быть? Я не знаю у птиц подобных паразитов. Но поймать мушек невозможно. Для этого надо основательно побеспокоить грифенка, а как это сделать, если глаза беззащитного птенца выражают такое страдание. И я сдаюсь, прекращаю охоту за юркими мушками, а потом весь обратный путь к биваку раскаиваюсь и укоряю себя: ведь мушки, наверное, неизвестны науке, и простительно ли так легко поддаваться чувству жалости.

Наконец я наверху, в голой пустыне, шагаю через мелкие овражки, голодный и усталый, спешу к машине. Солнце немилосердно жжет, и галька, покрывающая пустыню, накалилась, как на сковороде. Далеко над горами светятся белые облака. Там сейчас хорошо: тень, прохлада. Хоть бы они приплыли сюда и бросили на землю спасительную тень. И она, такая долгожданная, приходит, когда я, уже пообедав, лежу под тентом, предаваясь воспоминаниям о своем нелегком походе.

Небо затягивается серой пеленой. На нем появляются тучи. Они сгущаются все больше и больше. Послышались далекие раскаты грома. Потом началось!…

Налетел ураган, крупные капли дождя застучали по машине, посыпался град. Блеск молний, свист ветра и шум дождя продолжались около часа. Под палаткой захлюпала вода. Сильно похолодало. Каково сейчас бедному грифенку?

Потом, когда странные черные тучи, украшенные снизу округлыми волнами, ушли на восток, громче зашумела река, звонче затокал козодой, послышался шум моторов далеко идущих машин. Во влажном воздухе хорошо разносятся звуки, и я только сейчас понял, почему в пустыне, в сухом горячем воздухе, царит такая удивительная тишина.

Но какие контрасты! Недавно я страдал от жары и сухости, а теперь, надев на себя все, что мог, едва ли не стучу от холода зубами. Далеко в пустыне за каньонами появилась длинная белая полоска. Побелели несколько одиночных горок. Странное превращение, как я его сразу не заметил! Хорошо помню: эти горки были черными. Догадался: там прошла полоса такого густого града, что покрыла землю толстым слоем. Только к сумеркам, когда перед закатом солнца выглянуло солнце, белая полоса постепенно исчезла. Громада туч ушла к горизонту. Далекие вспышки молний слегка озаряли ее. Теперь где-то очень далеко так же, как было здесь, она с шумом поливает дождем сухую и горячую землю пустыни.