Дело шло к вечеру. Большой разъезд поляков — до полуэскадрона — торопился. Заметив сразу три дымка, шляхтичи решили, что повстанцы беспечно отдыхают, готовя свою традиционную кулешу. Взбодрившись от такого открытия, они двинулись напролом, через овраги, не позаботившись о разведке или хотя бы об авангардном разъезде, и, конечно же, не замечая затаившейся засады.

Они были убеждены, что в этом закутке степи их никто не ждал, а потому беглецы станут легкой добычей.

— Полковник, там поляки! — появился из-за кургана Тимош Хмельницкий. Он по-прежнему обращался к атаману только так, «полковник», чтобы избегать слова «отец», которое хоть как-то могло выделять его из круга остальных казаков.

— Много их?

— Около полусотни! В версте отсюда.

Когда Тимош и двое казаков, которые его сопровождали, въехали в форт, будущий гетман обратил внимание, что кони их взмылены, а бока ободраны — верный признак того, что большую часть пути повстанцы проделали по поросшим кустарником степным балкам.

— Они вас заметили? — спросил у сына.

— Думаю, что нет. Это мы их заметили, когда они еще только из приднепровской низины выезжали. — Верное дело, на дым идут, явно крестьян-беглецов, на Сечь идущих, вылавливают.

— Ну, так мы им сейчас поможем.

Приказав всем вооружиться трофейными татарскими луками, которые хранились в скитском арсенале, полковник расставил людей так, чтобы при приближении к воротам поляки их не заметили. А в виде «приманки» усадил Клинчака и трех его крестьян у костра, разведенного у входа в подземелье, в котором они легко могли укрыться, чтобы вести оттуда обстрел поляков.

Хмельницкий знал, что луков у польских кавалеристов нет, а перезаряжать пистолеты, тем более ружья, находясь в седле, под обстрелом противника, занятие почти бессмысленное. Из-за этого, собственно, поляки, да и казаки тоже, во многих случаях проигрывали в схватках с татарами, когда те не желали сходиться в сабельной схватке, а устраивали «конные водовороты», расстреливая при этом славян из луков. Значит, сейчас главное заключалось в том, чтобы не подставляться под первый залп поляков и под их сабли.

Полковник уже твердо решил для себя, что основным врагом его станут польские войска, поэтому намерен был добиваться, чтобы татары то ли превратились во временных союзников Сечи, то ли попросту не вмешивались в их украинско-польское противостояние. Как бы там ни было, а нынешний бой становился своеобразным испытанием его тактики ведения войны с коронными войсками.

Драгуны еще издали, с вершины холма, заметили небольшую группку беглецов, сидевших у костра. Поленившись послать разведку, польский офицер повел к форту всю полусотню, причем часть кавалеристов мчалась так, словно боялась, что не успеет разделить трапезу с бунтовщиками.

Очнулись же поляки, только когда повстанцы одновременно ударили и по тем двум десяткам всадников, которые успели ворваться в форт, и по тем, что еще только приближались к нему, двигаясь по ту сторону рва. При этом огонь вели из землянок и хижины, из кустов и образовавшихся на валу небольших ложбин. Но самой неприятной неожиданностью для поляков стало то, что повстанцев оказалось много и почти все они были вооружены мощными татарскими луками.

Из форта удалось вырваться всего лишь трем или четверым полякам, и теперь они, вместе с остальными, заметались на сыпучих каменистых склонах и узких перешейках между оврагами, пытаясь наладить атаку на неожиданно возникшее укрепление. Да вот беда: в это время им ударили в спину казаки, которые находились в засаде. Мало того, несколько ошалевших от боевого азарта повстанцев, среди которых выделялся теперь Савур, суетились между драгунами, оглоблями выбивая их из седел и подсекая коней боевыми косами и вилами.

Тех поляков, кому все же удавалось пробиться назад, на равнину, тотчас же, прямо у оврага, встречали конные разъезды. Но и они тоже не спешили сходиться в сабельном бою, а расстреливали противника из пистолей и луков или же поражали короткими самодельными пиками.

Двух драгун сечевики настигли уже в версте от зимника и тоже безжалостно изрубили. Но остальные двое все-таки умудрились прорваться сквозь заслон, а затем уйти от погони. К тому времени, когда полковник, вместе с Тимошем и Велесом, решил осмотреть поле боя, они, очевидно, сумели преодолеть как минимум половину расстояния до Кодака, постепенно превращаясь в «черных гонцов», несущих весть о гибели целого войскового подразделения.

Правда, теперь возникала опасность, что уже завтра «гонцы» приведут к скиту целую сотню драгун, и на сей раз поляки станут вести себя намного осторожнее. Однако никакие предчувствия испортить атмосферу праздника первой победы, царившую среди повстанцев, уже не могли. Другое дело, что спутники атамана молчали, да и сам он тоже оставался немногословным. Но и так всем было ясно: победа оказалась быстрой и впечатляющей, поэтому должна была говорить сама за себя.

Уже затемно, похоронив убитых, в том числе двух казаков и одного крестьянина, из тех, кого привел с собой Клинчак, повстанцы собрали оружие и доспехи, согнали в табун около трех десятков осиротевших коней и вернулись в скит.

— Это был наш первый бой, — молвил полковник, стоя посреди казачьего кошевого круга. — Пусть же кровь и порох его освятят нашу борьбу и все наше дело. Слава казачеству!

— Слава! — негромко, но слаженно откликнулись казаки. — Атаману слава!

— Может, кто-то из вас еще желает вернуться к дому, к семье, к теплу и сытости? Никто не станет удерживать вас, уходите открыто.

— Не обижай, атаман.

— Перекрестись, полковник.

— Побойся Бога, веди нас на Сечь, — сдержанно возмутились распаленные боем казаки. — Прямо сейчас веди, к утру будем у Буцкого острова, у Сечи.

— Сейчас — нет. Мы должны предстать перед сечевым братством закаленными воинами, а не кучей загнанных беглецов. Поэтому — вооружиться трофейным оружием, подогнать захваченное снаряжение. У кого слабые кони — сменить на коней польских драгун. Выступаем на рассвете. До утра наш сон будет охранять само Дикое поле.

Но, прежде чем предаться сну, полковник вновь встретился с Велесом. Они сидели за тем же столом, за которым беседовали до нападения поляков, и пили ту же сливовицу. Однако оба чувствовали, что бой многое изменил и в их сознании, и в отношениях между ними. Хмельницкий явственно осознавал, что некий Рубикон, который отделял более или менее благополучное бытие генерального писаря реестрового казачества, то есть войска Его Королевского Величества, от голгофного пути атамана повстанцев, он уже перешел. И впредь походная жизнь его должна выстраиваться по всем канонам изгнанника и бунтаря.

— Теперь я понимаю, что только таким и должно было предстать начало вашего восхождения, господин полковник, — начал сотник с той обыденностью, с какой обычно возрождают некстати прерванный разговор, пусть даже он был прерван боем.

— Это пока еще не начало, а так, разминка перед первым сражением.

— Но казаки начали верить в вашу повстанческую звезду уже сегодня.

— И ты тоже начал верить, сотник-хранитель, творец языческого христианства?

— Утешаю себя тем, что мои пророчества начинают сбываться.

— Я же хочу утешиться тем, что ты принял все мои условия, а посему отныне становишься сотником повстанческого казачества и комендантом Перунова форта, рядом с которым обязательно появится хорошо укрепленный каменной крепостной стеной монастырь.

— «Перунов форт»? Прекрасное название. Монастырь тоже назовем «Перунов». Все ваши условия и обещания, конечно же, принимаются. Здесь у вашего повстанческого войска появится надежная база, но… Вы, полковник, уверены, что Запорожская Сечь захочет принять и признать вас?

— Почему ты задался этим вопросом? — насторожился Хмельницкий. — Кто-то из моих казаков уже ударился в сомнения?

— Сомнения придут позже, полковник. Просто я помню, что на Сечи есть свой кошевой и свои куренные атаманы. С ней связаны многие известные атаманы, например, Сирко, Богун, Кривонос, Барабаш, Морозенко…

Догадывался ли Велес, что каждое из названных имен больно ударяло по самолюбию подавшегося в бунтари генерального писаря реестровиков? Вряд ли, иначе не морщинил бы лоб, пытаясь припомнить еще несколько имен. Впрочем, Хмельницкий и сам мог бы подсказать их — полковники Пушкарь, Кричевский, Сомко, Золотаренко…

— Нет, не перевелись пока еще на Диком поле рыцари казачьи, не перевелись, — проворчал только для того, чтобы достойно выйти из потока воспоминаний об этих казачьих предводителях.

— К тому же вы пока еще являетесь генеральным писарем реестрового казачества. Именно того казачества, которое находится на содержании у польской королевской казны. Не случайно поэтому запорожские казаки, особенно сечевики, всегда относились к реестровикам с недоверием; помнили, что казацко-крестьянские восстания в Украине поляки всегда предпочитали подавлять саблями и пиками украинцев реестра.

— Сам предвижу, что сближение наше легким не будет, — вздохнул полковник. Однако другого хода не существует. Настоящее большое восстание в Украине должно начинаться с Сечи, с благословения сечевого братства, иначе противостояния не миновать. Почему заговорил об этом, сотник?

Велес задумчиво пожевал полоску конины и мечтательно посмотрел в окно-бойницу, за которой виднелся изгиб крепостного вала.

— Если же договориться с сечевыми старшинами так и не удастся, сразу же возвращайтесь сюда. Мы не будем называть наш форт «сечью», чтобы не вносить раскол в казачество. Сечь всегда должна оставаться одной — Запорожской, предками нашими завещанной. Но что нам помешает заложить здесь основной повстанческий лагерь, прикрыв его, на случай нападения, тремя-четырьмя большими сторожевыми лагерями, но тоже укрепленными. Чтобы повстанцам было куда идти, где вооружаться и проходить хоть какую-то воинскую подготовку.

— Если на Сечи у меня не сложится, наверное, так и поступлю.

— Я тем временем буду подбирать людей, которые согласны охранять лагерь; может быть, постепенно сформирую казачью сотню.

— Подбирай, обучай и жди, — сдержанно напутствовал его полковник. — Рано или поздно мы снова увидимся.

Весь последующий день казачьи разъезды осматривали окрестные возвышенности и равнины. Даже небольших польских подразделений поблизости не появлялось; создавалось впечатление, что шляхтичи, в частности командование гарнизона, все еще не могли прийти в себя после гибели дозорного полуэскадрона. Зато под вечер с севера, со стороны Канева, показался небольшой обоз в сопровождении трех десятков всадников. Как выяснилось, это возвращался в скит брат Федора двадцатидвухлетний Улас. Большую часть всадников, сопровождавших его обоз, составляли городовые казаки, которые намеревались добыть себе славы на Сечи. К тому же на возах ехали навстречу своей судьбе четыре женщины, молодые вдовы-казачки.

Как сообщил Улас, русоволосый молодой богатырь, небольшие польские разъезды дважды встречали их неподалеку от прибрежья Днепра, однако нападать не рискнули. Возможно, потому и не нападали, что пока что в состоянии войны с украинским казачеством Речь Посполитая не пребывала.

Услышав, что Хмельницкий намерен поднять восстание, два десятка этих степных воителей тут же захотели присоединиться к его отряду. Полковник не возражал, однако двоих беглых братьев-семинаристов все же попросил хотя бы на время остаться в ските.

— Вы уже можете считать себя запорожскими казаками, которые служат в гарнизоне «Перун-форта», — сказал он, обращаясь к близнецам. — Но так уж сложилось, что знания ваши семинаристские нам пока что нужнее, нежели ваши сабли. А как разумно применить их в деле нашем святом, в этом вас наставит на путь истинный настоятель пещерного монастыря сотник Велес.