Глава V. Поездка в советский бобровый заповедник

Ей-богу, есть смысл сесть вечером в Москве в скорый поезд, отъезжающий на юг, провести десять часов в спальном вагоне (да еще в обществе молодой дамы), с тем чтобы наутро иметь возможность в самой непосредственной близи полюбоваться бобрами! За год перед этим я пробовал сделать то же самое в канадских Скалистых горах Роки Маунтин. Каждый день я выезжал на машине из городка Джаспер к берегам реки Гайки, с тем чтобы поснимать бобров. Но, увы, эти «чернецы» появлялись лишь к вечеру, перед самым заходом солнца, когда ни о какой съемке уже не могло быть и речи. Вот тогда-то они и принимались плавать по подпруженному ими же самими маленькому озерцу. Бобры рассекали своими массивными головами зеркальную поверхность вод, с громким всплеском заныривали, снова появлялись со дна с корневищами кувшинок в зубах и принимались их смачно жевать. А покрытые снегом зубцы прекрасных Скалистых гор бесстрастно отражались в прозрачной синей воде… И ничего тут не поделаешь: к сожалению, грызуны эти активны в основном с захода солнца до полуночи, а к утру их уже трудно увидеть, так что со съемкой дело было плохо.

А вот здесь, в Советском Союзе, обстоятельства как будто складывались для меня более обнадеживающе: рядом с сотнями диких бобров в Воронежском заповеднике живут и почти ручные, привыкшие к присутствию человека животные, а также несколько бобров-производителей, которых содержат в специально отгороженных вольерах.

Спальный вагон громыхает по рельсам, бегущим через бесконечные, ровные как стол равнины. А за окном — долгий и светлый июньский вечер. Мы с удовольствием пьем чай с сахаром и лимоном, заедая его печеньем. Мимо нас пролетают деревни, леса, фабрики, бескрайние пшеничные поля, а горизонт тем временем начинает затягивать блеклой дымкой поздних сумерек.

Такие светлые летние ночи, когда совершенно неохота спать, располагают к тихой неторопливой беседе.

Переводчица, будучи горожанкой, поначалу несколько удивлялась тому, что из-за животных можно вот так разъезжать по свету, как это делаю я. Бобра она видела всего один раз и то в зоопарке, а на воле — ни разу. Но это и неудивительно. Кто вообще может похвастаться тем, что встречал где-либо живого бобра в естественных условиях?

Прежде они, правда, обитали в Северной Америке, Европе и Азии, на всех ручьях и прудах, всюду, где только произрастали ива, береза и осина. В Ирландии их не было никогда, но зато Англия стала первой страной в Европе, где бобры уже к XII столетию оказались полностью истребленными. Погибели их способствовали три причины (из которых одна была основана на явном недоразумении). Но о них несколько позже. Последнего бобра в Швейцарии убили в 1705 году недалеко от Базеля; в Рейнланде и Саксонии бобров истребили к 1840 году, в Баварии— к 1850, в Вюртемберге — к 1854, в Нордрейне-Вестфалии последний погиб в 1877 году, в Нижней Саксонии — в 1856 году. Теперь одни лишь названия деревень и городов свидетельствуют, что когда-то там обитали эти старательные маленькие строители плотин: Биберах, Биберштайн, Бибрих, а поскольку по-русски, по-польски и чешски это животное именуется бобром, встречаются такие географические пункты и реки, как Бобер, Боберс-бах, Бобиц, Боберов. Только в ГДР и ФРГ можно насчитать более 200 географических названий, явно ведущих свое происхождение от этого самого крупного в северном полушарии грызуна.

Если повнимательнее всмотреться в герб города Висбаден-Бибрих, то легко можно понять причину, за что люди так безжалостно истребили этих маленьких «гидростроителей». На гербе изображен бобр, держащий в зубах рыбу. Потому что столетиями люди были уверены в том, что зверек, который так хорошо плавает и ныряет, непременно должен питаться рыбой, как это делает, например, выдра. А тот, кто питается тем же, чем и человек, тот по детски-наивному убеждению (и сегодня еще неполностью изжитому у некоторых охотников и фермеров) является самым что ни на есть злостным «вредителем», нежелательным конкурентом по добыче пропитания. При этом за прошедшие сотни лет никто ни разу не дал себе труда вскрыть желудок застреленного бобра и посмотреть, что же он все-таки ест? Тогда выяснилось бы, что ничего другого, кроме растительного корма, там’ найти невозможно. К несчастью, мясо самого бобра принято было причислять к «рыбным блюдам». Поэтому во время долгих постов его, как «постное», разрешалось подавать на стол в жареном и вареном виде, чем широко пользовались монастыри и зажиточные горожане. Мясо бобра можно было есть, не боясь «оскоромиться». Причислить бобра к рыбам оказалось возможным не только из-за его водного образа жизни, но еще и потому, что его уплощенный хвост по форме напоминает рыбий да к тому же еще покрыт чем-то вроде чешуи. Иезуитский патер Шар-левуа в 1754 году писал: «Судя по его хвосту, это самая настоящая рыба, и он официальным образом причислен к этим животным медицинским факультетом в Париже. А уже, согласно такому заключению, теологический факультет пришел к выводу, что мясо его можно есть и во время поста».

Вторая беда бобра заключается в том, что у него на брюхе имеются две железы, причем как у самцов, так и у самок; выделения этих желез, так называемая «бобровая струя», считалась лекарством практически от всех болезней. Так, врач Иоганнес Мариус опубликовал в 1685 году в Аугсбурге некий трактат под названием «Касторология» с 200 различными рецептами. Он тоже считал, что бобры поедают рыб, саламандр и лягушек. Считалось, что «бобровая струя» помимо всех своих других целебных качеств излечивает от ревматизма, ломоты в суставах, поднимает жизненный тонус больного и, более того, может оживить умирающего. Однако тщательнейшее химическое исследование этого вещества выявило, что из всех его составных частей разве что салициловой кислоте можно приписать целебные свойства, а больше ничему. Вырабатывается салициловая кислота из ивовой коры — основного продукта питания бобров. На сегодняшний день химическая промышленность свободно изготовляет производные салициловой кислоты, притом совсем дешевым способом, в частности, для широко распространенного аспирина. Таким образом, можно считать, что химия спасла бобрам жизнь. А в 1852 году за «бобровую струю» платили 720 марок, по тогдашним ценам огромные деньги! В сыром виде бобровая струя, изъятая из железы самца, весит от 50 до 170 граммов; В продажу она поступала в виде бурой, вязкой, сильно пахнущей пасты — смеси из различных масел, смол, жиров и салицила. Сегодня никто уже за этим снадобьем не гоняется и никто не согласится платить за него такие деньги. Однако в немецком официальном прейскуранте на фармацевтические изделия, где разного рода пережитки еще годами перетаскиваются из издания в издание, в томе, вышедшем уже в 1962 году, все еще указана цена на «бобровую струю»: один грамм — 55 пфеннигов. «Запах — едкий, напоминающий валериану, вкус — ароматный, горьковатый и острый», — можно прочесть в том же издании.

Сильно пахнущим веществом, которое выделяют бобры из расположенных сзади желез, они маркируют определенные пункты своего охотничьего и жилого участка, чтобы бобры из других семей могли распознать, что это чужая собственность.

Трапперы в Северной Америке очень быстро нашли способ, как приманить бобра к капкану: достаточно только обмазать его «бобровой струей», как начнут сбегаться со всей округи бобры и, возмущенные чужим запахом, постараются перебить его своим собственным. При этом они непременно попадут в капкан.

Уже по одному тому, что в средние века бобровые хвосты считались особым лакомством и есть их разрешалось только дворянскому сословию, можно судить о том, как со временем меняются вкусы. Думаю, что сегодня не много нашлось бы любителей, кто согласился бы их отведать… Но что касается бобровых мехов, то они, как и прежде, остались вожделенной мечтой всякого франта. И в этом заключается третья беда бобров.

Тело бобра сверху покрыто длинными остевыми волосами, намокающими в воде. Поэтому, выходя на берег, он выглядит всегда таким всклокоченным, словно мокрая щетка. Но зато подшерсток у него удивительно густой, теплый и мягкий, притом он красивого коричневого оттенка. Бобр тщательно натирает «руками» этот подшерсток маслянистым секретом из специальной железы, чтобы в воде он не намокал. Под водой длинные верхние волосы плотно прикрывают нежный подшерсток наподобие плаща. В шерсти задерживается воздух и, таким образом, ни она сама, ни кожа под ней не намокают. Выйдя из воды, бобр никогда не отряхивается, как это делают, например, собаки, а, проводя «руками» вдоль тела, как бы выжимает воду из своего «плаща», чтобы поменьше влаги занести в жилище.

Дабы беспрепятственно получить возможность добраться до бобровых шкур и «бобровой струи», в прежние времена бобрам помимо поедания рыб инкриминировали еще и то, что они, строя плотины, «умышленно» затопляют луга и пастбища, да к тому же еще валят лес. Так, например, Фридрих Великий в 1765 году отменил все и всякие запреты на истребление бобра, так что всем, кому не лень разрешалось отстреливать и отлавливать «этих вредителей». В XVIII веке в Пруссии в течение целого столетия на них была разрешена свободная охота. Вскоре они там исчезли полностью; в Литве они тоже стали столь редкими, что уже в 1566 году цена бобра равнялась цене лошади. «

Маленькие трудолюбивые «гидростроители» исчезли также из всей Франции. Сегодня еще какая-то сотня их обитает под тщательной охраной в дельте Роны и ее притоков. Источником вечных забот и опасений для всех, кто радеет о родной природе, служат последние бобры, чудом сохранившиеся на среднем течении Эльбы, между Торгау и Магдебургом. В 1913 году их было всего 188, затем поголовье бобровой колонии несколько выросло во время первой мировой войны, когда большинство браконьеров призвали в армию, и к 1919 году их было уже 272, но затем поголовье бобров снова пошло резко на убыль, и к 1925 г. их опять осталось всего 100 экземпляров; потом оно опять возросло до 210 к 1945 году и снова упало до 100 в 1948 году. Прямо-таки отчетливое отражение политической истории нашего государства! В 1964 году подсчет дал опять 174 экземпляра, 16 из которых обитало в Шорфхайде и происходило от родоначальников, выпущенных в этих местах до второй мировой войны. В Мекленбурге (ГДР), говорят, живут четыре — шесть бобров родом из Воронежа, привезенных туда специально для акклиматизации. Только в ФРГ не было ни одного. За последние два десятилетия нам удалось расселить бобров и в ФРГ . Раздобыть их было чрезвычайно трудно, потому что нам не хотелось использовать для этой цели канадских бобров, которые имеются во всех зоопарках Западной Европы. Шведы никак не могли изловить для нас у себя хоть несколько экземпляров, у ГДР и своих было мало. И наконец, мне удалось получить небольшую партию из Советского Союза. Так что у нас теперь обитают именно русские бобры. И вот теперь немецкий Союз охраны природы планирует завезти и поселить бобров на озере Шалзее, в Шлезвиг-Гольштейне или у Тирольской Ахе в Верхней Баварии.

В начале века был такой случай. Частный Аквариум в Берлине, демонстрировавший посетителям на Унтер ден Линден разных водных животных, тайно приобрел одного из обитавших на Эльбе бобров. Слух об этом дошел до властей, и бобра было предписано вернуть на место. Обиженный владелец ослушаться не посмел, однако предварительно обменял немецкого бобра на канадского. И вполне могло бы статься, что бобровая колония на Эльбе перемешалась бы с канадскими бобрами и перестала быть чистокровной популяцией, если бы не счастливая случайность. Полуручной «канадец» сразу же после отъезда государственной комиссии, водворившей его на новое местожительство, вылез из вод Эльбы и добровольно залез назад в ящик, в котором его привезли, не пожелав воспользоваться прелестями вольной жизни. Пришлось везти его назад в Берлин.

Аналогичные неудачи постигли людей, пытавшихся в 1830 году акклиматизировать бобров в Бранденбурге, близ Потсдама. Все их старания не увенчались успехом. Когда после второй попытки у выпущенной парочки годами не появлялось потомства, у энтузиастов опустились руки. Но потом, после смерти зверьков, их хорошенько осмотрели и выяснилось, что это два самца…

И в России бобрам тоже пришлось отступить перед натиском людей. К моменту падения царской власти в этом огромном государстве бобры сохранились лишь в нескольких местах: возле Воронежа, в Белоруссии, в Туве — на берегах Енисея; число их не превышало 900 голов. После установления Советской власти бобров начали строго охранять. И охраняют по сей день, несмотря на то что поголовье их выросло до 40 тысяч экземпляров. Основным пунктом, откуда их расселяют в новые места обитания, служит Воронежская область. Вот именно туда-то нас: сейчас и мчит скорый поезд.

Но прежде мне хочется рассказать еще о «бобровой трагедии», разыгравшейся в Северной Америке. Там приблизительно к 1600 году обитало еще от 60 до 100 миллионов бобров, за которыми охотились (но одновременно и охраняли и обожествляли их) индейцы. Согласно поверьям индейцев, Великий дух Мани-ту создал сначала бобров, а потом уж людей. Некоторые индейские племена считали себя потомками Большого бобра, называли бобров своими «маленькими» братьями, никогда не истребляли целых семей бобров, не убивали самок с детенышами, а косточки, оставшиеся от съеденного бобра, аккуратно собирали и относили назад, в воду, чтобы они ни в коем случае не достались собакам.

Европейцы же лихорадочно накинулись на бобров, как только попали в Новый Свет. Одна из старейших торговых компаний— «Компания Гудзонова залива», существующая и поныне, была основана в основном ради добычи бобровых шкур и их экспорта. Немало было войн с индейцами, восстававшими против истребления своих маленьких друзей-бобров. «Компания Гудзонова залива» до 1800 года вывозила ежегодно по 50 тысяч бобровых шкур, что по стоимости составляло порой половину всего американского экспорта. Ведь бобровая шкура уже в те времена в самых диких местностях стоила целый доллар, а трапперам и вообще всякому приезжему на диком Западе и Севере приходилось все, что им было необходимо, оплачивать втридорога мехами. На постоялых дворах «Торговой компании» продовольственные товары отпускались по баснословно высоким ценам: 25 фунтов муки — за пять долларов, фунт солонины — за доллар, фунт чаю — за три доллара, четыре свечки — один доллар. Тот, кто хотел купить ружье, должен был сложить кучу из бобровых шкур, равную по высоте вертикально поставленному на пол ружью.

В те времена многие знаменитые американские состояния были сколочены именно на бобровых шкурах, например состояние семейства Астор. Ценные бобровые шкуры привлекали торговцев, трапперов и миссионеров.

В моде тогда были широкополые, легкие как пушинка шляпы из бобрового фетра. Боясь, чтобы их не надули с шерстью, шляпники предпочитали скупать целиком шкурки, а потом уж сами их состригали. Из одной шкурки получалось полтора фунта шерсти, из чего изготовлялось больше дюжины шляп; такая шляпа весила подчас всего каких-нибудь 50 граммов! Шляпники тогда умели сортировать шерсть при помощи воздушной струи. Продавались «цельные», «половинчатые» и «четвертные» шляпы— в зависимости от того, какой слой из заячьей шерсти подкладывался под слой бобровой.

Уже в 1663 году за бобровую шкурку платили от 85 до 125 марок. Но своей кульминационной точки экспорт бобровых шкур, осуществлявшийся «Компанией Гудзонова залива», достиг к 1875 году, когда она продала 207 903 бобровые шкурки!

Но потом дела год от года становились хуже и хуже, пока к 1900 году бобры на территории всех Соединенных Штатов, а также на большей части Канады не оказались почти полностью истребленными…

Рано утром наш поезд останавливается на станции Графская. Это небольшое селение с базаром посреди лесной местности, вблизи Воронежа. Мы пережидаем на перроне, пока из встречного поезда местной линии выгрузятся все мужчины и женщины, спешащие на работу, а затем пересекаем железнодорожное полотно и входим в вокзальное помещение. Там нас уже ждет директор бобровой фермы и Воронежского заповедника В. Жарков. Он ведет нас через лес, прямиком к зданию церкви с луковичным куполом. Но не успеваю я удивиться, как узнаю, что именно здесь, в бывшем монастыре, разместилась администрация заповедника и краеведческий музей. Нельзя сказать, чтобы монастырское подворье оказалось самым удобным местом для размещения подобных учреждений, но здание еще вполне крепкое.

Сюда, в заповедник, стекаются студенты и ученые из всего Советского Союза, чтобы проводить здесь научные исследования. Потому что Воронежский заповедник прекрасно приспособлен для подобной работы. Он представляет собой как бы лесной остров посреди степи- размером в 31 тысячу гектаров и является частью Усманского бора. Охранять эти места начали уже с 1922 года силами местных учреждений, а с 1927 года здесь был основан Государственный Воронежский заповедник. В заповеднике теперь водится много видов животных. Рядом с чисто степными видами, такими, как суслики, сизоворонка, щурка, здесь можно встретить лесных обитателей: лесного хорька рядом со степным, зайца-беляка рядом с зайцем-русаком. Лоси, столь сильно размножившиеся повсюду в Советском Союзе, пришли и сюда. Причем сами, по своей воле. Их здесь не было более 150 лет! А вот косуль и оленей сюда завезли и акклиматизировали уже давно. Подобное же расселение ценных видов животных производится и во многих других районах страны. В заповеднике работает около ста штатных сотрудников.

Но основную славу заповеднику принесли его бобры. Воронежские бобры (Castor fiber) — черного или темно-коричневого цвета; их здесь около 500 голов и обитают они вдоль рек Усма-ни и Ивницы. Каждый год сотню или более отлавливают (обычно в возрасте одного года) и перевозят для расселения в другие области Советского Союза. Воронежские бобры прижились и размножились теперь во многих районах страны . В ГДР тоже было отправлено 40 штук, где они живут на специальной ферме.

Здесь и в Северной Америке за последние десятилетия было разгадано много секретов, касающихся жизни этих удивительных созданий.

Ну, во-первых, конечно, об их способности валить и ошкуривать деревья. Бобр справляется с этим трудоемким процессом, имея для этой цели всего лишь четыре оранжево-желтых резца— два сверху и два снизу. Эти зубы — самое главное орудие бобра. Он способен просуществовать без хвоста, без ног, даже ослепнув, но если он, не дай бог, потеряет свои зубы, то через неделю его не станет. Передняя сторона этих длинных (так, что они даже высовываются изо рта) резцов покрыта слоем эмали (точно так же как и наши зубы). Но задняя сторона зуба эмалью не покрыта и состоит из менее твердого дентина. Когда бобр что-нибудь грызет, то дентин стачивается быстрее, чем эмаль, и, таким образом, передняя стенка зуба все время остается острой, словно лезвие. Следовательно, эти своеобразные «ножи» во рту бобра непрерывно самозатачиваются. Кроме того, бобр умрет выдвигать свою нижнюю челюсть с ее двумя резцами вперед и точить таким образом свои «ножи» друг о друга. Чтобы «спилить» дерево, бобр упирается верхними резцами в его кору, а нижней челюстью начинает быстро поводить из стороны в сторону. Эти своеобразные ножницы производят от пяти до шести движений в секунду. Между прочим, бобр умеет стянуть свои губы позади зубов так, чтобы иметь возможность грызть дерево и под водой во время ныряния: тогда вода не попадает ему в рот.

Про бобров часто сочиняли разные небылицы, вроде того что они якобы валят деревья всегда так, чтобы те падали своей кроной в воду, что они в состоянии «рассчитать» заранее, как и когда упадет дерево, и поэтому ни один бобр никогда не бывает убит падающим стволом; кроме того, они якобы умеют специально направлять падение дерева таким образом, чтобы оно не застряло своими ветвями в кронах соседних с ними деревьев, потому что не упавшая на землю зеленая крона теряет для маленьких дровосеков всякий смысл.

Но это все не соответствует действительности. Правда, деревья, стоящие у воды, действительно большей частью падают кроной в воду, но объясняется это совсем иными причинами: просто ветви дерева, растущие в сторону открытой воды, развиваются лучше и становятся толще и длиннее, а следовательно, и перевешивают дерево при его падении. А деревья, растущие подальше от воды и поваленные бобрами, обычно лежат кроной в самых различных направлениях. Бывало и так, что, рухнув, дерево убивало бобра. Правда, подобное случается, видимо, очень, очень редко. А однажды наблюдали, как бобры с великим трудом «подрубили» толстое дерево, но оно росло на склоне, зацепилось кроной за соседние деревья и сползло вниз всего лишь на какой-нибудь один метр. Тогда бобры еще раз «перерубили» ствол столь неудачно упавшего дерева. Но когда и после этого злополучный ствол, поддерживаемый соседями, сполз вниз всего на небольшой кусок, дровосеки отступились от него и ушли.

Охотнее всего бобры валят деревья, стволы которых имеют в поперечнике от восьми до 20 сантиметров. Выбирают для повала чаще всего осину, иву, тополь, менее охотно березу и ольху и совсем избегают хвойных деревьев, то есть самую расхожую нашу древесину. Не берутся они валить и твердые породы деревьев, например дубы.

«Работает» бобр довольно быстро и энергично. Восьмисантиметровую в поперечнике иву он перегрызает за пять минут, а если дерево толстое, то маленькому дровосеку приходится трудиться над ним несколько ночей подряд. Каждый бобр валит и ошкуривает ежегодно от 200 до 300 стволов: участок земли в 100 гектаров способен прокормить колонию бобров в течение 1–1,5 года. Над толстыми стволами бобры трудятся зачастую вдвоем, причем поочередно: пока один грызет, другой оглядывается по сторонам. Случается, что бобры принимаются перегрызать ствол толщиной больше человеческого торса. В качестве «бобрового рекорда» зафиксирован тополь высотой 27 метров и 1,5 метра в поперечнике, который эти отважные дровосеки спилили однажды в Британской Колумбии.

Наиболее удобно для бобров, разумеется, валить деревья, стоящие у самой воды. Во всех же других случаях им приходится сплавлять куски поваленных стволов или отгрызенные от них ветви кратчайшим путем, по каналам. Если им еще нужно транспортировать древесину довольно далеко по воде до своей плотины — это для них не составляет особого труда. Но дальше, чем в 200 метрах от берега, бобры деревьев не валят. Если все деревья вокруг колонии уже срублены, зверьки, как правило, перекочевывают в другое место. После ухода бобров в лесу возникают все новые «бобровые лужайки» — очищенные от деревьев поляны и прогалины. Ведь созданные ими при помощи запруд искусственные озера постепенно мелеют и вытекают после того, как маленькие «гидротехники» перестают латать отверстия в своей плотине. Таким образом, благодаря деятельности бобров естественный ландшафт выгодно видоизменяется: в нем появляется все больше зеленых лугов — удобных пастбищ для диких копытных.

Препарируется сваленное дерево так: лежащий на земле ствол разрезается на куски, причем чем толще ствол, тем короче куски. Даже в тех случаях, когда бобры уже унесли все чурбачки, можно промерить их длину по кучкам опилок, остающимся возле каждого места «распиловки». Самый толстый конец ствола обычно оставляют лежать; его лишь ошкуривают, а кору съедают.

Свежая молодая кора и мягкая древесина — вообще основной корм бобра. Такой жесткой пище соответствует и крепость его зубов. Жевательный «жим» бобра, равняется 80 килограммам, в то время как у человека он составляет лишь 40 килограммов. При этом следует учесть, что бобр весит всего каких-нибудь 18–20 килограммов, самое большее — 30.

В Воронежском заповеднике каждая семья бобров запасает себе на зиму в качестве провианта в среднем 108 осин от восьми до 35 сантиметров в поперечнике, утапливая их в воде. Помимо этого они зимой обгрызают еще поваленные ветром деревья. В неволе же каждый бобр получает на ферме ежедневно семь килограммов осиновых веток вместе с корой, два килограмма березовых веток, 25 килограммов ивовых. Следовательно, один взрослый бобр поглощает ежегодно 4197 килограммов древесины вместе с корой в придачу к своему обычному зеленому корму, что составляет вместе 7,5 кубических метра древесной продукции. Из 580 различных растений, произрастающих в Воронежской области, бобры используют 148 видов.

На суше бобры довольно неуклюжи, даже человек их легко может догнать, и, если им приходится спасаться бегством, они быстро устают. Поэтому многие бобры, обитающие в равнинной, богатой влагой местности, прокладывают себе специальные каналы, ведущие к их пастбищным участкам, расположенным иногда довольно далеко от реки. Возможно, такие каналы ведут начало от постоянных тропок, прокладываемых этими животными, которые постепенно утаптываются все глубже и глубже, погружаясь в мягкий влажный грунт, а уж потом бобры их планомерно начинают расширять и углублять, пока тё не достигнут глубины примерно 50 сантиметров, так, чтобы бобру удобно было проплывать по ним под водой. По таким каналам удобнее транспортировать и ветки.

Добытые в лесу ветки бобры под водой засовывают срезанным концом глубоко в илистый грунт так, чтобы они не всплывали. Это прежде всего запасы на зиму, потому что летом они питаются и водяными растениями, и травой, и клубнями водяных кувшинок. Целые плоты из неошкуренных веток зачастую прикрывают входы в жилую крепость.

Попав на новое место, бобр чувствует себя привольно только после того, как обеспечит себе убежище, попасть в которое можно только под водой. На крупных реках, где вода обычно не убывает, или на слишком широких, которые невозможно перегородить плотиной, бобры довольствуются простыми береговыми норами, но непременно с двумя, а чаще всего четырьмя-пятью входами.

Вот, например, у немецких бобров, проживающих на Эльбе, как правило, именно такие, примитивные береговые жилища, выкопанные на отмелях или банках, поэтому их можно назвать «банковыми бобрами». «Парадный въезд» в подобные жилища ведет снизу, из-под воды, косо кверху, где заканчивается под поверхностью земли. Выкапывается камера шириной примерно в один метр 20 сантиметров и высотой от 40 до 50 сантиметров; стены ее изнутри заботливо и старательно разравниваются. Если вода в реке поднимается, пол в жилой камере тоже бывает необходимо приподнять. Для этого бобру достаточно соскрести с потолка соответствующую порцию земли и утрамбовать ее на полу. Как правило, потолочное перекрытие такого «блиндажа» настолько прочное, что на нем могут стоять сразу несколько человек, не опасаясь провалиться. Однако в случаях, когда бобрам приходится раскапывать нору все дальше кверху, они укрепляют ее тем, что набрасывают сверху кучи веток и хвороста, воздвигая настоящую крепость. Если же водное зеркало поднимается все выше и выше, например, тогда, когда бобры запрудили речку плотиной, то такую «бобровую хатку» приходится все надстраивать и надстраивать, пока она в конце концов не превратится в остров, окруженный со всех сторон водой…

Наверное, именно подобным образом возникали в прежние времена эти удивительные бобровые сооружения посреди водоемов. Нынешние бобры — правда, не слишком часто — тоже воздвигают подобные постройки прямо посреди своих запруженных плотиной «водохранилищ». С этой целью они громоздят под водой друг на друга пропитанные водой ветки, слепляя их илом, пока такой искусственный остров не будет возвышаться на метр, а то и на два над поверхностью воды. Но если сама крепость — в особенности у бобров, живущих в северных областях, тщательно укрепляется и «цементируется» илом или глиной, то «потолок» в ней бывает, наоборот, довольно рыхлым, воздухопроницаемым, чтобы проветривалось помещение. Но, несмотря на это, спутанные и переплетенные меж собой ветки составляют достаточно прочное перекрытие, на которое человеку можно встать ногами и разломать которое хищному зверю, не так-то просто. В суровые зимы можно наблюдать поднимающийся из вершины хатки «дымок», повисающий над ней в виде легкого облачка. В старых, обжитых «крепостях» встречаются «передние», «смежные комнаты» и разные другие помещения, однако жилая камера неизменно расположена в 20 сантиметрах над уровнем воды. Бобровые хатки, как я уже сказал, практически для большинства хищников недоступны, и даже если медведь вздумает, навалившись всей тяжестью сверху, проникнуть внутрь, то, прежде чем он это успеет проделать, все обитатели хатки уже ускользнут через подводные коридоры и исчезнут под водой.

Бобры не впадают в зимнюю спячку, хотя в холодное время года и делаются довольно вялыми. И тем не менее их можно неделями не увидеть на поверхности. Даже тогда, когда на улице минус 15 градусов, температура воздуха в жилой комнате держится всегда несколько выше нуля. Когда реки замерзают, бобры добираются до своих «складов» с провиантом, проплывая подо льдом. При этом им зачастую не приходится даже пользоваться лунками для дыхания. Потому что реки и озера замерзают поначалу только у берегов. Потом уже, по ходу зимы, в реках уровень воды несколько опускается, и между водой и льдом образуется некоторое пространство. Причем в середине реки лед опускается ниже, а у берегов, поддерживаемый корнями деревьев и землей, он выше. Так что под ним оказываются прекрасные, защищенные со всех сторон воздушные ниши для бобров.

А кроме того, бобры отличные ныряльщики. В старых природоведческих книжках можно еще прочесть, что они способны оставаться под водой до двух минут; однако в феврале 1939 года Рудольфу Берендту, на Эльбе, удалось зафиксировать 10 минут, а здесь, в Графской, в опытном бассейне, бобр заныривал даже на целых 15 минут.

Бобры никогда не засоряют своими экскрементами жилых помещений, а выделяют их только в воду. Для своих детенышей они устраивают мягкие постели из тонко наструганных опилок.

Во время паводка бобрам в их крепостях ничего особенного не угрожает, в худшем случае им приходится временно перебраться в свои запасные, жилища. А вот обмеление реки или озера представляет для бобров большую опасность. Когда вода уходит, открываются входы в их крепости. Кроме того, засыхают и портятся их плавучие продовольственные запасы. Для того чтобы поддерживать постоянный уровень воды, бобры строят свои плотины, которые образуют искусственные водохранилища. В этих водоемах они чувствуют себя в безопасности и по ним транспортируют свой корм к «складам».

Для постройки плотин бобры сначала втыкают в дно ручья вертикально поставленные ветви и стволы, укрепляя и придавливая их камнями, илом и тростником. Часто они используют для этой цели и упавшее поперек реки дерево, обкладывая его постепенно со всех сторон строительным материалом. Чем выше поднимается уровень подпруженной воды и чем она больше наполняет русло ручья или реки, тем выше приходится бобрам наращивать плотину и удлинять ее в сторону более пологого берега.

Самая длинная плотина в Воронежской области находится возле Мариники. Протяженность ее—120 метров, высота — один метр и ширина — от 60 до 100 сантиметров. На горных ручьях у подножия Скалистых гор в Канаде плотины достигают высоты трех метров! А самая мощная плотина построена бобрами на реке Джефферсон в штате Монтана, в США. По ней можно пройти целых 700 метров! Такие огромные плотины поддерживаются в течение десятков, а может быть, даже сотни лет многими поколениями бобров. Разумеется, только в тех случаях, если в окрестностях растет достаточно корма. В Колорадо известна плотина, построенная еще 70 лет тому назад. Со временем на таких плотинах вырастают деревья и кустарники, они становятся все крепче и шире. По ним совершенно спокойно может проехать даже всадник.

На то, чтобы построить плотину длиной в 10 метров, у семьи бобров уходит примерно одна неделя. Если течение очень сильное, бобры выше по реке воздвигают множество мелких дополнительных дамб, типа волнорезов, чтобы не прорвало основную плотину. Они зорко следят за сохранностью плотины, и стоит только где-нибудь начать просачиваться воде, как усердные «гидростроители» в первую же ночь примутся лихорадочно латать поломку. Работают они настолько старательно и поспешно, что в Америке вошло з поговорку всякую лихорадочную деятельность сравнивать с работой бобров: «То work like beavers» («работать, как бобры»). Различные подвиды бобров строят разные по внешнему виду плотины; более того, вид плотины зачастую зависит от окружающей ее местности.

Некто мистер Ж. Халл, проживающий возле Денвера, никак не мог добиться того, чтобы воздвигнутая им искусственная запруда не пропускала воду. И несмотря на все старания инженеров, которых он то и дело привлекал к этой работе, плотина все вновь и вновь давала течь. Но после того как там поселилась пара бобров, зверьки всего за несколько дней полностью починили и укрепили запруду. У них прямо какая-то необъяснимая страсть запруживать воду. Так, в зоопарках бобры, как правило, ведут непримиримую борьбу с администрацией, всячески затыкая и заделывая стоки для воды в своих искусственных бассейнах. Эти стоки прямо не дают покоя зверькам.

Чтобы поймать бобра, трапперам в Америке бывало достаточно проткнуть дыру в плотине и установить возле нее в воде капкан. Но иногда и сами бобры при наводнениях проделывают бреши в своих плотинах, чтобы дать стечь воде.

На одной из речек, впадающей в озеро Мичиган, бобры использовали маленький, уже заброшенный железнодорожный мост в качестве опоры для своей плотины: они плотно законопатили двухметровую арку проема моста и запрудили воду. В Канаде бобровые плотины имеют часто у основания от четырех до шести метров, а у гребня — от одного до двух метров. Случалось, что за ночь бобры затопляли какую-нибудь улицу или отрезок железнодорожного полотна, устроив небольшое искусственное водохранилище. И хотя такую бобровую плотину нетрудно тут же проломить, тем не менее избавиться от воды не так-то просто, потому что начинается упорная борьба между человеком и бобром. И не прекратится она до тех пор, пока животных не отловят и не переселят куда-нибудь в другое место.

В горах же бобры выступают на ролях искусных «землеустроителей». Преграждая бурные горные потоки, бобровые плотины препятствуют занесению песком и галькой пастбищ и пашен, расположенных у подножий гор. Благодаря запрудам вода только очень медленно стекает в долины, а искусственно созданные водохранилища бобров вскоре заселяются форелью и другими видами рыб, а также водоплавающей птицей.

60 миллионов бобров, обитавших некогда в Соединенных Штатах, устройством своих бесчисленных маленьких водохранилищ и дамб значительно снижали паводки. То же самое происходило и в древней Германии 1000 или 2000 лет тому назад. Теперь люди стараются добиться того же самого путем устройства запруд и гидростанций в горах. Если сбросить со счета получаемую при этом энергию, то на сегодняшний день тратят миллиарды и миллиарды для того, чтобы искусственно восстановить необходимое для судоходства и водоснабжения городов равновесие в природе, бездумно разрушенное тем, что из него изъяли одну совсем маленькую, но очень важную деталь. А теперь задумайтесь, так ли уж необходимы были бобровые шляпы и стоили ли они того, во что это сейчас оборачивается?

Когда вам в зоопарке хочется увидеть бобров, это редко удается. Еще реже случается, чтобы они в неволе приносили потомство. Да это и неудивительно, учитывая их более чем необычный образ жизни и способ питания. С другой стороны, их и на воле не так-то легко наблюдать, потому что работают они в основном по ночам, а молодняк свой прячут в норах. Таким образом, в книжках, изданных отнюдь не только в средневековье, то и дело появлялись самые фантастические сообщения о жизни и поведении бобров. Так, утверждалось, что преследуемый охотниками бобр выкусывает у себя железу с «бобровой струей», бросая ее в качестве выкупа под ноги преследователям, чтобы спасти свою жизнь. Даже в последнем многотомном издании Брема «Жизнь животных», которое, правда, с 1914 года не переиздавалось, можно прочесть, что детеныши бобра появляются на свет слепыми и голыми.

В том, что это не так, легко можно убедиться здесь, в Графской, каждой весной. С 1933 года тут функционирует «бобровая ферма», состоящая из расположенных в ряд вольер, построенных на берегу высохшей протоки, сразу же позади монастыря. Русло обводняется искусственно. Зацементированные канальцы, заходящие на пару метров под воду, ведут со стороны берега в отдельный дубовый домик. Каждый такой домик изнутри обит жестью и перекрыт еще второй островерхой крышей так, что внутри его можно хорошо утеплить соломой. Такие искусственные бобровые крепости при желании можно сверху приоткрыть и посмотреть, что делается внутри. Именно так удалось узнать, что спят бобры преимущественно на спине, сложив лапы на животе, да притом еще и нередко храпят во сне. На этой ферме содержатся в среднем сто бобров, причем от двенадцати до пятнадцати пар производителей. Уход за ними возложен на пять сотрудников фермы и женщину — ветеринарного врача .

В Графской имеются не только темные воронежские бобры, но и норвежские (Castor fiber fiber), монгольские (С. f. birula), привезенные сюда с рек Булган и с Енисея, уральский бобр (С. f. pohlei) с реки Конда на северном Урале, а также канадский бобр (С. f. canadensis) из штатов Висконсин и Аризона.

Долгое время думали, что канадские бобры не скрещиваются с европейскими и азиатскими и не дают с ними потомства, пока финский зоолог Лаури Сиивонен не сообщил, что привезенные для акклиматизации в Финляндию канадские бобры прекрасно скрещиваются с местными европейскими и хорошо размножаются. Точно так же были получены гибриды между воронежским и уральским бобром, воронежским и норвежским. Однако бобров, которых расселяют в другие области Советского Союза для акклиматизации, берут не из этой фермы:, их отлавливают в годовалом возрасте в естественных условиях заповедника и отсылают на новое место жительства, вдев им предварительно в ухо алюминиевую метку.

Помимо бобров здесь обитает еще и выхухоль (Desmana moscata), которая сродни кротам. Эти веретенообразной формы животные, покрытые похожим на плюш мехом, прекрасные пловцы и ныряльщики. Выхухоли достигают в длину примерно четверти метра и обладают в придачу семнадцатисантиметровым, сжатым с боков хвостом, который служит им рулем во время плавания. Ушные раковины у них отсутствуют, вместо глаз — малюсенькие бисеринки, но зато нос их вытянут в расширяющийся наподобие трубы хобот и чрезвычайно подвижен. Ближайшие родичи выхухоли обитают на Пиренеях. Выхухоли тоже роют свои убежища в отвесных берегах, с входом, скрытым под поверхностью воды. Следовательно, они представляют собой нечто вроде малюсеньких бобров, с той лишь разницей, что питаются они водными насекомыми, рыбой, пиявками и улитками. Поскольку выхухоли тоже являются ценными пушными зверями, уже 600 штук из них перевезены отсюда в различные части Советского Союза .

Наблюдая за бобрами на ферме, люди, к немалому своему удивлению, заметили, что спариваются эти животные исключительно только в воде. Для этой цели самец поворачивается на спину и подплывает снизу под самку. По всей видимости, бобры придерживаются единобрачия. Когда после 105–107 дней беременности у самки в норе появляются детеныши, самцу приходится на длительное время освобождать помещение. Вместе с ним выселяется из квартиры и прошлогодний молодняк. Бобрята вопреки утверждению Брема появляются на свет уже зрячими и покрытыми шерстью. Правда, глаза у них в течение первых; двух дней бывают полузакрыты и затянуты вязкой слизью. У них уже явно обозначаются резцы. Материнское молоко бобрята сосут около двух месяцев и растут буквально на глазах. В первые дни они прибавляют ежедневно почти по восемь процентов от своего веса, а с 25-го по 35-й день — по 4 процента, достигнув же двухмесячного возраста, они прибавляют уже только по одному проценту ежедневно. Когда малыши сосут молоко, самка подгибает свой хвост и заботливо подкладывает его под детенышей, так, чтобы они сидели на теплой его подкладке.

Бобровая детвора рано научается плавать и нырять. И точно так же как и другие звериные, да и человеческие детеныши, проявляет при этом большую неосторожность. Если на берегу появляется‘наблюдатель, да к тому же еще издает клич, похожий на бобровый, их разбирает неудержимое любопытство, и они стараются подплыть поближе, чтобы разглядеть, что там происходит. Матери тогда приходится заталкивать их носом назад и вклиниваться между ними и посетителем. Старые бобры в подобных случаях обычно ударяют своим хвостом-лопатой плашмя по воде, заныривают и мгновенно исчезают из поля зрения.

Если бобровые детки слишком долго «болтаются на улице» или становятся дерзкими и непослушными, мамаша хватает их лапами поперек туловища и насильственно затаскивает в дом. Что бобриха несет своего детеныша буквально на руках, легче всего наблюдать на суше. Раньше этому никто не хотел верить. Но директор старого Гамбургского зоопарка Болан описывал случай, как бобриха несла своего детеныша па высоко поднятых передних лапах, вытянувшись во весь рост и передвигаясь при этом на задних ногах. Подтверждение такой необыкновенной транспортировки детенышей было получено полстолетия спустя и в Цюрихском зоопарке, где такое поведение самки бобра удалось снять на фото- и кинопленку. В этом зоопарке пара бобров несколько лет подряд приносила и выращивала потомство. При случае можно увидеть, как бобрята едут, усевшись на хвосте своей мамаши.

Когда в Воронежском заповеднике вскрывали норы бобров (разумеется, перекрыв предварительно все выходы сетью), то, как правило, заставали б них три поколения животных. Потому что молодняку прошлого года рождения разрешается оставаться с родителями до появления на свет нового помета. Тогда они на некоторое время вместе с отцом бывают вынуждены покинуть свой дом. Но имеют право в него вернуться и там перезимовать. Однако, как только следующей весной появляется новый приплод, им приходится покидать своих родителей и родительский кров навсегда. Если они не соглашаются сделать это добровольно, их просто прогоняют, выталкивая и кусая. К осени, следовательно, в возрасте двух с половиной лет молодежь становится половозрелой, а на следующую весну у молодых бобров появляются уже собственные детеныши (детенышей у бобров бывает от одного до шести, в большинстве же случаев— от двух до четырех). Молодые бобры отправляются на поиски новых мест для жилья вверх и вниз по реке, удаляясь нередко на 20, а то и 25 километров от отчего дома, и там справляют новоселье. В поисках подходящих для постройки дома мест бобры способны преодолевать и значительные расстояния по суше. Так, одного бобра, выпущенного в Северной Америке, спустя четыре месяца нашли в горах, на расстоянии 30 километров от места выпуска.

Продолжительность жизни бобра составляет приблизительно от 10 до 15 лет. В Воронеже одному бобру удалось дожить до 23 лет, а в одном зоопарке бобр прожил якобы даже целых 30 лет!

Совесть американцев начала пробуждаться к началу нашего века — как раз вовремя, пока они еще не успели окончательно истребить всех своих бобров. Поспешно были изданы не только законы об их охране, но и начаты работы по расселению в тех местах, откуда бобры безвозвратно исчезли. Так, девять бобров, выпущенных в 1906 году в штате Нью-Йорк, размножились столь успешно, что к 1924 году число их потомков было уже столь велико, что за добытые меха удалось выручить 1 миллион долларов. В Норвегии запрет на добычу бобров был объявлен в 1899 году; на сегодняшний день их там от 12 до 14 тысяч, и норвежских бобров успешно переселяют в Финляндию и Швецию. То, что они совсем самостоятельно способны завоевывать новые территории, было установлено Охотничьим управлением штата Мэн: бобры заселили небольшой остров, расположенный в 19 километрах от суши, для чего им пришлось проплыть это расстояние по морю.

Не успели бобры в Канаде прийти в себя от жестокого преследования, как грянула первая мировая война и охота на них снова была разрешена. Началась настоящая бойня. В 1924 году было добыто и продано 169 172 бобровые шкурки. Причем велся не разумный, рациональный отстрел, проводимый специали-стами-охотниками, нет, это снова были те же «джентльмены удачи», без разбора и учета на будущие времена начисто разорявшие и уничтожавшие бобровые колонии.

Против такого жестокого и безрассудного массового разбоя резко выступил тогда индейский писатель Вэшак Воннесйн (Серая Сова). Во всех своих многочисленных статьях, публичных выступлениях и книгах он взывал к сознательности и совести канадцев. Сам он, как и многие другие, из охотника превратился в защитника животных, главным образом после того, как стал свидетелем такой душераздирающей сцены:

«В капкане оказалась самка бобра. Громко крича от боли, она пыталась стряхнуть капкан, намертво вонзившийся в одну из ее передних лап. Другой лапой она судорожно прижимала к себе детеныша, который безмятежно продолжал сосать молоко… Очень осторожно я высвободил лапу несчастной самки из западни, но она была перерублена пополам, и повисла безжизненной тряпкой. Тогда я точным ударом острого томагавка отрубил безжизненную часть, а самка, не сделавшая ни малейшей попытки укусить меня от боли, приникла к луже хлеставшей из раны крови и, видимо мучимая адской жаждой, принялась жадно ее лакать… Потом она медленно потащилась к озеру. Однако с полдороги вернулась за своим детенышем. А тот, глупыш, заинтересовавшись шнурками моих мокасин, не сразу согласился следовать за матерью. Мой спутник одобрил то, как я поступил, несмотря на потерю ценной шкуры. Вид беспомощного несмышленыша смягчил его сердце. Меня этот случай тоже заставил крепко призадуматься и сыграл немалую роль в последующем моем решении бросить бобровую охоту навсегда. После той, запомнившейся мне сцены я спас жизнь не одному бобровому детенышу тем, что шел по следам «весенних охотников», подбирая осиротевших малюток, которых затем в течение года держал у себя в доме. Дольше держать их было невозможно, потому что, подрастая, они начинали совершенно варварски обращаться с моей домашней утварью».

Из дальнейшего повествования Воннесина можно увидеть, что, живя в человеческом жилище, бобры способны натворить бог знает что:

«Когда мы переступили порог моего домика, нашим глазам предстала картина, надолго врезавшаяся в память. Казалось, что по помещению прошел ураган. Стол был опрокинут, и все, что на нем лежало, исчезло. Одно окошко было разбито, и в нем торчал длинный толстый кол, а под другим, еще целым, лежал аккуратно уложенный штабель дров. Разобранный на составные детали рукомойник нашелся, после долгих поисков, на нарах, в постели, притом аккуратно прикрытый простыней. Одеяла и подушки из постели были изъяты и вместе с другими предметами домашней утвари, такими, как горшки, тазы, мокасины и т. п., оказались нагромождёнными в виде баррикады перед печкой.

Всячески извиняясь перед моими гостями, которых я привел с собой, я старался мысленно оценить причиненный мне ущерб, однако ничего существенного не пострадало — ничего не произошло такого, что могло бы угрожать моей жизни и благополучию. А ведь я уходил совсем ненадолго, просто решил совершить маленькую прогулку, но мягкая, теплая погода заманила меня подальше и заставила отсутствовать несколько дольше, чем я собирался. Приятные запахи весны донеслись, видимо, и до моих бобров и воодушевили их на столь активные действия. За неимением ничего лучшего они, словно ошалев, кинулись строить из моего скромного домашнего имущества плотину. Теперь они были несколько смущены происшедшим и сочли разумным не показываться; по-видимому, приход моих друзей заставил их побыстрей убраться в свое убежище. Но спустя некоторое время они все же осмелели и появились. Я их, как положено, представил гостям, а они, деловито собрав с гостей привычные подарки — яблоки и шоколад, исчезли, словно маленькие лесные гномы».

Индейскому писателю Воннесину и другим друзьям природы удалось завоевать сердца канадцев для бобров. На обширных территориях Канады охота на бобров для белых была полностью запрещена и разрешена лишь индейцам. Тропы трапперов возле реки Святого Лаврентия и теперь были закреплены за отдельными индейскими охотниками, согласившимися продавать шкурки государству. Так, в 1960 году в провинции Квебек было добыто 30 тысяч бобровых шкурок, каждая стоимостью в 30 долларов. В 1961 году охота на бобров впервые была снова разрешена белым трапперам, после чего было добыто 33 400 штук. Каждому отдельному трапперу разрешалось отловить не более двадцати бобров, причем без стрельбы. На шкурах необходимо было ставить государственное клеймо и продавать их можно было только специально уполномоченным государством торговцам пушнины. В американском штате Айдахо по существующим ныне правилам каждый траппер обязан десятую часть добытых им бобров сдать живьем. Ими затем заселяют местности, в которых эти животные прежде были начисто истреблены. На труднодоступные лесные поляны и озера в горах их доставляют на самолетах и спускают туда в клетках, привязанных к парашютам, сбрасывая с высоты от 150 до 300 метров. Туго натянутые постромки парашюта придерживают задвижку от дверцы, но, как только клетка коснется земли и постромки ослабнут, срабатывает спиральная пружина, и дверца сама собой открывается. Иногда для этой цели нанимают и небольшие дирижабли.

Когда основной враг бобров — человек выбывает из игры, то заселению рек и озер этими трудолюбивыми маленькими гидростроителями ничто уже помешать не может, и оно происходит достаточно быстро и интенсивно. Ведь в конце концов большинство их прежних врагов, таких, как волки, рыси, росомахи и медведи, тоже давно истреблены или стали чрезвычайно редкими. На сегодняшний день считают, что бобр в Северной Америке вновь завоевал свой прежний ареал, но уже отнюдь не столь многочислен там, как раньше. Полагают, что в Соединенных Штатах обитает около 250 тысяч бобров, а в Канаде — 1,5 миллиона.

В Европе тоже усердно стараются возвратить бобру права гражданства. Так, в Финляндии в тридцатых годах выпустили канадских и норвежских бобров. В 1958 году там впервые после девяностолетнего перерыва можно было разрешить отстрел 400–500 бобров. В Польше бобры сейчас живут в районе лесничества Олива. Родом они из Советского Союза. В Швейцарию завезли бобров из Франции, отловленных на Роне, и в 1959 году они там уже принесли первое потомство.

Должен признаться, что за всю, свою жизнь я ни разу не видел, не слышал и не читал столько о бобрах, как в те дни в Графской.

Из Воронежского заповедника в Москву я прибыл почти что законченным специалистом по бобрам. Но должен сказать, что они такие интересные создания, эти коричневые шустрые и старательные трудяги, которые уже за много тысячелетий до нас изобрели плотины, дамбы и занимались гидростроительством, что не приходится жалеть ни об одном из часов, потраченных на знакомство с ними.