Глава II. Впервые в жизни вижу живого соболя

У моей дорогой матушки была в свое время соболья накидка. Накидка была уже весьма почтенного возраста и несколько обветшала. Тем не менее, когда моя мать приносила ее к скорняку, чтобы подреставрировать или обработать на лето средством против моли, скорняк, преисполненный подлинного благоговения перед этим чудо-мехом, невольно понижал голос…

Эти русские пушные звери к тому времени стали такой редкостью, что слыли уже почти сказочными, легендарными.

Поэтому не мудрено, что я вырос в обстановке почитания этого незнакомого драгоценного русского зверька и ни за. что не поверил бы, что мне когда-либо в жизни придется увидеть его живьем. Ведь Советский Союз обладает государственной монополией на соболя.

И не мудрено, что, увидев живого соболя, более того, стоя перед клетками, где их обитало несколько сот одновременно, я почувствовал, как учащенно забилось мое сердце!

Было это на большой государственной звероферме в Пушкино, примерно в 30 километрах от Москвы. Здесь содержатся еще и 20 тысяч норок, и 800 самок серебристо-черных лис. Немецкие зверофермы, содержащие этих лис и когда-то очень процветавшие, теперь уже давно стали нерентабельными. В начале века хорошая шкурка на Лондонском пушном аукционе оценивалась примерно в 10 тысяч марок. Но с тех пор как этих лис стали разводить в неволе, шкурок появилось значительно больше, и одновременно они намного подешевели. К 1940 году на мировой рынок ежегодно поступал уже миллион с четвертью шкурок серебристо-черных лис стоимостью всего каких-нибудь пару сотен марок. К тому же в наших климатических условиях эти меха вместо серебристой окраски вскоре приобретают рыжеватый налет, что у скорняков считается весьма нежелательным. И вообще манто из меха с длинным ворсом на сегодняшний день не в моде, потому что слишком полнят наших дам. Поэтому разведение серебристо-черных лис и прекратилось как в Скандинавии, так и в Северной Америке. Только здесь, в Советском

Союзе, решили переждать временное затишье, не испугались вынужденных издержек и ждут, когда этот мех снова войдет в моду. Ведь внутри страны он и сейчас охотно раскупается на шапки.

Особенно распространено ныне разведение песцов — белых и голубых. Эти арктические лисы, которые на воле ведут себя одновременно столь доверчиво и нахально, имеют то же преимущество, что и кролики: они быстро размножаются. Я бы сказал, что даже быстрее, чем кролики, потому что в одном помете у них бывает в среднем по 13–15, а то и 20 лисят! У серебристо-черных лисиц же их обычно бывает вдвое меньше.

Здесь, на звероферме, самки соболя в апреле производят на свет от трех до четырех, а бывает и до семи соболят, которых к октябрю уже забивают. На каждую десятку самок приходится один самец-производитель.

Между прочим, мне сказали, что таких больших государственных звероферм в Советском Союзе много.

Все животные обитают в клетках, состоящих целиком из проволочной сетки. Пол тоже состоит из той же сетки, что очень удобно: помет проваливается сквозь нее под клетку, откуда его удобно и быстро, можно вымести. Для спанья им служат маленькие деревянные ящики. Эти лисьи, норочьи и собольи клетки установлены длинными рядами прямо посреди редколесья.

Как я уже упоминал, в клетках содержат помимо соболей еще 800 самок серебристо-черных лисиц, 700 песцов и 20 тысяч норок с детенышами. Норочий мех ведь сейчас стал во всем мире самым что ни на есть модным. (В сезон 1964/65 года «урожай» норок на мировом рынке составлял уже 20 миллионов шкурок, в то время как еще 30 лет назад их был только миллион, притом шкурки эти принадлежали диким, обитающим на воле норкам).

Звероферма «Пушкино» занимает площадь в 27 гектаров, то есть примерно столько же, сколько большой зоопарк.

Но вот что для меня лично плохо — это то, что все эти бесконечные ряды клеток с их плотными крышами установлены в лесу, куда почти не проникает солнечный свет; да к тому же еще пошел дождь — все небо затянуло мрачными, черными Грозовыми тучами. Как на таком фоне прикажете снимать соболя?

Тогда я решился попросить бригадира вынуть из клетки молодого, относительно ручного соболя и перенести его на открытое, более освещенное место. Бригадир этот был, между прочим, женского пола, примерно двадцати пяти лет от роду, в брюках и цветастой косынке. Здесь, на Пушкинской звероферме, 13 бригад, по восемь человек в каждой, причем в бригадах — одни девушки. Для того чтобы стать специалистом-звероводом, надо проучиться пять лет.

Хорошенький бригадир сжалился надо мной. Девушка вытащила из клетки сначала одного молодого соболька, который проявил себя, однако, весьма невоспитанно и укусил ее за ухо. Второй же оказался более покладистым и милостиво согласился мне попозировать. При полностью открытой диафрагме едва хватает освещенности, чтобы получить изображение серовато-коричневого зверька. У него как раз та самая предписанная меховой торговлей желаемая окраска, носящая название «водянистая». Когда шкурка соболя имеет желтоватый оттенок — цена ей невелика.

Теперь я выяснил, что меховая накидка моей матушки в свое время не представляла собой какой-либо особой ценности. Поначалу это была всего лишь подкладка от дорожной дохи ее деда, которую она спорола оттуда и отдала для переделки и реставрации скорняку. Соболи несколько сот лет тому назад не были вовсе такой уж редкостью: они встречались от Скандинавии до самой Камчатки. Так, Борис Годунов в 1600 году послал в Вену сразу 40 360 собольих шкурок. Было время, когда на Камчатке охотились за соболями только ради их мяса, шкурка же считалась бросовой, хуже собачьей. Поэтому, когда камчадалов заставили платить подати царю собольими шкурками, они смеялись. В те времена можно было за нож выменять восемь собольих шкурок, за топор — 18. Одному охотнику за зиму удавалось с легкостью отловить капканами от 70 до 80 зверьков. Таким образом, еще в XVIII столетии на Урале, на Ирбитской ярмарке, на знаменитых «пушных торгах» появлялись ежегодно многие сотни тысяч собольих шкурок.

Однако, чем дороже делался этот мех, тем ожесточеннее становилась соболиная охота, тем больше соболей охотники стремились отловить и тем катастрофичнее сокращалась численность этих зверьков. А это в свою очередь делало их шкурки все более редкими, ценными, а желание добыть их — все более жгучим. Получался тот самый порочный круг, из-за которого уже немало видов животных исчезло с лица земли. К 1900 году еще случалось, что в Ирбите продавалось от 48 до 53 тысяч собольих шкурок, но. уже с 1910 по 1913 год их туда попадало не более 20 или 25 тысяч. И число это год от года все уменьшалось, пока положение не стало совсем угрожающим. Времена, когда какой-нибудь русский чиновник на Камчатке за пару лет становился богачом, давно прошли. Теперь уже никто из камчадалов не соглашался выменивать продукты питания или домашнюю утварь на собольи шкурки, оплачивая таким образом стоимость этих товаров в пятидесятикратном размере. Теперь даже в самых отдаленных восточных районах Сибири каждый знал истинную цену редкостным шкуркам.

Тем временем ценный зверек был уже почти повсеместно истреблен. Самое мизерное число соболей оставалось еще на Алтае, в труднодоступных районах Кузнецкого Алатау и в далекой Якутии.

Да, при такой бешеной погоне подобному крупному представителю семейства куньих нелегко было вообще унести ноги и сохранить шкурку.

Соболи — ближайшая родня наших куниц, но отличаются от них более высокими и крепкими ногами с заметно более широкой лапой; на горле у них ярко-оранжевое пятно, а мех их гораздо шелковистее и блестит лучше куньего. Широкая лапа необходима соболю в первую очередь потому, что большую часть года ему приходится проводить в снегах: эти лапы по сравнению с грациозными маленькими лапками других куньих напоминают скорее медвежьи. Соболь — хищник. Он азартно охотится на белок и других грызунов, на птиц, не брезгует и рыбой. Отваживается нападать этот маленький разбойник даже на такую крупную добычу, как гуси; случается, что те поднимаются в воздух вместе с вцепившимся в них убийцей, однако вскоре выбиваются из сил и, по мере того как жизнь в них угасает, постепенно опускаются на землю. Известны случаи нападения соболей даже на кабаргу — а ведь она лишь вдвое меньше косули!

Но, несмотря на то что они такие кровожадные разбойники, соболи довольно легко приручаются, точно так же как и наши куницы, если их с самого рождения содержать в домашних условиях. Рассказывают, что во дворце тобольского архиепископа в прошлом столетии жил такой ручной соболь, настолько безобидный и приветливый к людям, что его даже выпускали бегать по улицам словно собачонку. После еды он всегда требовал, чтобы ему дали попить, а затем заваливался спать. Но кошек не любил. Стоило ему увидеть какую-нибудь из них, как он поднимался на задние лапы и весь ощетинивался: того и гляди набросится!

В стародавние времена, охотясь на соболя, в него стреляли дробью, натравливали на него собак, и все это портило драгоценную шкурку. Но чем дороже становился мех, тем осторожнее охотники старались с ним обходиться. Теперь соболя уже не продырявливали дробью, а загоняли с помощью собак на дерево, а затем стряхивали оттуда в снег либо же прямо спиливали дерево. Другие охотники, промышляющие в суровых условиях Севера и старающиеся нажить себе там состояние, применяли разные хитрые способы отлова этих зверьков.

На сегодняшний день промысел соболя ведется иначе: устанавливают домики-ловушки, капканы с приманкой из птичьего мяса. При таком способе наилучшим образом обеспечивается сохранность пойманного соболя — другим хищникам бывает трудно добраться до него раньше, чем промысловики успеют снять с него драгоценную шубку…

Но что толку с того, что цены на собольи шкурки в Ирбите и тем более в Лейпциге от года к году достигали все более рекордных цифр? Безвозвратно исчезал сам объект добычи этих баснословно дорогих шкурок. Неминуемо надвигался день, когда соболи окажутся полностью истребленными…

Поэтому в 1913 году царское правительство, спохватившись, основало сразу три заповедника в Восточной Сибири, в которых был объявлен запрет на соболиную охоту. Но к сожалению, мера эта запоздала и оказалась абсолютно безуспешной, тем более что вскоре разразилась первая мировая война. После революции в России численность соболя начала понемногу расти. Время от времени они снова стали появляться в тех местах, где уже десятки лет как исчезли. Скорее всего это объяснялось тем, что во время гражданской войны было не до соболя и никто ему не досаждал. Но зверьков было все равно так мало, что можно было не. сомневаться в том, что вскоре их численность вновь пойдет на убыль, если не обеспечить их действенную охрану и восстановление.

Советское правительство горячо взялось за это дело. Сначала была осуществлена реакклиматизация соболя в тех местах, где он прежде тысячелетиями безбедно обитал. И это касалось не одного только соболя, но и других истребленных хищническим промыслом животных, таких, как лоси, маралы, бобры, сайгаки, зубры.

Когда намереваешься вновь заселить местность каким-то видом животных, некогда там обитавшим, но исчезнувшим, то необходимо выпустить поначалу хотя бы несколько пар-производителей. Но где взять такие пары живых соболей? Отловить последние десятки зверьков, живущих на воле, и отвезти за тысячи километров от места поимки, чтобы там вновь выпустить, казалось мало обнадеживающим занятием: еще довезешь ли живыми? И даже если бы это удалось, то их все равно на первых порах пришлось бы содержать в неволе, как содержат серебристо=черных лис, норок или нутрий. А опыта в этом деле еще никакого не было.

Шли двадцатые годы. Над вопросом разведения соболей в неволе трудился тогда в Советском Союзе профессор Мантейфель, возглавлявший Московский пушно-меховой институт. Ему удалось выяснить причину всех предыдущих неудач с опытами по размножению соболей в неволе. Дело оказалось в том, что сроки беременности у самок были определены ошибочно. Выяснилось совершенно обескураживающее обстоятельство: беременность у самок соболя длится не два месяца, как это прежде предполагали, а целых девять — с июля по апрель, причем оплодотворенный зародыш в матке на самое неблагоприятное время года как бы «консервируется», а затем, к весне, начинает быстро развиваться. То есть в развитии плода наступает так называемый латентный период. Раньше ошибочно предполагали, что брачный период у соболя приходится на раннюю весну, и самцов подсаживали к самкам, как правило, слишком поздно, поэтому с размножением в неволе ничего и не получалось. А профессор

Мантейфель стал подсаживать самцов еще с лета, и — смотрите-ка — у его соболей, которых он содержал в Московском зоопарке, появился молодняк! Это был настоящий триумф: шутка ли сказать — эти царственные животные, эти «меховые бриллианты», «живая валюта» впервые в неволе принесли потомство!

Но, увы, на том дело и закончилось: больше потомства у соболей не появлялось. Думали, гадали, ломали себе голову: чем бы это могло объясняться? Было подмечено, что на воле, в естественных условиях соболи имеют привычку поедать у более крупной добычи, такой, как рябчики, куропатки или зайцы, только одну голову с шеей и печень. Целиком они съедают только таких мелких животных, как, например, полевки. Может быть, здесь надо искать разгадку? Ведь головной мозг богат липоидами, на шее и в грудной полости расположены железы внутренней секреции.

Ну что ж — стали пробовать. Мантейфель начал скармливать соболям куриные головы, печенки, «мозговые» кости. Одновременно он пришел к выводу, что большую пользу могут принести сильные электрические лампы, подвешиваемые над вольерами: на свет слетается множество насекомых, которые, ожегшись, падают на пол и жадно поедаются соболями. Заметив это, Мантейфель стал давать им вместе с кормом еще и мучных червей.

Тогда, в двадцатые годы, Советский Союз прилагал немалые усилия по созданию собственных крупных звероводческих хозяйств. За границу посылались специальные комиссии для изучения этого вопроса, и с 1927 по 1931 год в страну было ввезено много серебристых лис, ондатр, а также енотов и норок из Канады. Перевалочной базой для подобного транспорта тогда служил Гамбург. Немецкий специалист по пушным зверям доктор Пауль Шепс принимал транспорт с животными в Гамбурге, перегружал на советские пароходы и сопровождал до Ленинграда. А в Германии в. начале двадцатых годов как раз была создана звероферма по разведению ценных пушных зверей. Ее руководителя, доктора Ф. Шмидта, и-пригласили в 1927 году в качестве консультанта для организации первых советских пушных звероферм. Он же и стал первым научным руководителем центральной опытной зверофермы в Пушкино. В Союзе он оставался вплоть до 1934 года и до своего возвращения домой успел вывести 136 соболей, рожденных в неволе.

Хорошеньким, молодым соболькам, выраставшим в проволочных вольерах, поначалу не приходилось расставаться с жизнью в угоду богатым модницам. Их старательно выхаживали до тех пор, пока они не достигали промыслового размера. Затем их отбирали попарно и отвозили в те местности, где в прежние времена в России водился соболь. Там их и выпускали на волю.

Такая разумная реакклиматизация соболя вскоре принесла свои благодатные плоды. На пушном аукционе, состоявшемся в 1956 году в Ленинграде, уже снова было представлено 14 110 собольих шкурок. В Сибири на сегодняшний день обитает больше соболей, чем сто лет тому назад!

И тем не менее собольи шкурки остаются по-прежнему большой ценностью. Уже в 1912 году фирма «Пенижек и Райнер» в Вене, в то время ведущий «Дом моделей пушных изделий», запрашивал за соболье манто не менее 24 тысяч долларов, или 100 тысяч марок! Необработанная соболья шкурка в Западной Германии стоит на сегодняшний день от 200 до 1200 марок. На манто необходимо около 80 шкурок средней стоимостью от 400 до 600 марок. Так что нетрудно себе представить, что готовое соболье манто вместе со стоимостью обработки и отчислениями в пользу торгующих организаций будет стоить не меньше 65, а то и 80 тысяч марок.

Как мне сообщили скорняки, сейчас во всем мире снова имеется от 15 до 20 собольих манто, три или четыре из которых были изготовлены в самое последнее время в Западной Германии. Однако столь пушистые меха, как собольи, сейчас большей частью используются для изготовления пелерин, палантинов или опушки элегантных вечерних платьев. Потому что в качестве пальто этот мех слишком полнит ту, которая его носит…

Однако эти ценные пушные звери могут служить прекрасным примером того, как дикое животное, которому грозит полное истребление, можно спасти, если государство возьмет его судьбу в свои руки: Именно так и случилось с соболем в Советском Союзе.