Книга: На острие меча
Назад: 3
Дальше: 5

4

Последняя схватка под стенами Дюнкерка показалась д'Артаньяну совершенно бессмысленной. Уже понимая, что у него нет сил взять крепость, главнокомандующий французскими войсками принц де Конде все же бросил остатки своих полков на бастионы и стены цитадели. Он решился на этот отчаянный, но бессмысленный штурм, давая возможность своим закаленным в боях воинам с честью погибнуть, но не даря при этом никакой надежды на победу.
И не проявились при этом натиске ни полководческий замысел, ни командирская хитрость, ни особая солдатская отвага. Ничего не было в нем, кроме безумного безрассудства молодого маршала, рано познавшего предательское легкомыслие побед, но не успевшего осенить себя мудростью поражений.
Битва длилась целый день. И хотя выдалась она не слишком кровавой, но зато была безнадежно изнурительной. У французских гвардейцев и мушкетеров не хватало сил, чтобы сломить сопротивление гарнизона Дюнкерка. Но и вышедшие из-за городских стен испанцы тоже не в состоянии оказались добиться сколько-нибудь заметного успеха. Лишь когда подоспел высаженный с моря испанский десант, а со стороны форта Мардик прибыл батальон подкрепления — французы начали отходить. Однако отходили они осмотрительно, сдерживая врага, чтобы ни один историк не решился потом заявить, будто бы временами их отступление напоминало бегство.
Как только французская пехота откатилась к пологим склонам возвышенности, артиллеристы, установившие свои орудия на холмистом плато, сумели проредить лавины испанцев и саксонских наемников, прикрывая своих соотечественников завесой из камней, песка и осколков. Их огонь оказался столь плотным, что настал момент, когда пятиться начали испанцы, и мушкетеры кое-где даже перешли в контратаку.
Однако опытные командиры вовремя сумели сдержать их, давая возможность пиренейским идальго восвояси убраться под защиту крепостных бастионов. Принц и его генералы благоразумно решили: если прекратить битву сейчас, она уже не может считаться проигранной. Еще один неудавшийся штурм мощной крепости с достойным, хорошо вооруженным гарнизоном — только и всего. Какому полководцу неведомы подобные полупобеды-полупоражения?
— Не встречался ли вам в этой кутерьме мой друг виконт де Морель, досточтимый барон фон Вайнцгардт? — все еще пытался не терять присутствия духа д’Артаньян. Но даже ему это удавалось сегодня все хуже и хуже.
— Видел его. Отбивался прикладом мушкета, — мрачно пробубнил спешенный драгун. — По-моему, остался без шпаги. Впрочем, для мушкетеров это обычное дело. После каждого боя можно собирать полные повозки мушкетерских шпаг.
— Никогда не замечал чего-либо подобного, досточтимый барон, — миролюбиво возразил д'Артаньян. И, опираясь на ножны шпаги, словно на посох, начал устало подниматься по склону.
Лейтенанту мушкетеров явно перевалило за тридцать, русые волосы кое-где покрылись легкой проседью, однако отмеченное печатью мужества, смуглое утонченное лицо и лучистые черные глаза продолжали удерживать лихого офицера в седле отдаляющейся, но все еще не остывшей молодости.
— Я тоже… не замечал, — совершенно неожиданно сознался барон, нисколько, впрочем, не удивив этим д'Артаньяна. Он знал, что многие солдаты и офицеры держались на пределе сил, а потому сорваться могли в любую минуту, из-за любого пустяка. — И вообще, будь оно все проклято, — простонал драгун.
Трава на возвышенности посерела и казалась мертвой, а бесцветные цветы отъявленно источали пороховую гарь.
— Уж не ранены ли вы, лейтенант? — тоже чуть ли не простонал д'Артаньян. Его серый плащ с некогда белым лотарингским крестом — знак принадлежности к «серым» королевским мушкетерам — был основательно изорван и прожжен, шляпу сорвало пулей. А спрашивая драгуна, не ранен ли он, д'Артаньян не смог бы с уверенностью ответить на вопрос, не ранен ли он сам.
— Кажется, вы правы: я ранен.
Только сейчас д'Артаньян обратил внимание, что мундир Вайнцгардта перепачкан кровью, длинная драгунская сабля, которую он все еще держал в левой руке, тоже покрылась бурыми пятнами, словно ржавчиной, а правую руку, от пальцев до кисти, перепахивала багряная отметина.
«На этом месте появится чудный шрам! — черно позавидовал ему мушкетер. — Сабля в руке, окаймленной такой отметиной, покажется еще страшнее, да и цветы, предназначенные для дамы сердца, величественнее. А как умопомрачительно сможет демонстрировать ее Вайнцгардт на самых престижных балах Парижа и Дрездена!»
— Это я не от раны застонал, граф д'Артаньян, — от обиды. Да, какой-то нахрапистый саксонец, кажется, действительно пощекотал мне бок. Но не думаю, что вся эта кровь, — отрешенно осмотрел себя барон, — обязательно должна принадлежать мне одному. Что-то же должно было остаться и от сраженных мною врагов.
— Не сомневаюсь, барон.
— Вы обратили внимание, я сказал: «врагов», — болезненно поморщился лейтенант-драгун, ухватившись за плечо д'Артаньяна. — Но хотелось бы знать: кто они — эти мои враги? Как назло, весь день попадаются если не саксонцы, так пруссы. Как вы думаете, что должен ощущать саксонец, воюющий за короля Франции, когда он убивает в бою саксонца, сражающегося под знаменами короля Испании?
— Он должен помнить, что не имеет права задумываться над такими вопросами. В этом его спасение.
— Вы — сама мудрость, граф.
— Но в любом случае постарайтесь сохранить этот мундир, чтобы поразить его видом принца де Конде. Больше всего главнокомандующий любит лицезреть окровавленных храбрецов.
Ядро, посланное из крепостного орудия, пролетело в нескольких метрах левее их и, взорвавшись, подняло в воздух остатки полуразрушенной санитарной кибитки. И хотя осколки и щепки вспахали землю в нескольких шагах от них, офицеры даже не пригнулись, лишь устало взглянули на то, что осталось от повозки да истерзанных крупов двух еще ранее убитых лошадей.
— Глядя на вас, командующий, тоже, конечно же, прослезится, — не потерял нить разговора Вайнцгардт. — Нет, это уже не война, граф. На эти стены, — оглянулся на укутанный дымом город, — нельзя посылать ни одного солдата. Стянуть артиллерию, всю, какая только имеется в пределах Франции, и расстреливать сто дней подряд. До тех пор, пока их проклятая крепость не превратится в вавилонские руины.
— Подбросьте эту идею главнокомандующему, — грустно улыбнулся д'Артаньян. — Разжалует всех артиллерийских офицеров. О, да вон и мой друг де Морель, — показал шпагой на сидевшего на борту поверженной повозки мушкетера. — Жив. Вопреки всем моим страхам и гаданиям — жив.
— Какая неподдельная радость, — съязвил Вайнцгардт.
— Вас это удивляет?
— Заставляет вспомнить, что не далее как вчера, в роще неподалеку от позиций, вы, граф, сражались на дуэли. Причем не с кем-нибудь, а с виконтом де Морелем.
Мушкетер мог бы возразить, что на самом деле это была всего лишь замаскированная под дуэль фехтовальная разминка, да к тому же прерванная адъютантом главнокомандующего, явившегося, как всегда, некстати. Однако утруждать себя подобными объяснениями не стал.
Еще один снаряд вошел в землю где-то далеко позади, но взрывная волна все же достигла офицеров, обдав пылью и холодом смерти. При виде отступающего противника испанские бомбардиры, кажется, совершенно забыли о счете снарядов и палили ему вслед с такой сатанинской яростью, словно кто-то сумел убедить их, что бой этот — последний и что пальбой своей они похоронят всю армию.
— Потому и рад видеть, что завтра утром опять представится возможность сразиться на дуэли. Все с тем же виконтом де Морелем. Почти стихи, а, барон? Жаль, Сирано де Бержерак не слышит — оценил бы.
— Вы знакомы с этим злоязычным рифмоплетом? — слабеющим голосом спросил барон, забыв на какое-то время о Мореле.
— С мушкетером Савиньеном Сирано де Бержераком я имел честь встречаться под стенами Арраса. Я тогда служил в роте королевских гвардейцев. Но мы были друзьями. Поэт и дуэлянт — редкое сочетание. Лично меня оно вполне устраивало.
— Презренный поэт и не менее презренный дуэлянт, — процедил Вайнцгардт. — Можете мне поверить.
— Но верю и тому, что слышал и видел во время осады крепости Аррас .
— Неужели и там не нашлось шпаги, которая проткнула бы глотку этому бездарному пииту?
— Шпаг хватало. Не оказалось той, достойной глотки поэта, — заметил д'Артаньян, не желая выяснять, откуда у саксонца столько злобы на Бержерака.
Де Морель все еще сидел на борту полуразрушенной, с перебитыми колесами артиллерийской повозки и ждал их приближения.
— Приветствую истинного героя Дюнкерка! — поспешил к нему д'Артаньян и не видел, как лейтенант Вайнцгардт вдруг резко осел и, пройдя несколько шагов на коленях, словно все еще пытаясь догнать мушкетера и сказать ему что-то очень важное, упал в высокую, уже основательно увядшую траву.
— Неужели вся эта кровь — действительно моя? — пробормотал он, потянувшись взглядом к небу. — Когда же меня так ранило? И в отношении Сирано я тоже несправедлив. Не-спра-вед-лив…
Словно предчувствуя что-то неладное, д'Артаньян оглянулся и с удивлением отметил, что Вайнцгардт исчез. На склоне, где он оставил драгуна, не было никого, кроме раненой, с развороченным брюхом лошади, которая все еще призывно ржала, напоминая о выстреле милосердия — последней милости артиллеристов, которым она долго и преданно служила.
Правда, по дороге, извивающейся у подножия возвышенности, неспешно пылила сильно поредевшая колонна волонтеров-пехотинцев. Однако мушкетеру не верилось, что Вайнцгардт успел спуститься к ней и затеряться среди солдат.
— Ждите меня здесь, виконт! — крикнул он де Морелю и, путаясь в траве, побежал назад, стараясь следовать по им же проложенному следу.
Саксонец лежал в небольшой лощине, в шатре из цветов и трав, и ветер посыпал его лицо разноцветьем листвы и полуистлевших стебельков.
«Какая изысканная смерть! — мелькнуло в солдатском сознании мушкетера. — Идеальная могила воина. Даже погибающийконь — рядом».
Но Вайнцгардт все еще был жив. Взвалив его на плечи, д'Артаньян поспешил вниз. Кто-то из отставших от колонны пехотинцев бросился ему на помощь.
Еще через несколько минут барон фон Вайнцгардт лежал на груженной фуражом повозке, увозившей его в лазарет.
— Вы, граф? — узнал он д'Артаньяна, придя на несколько минут в себя.
— Клянусь пером на шляпе гасконца.
— Вернулись и спасли?
— Обычная дань вежливости.
— Нет, вы все же вернулись… И спасли. Я запомню это, — успел произнести барон, прежде чем снова погрузился в блаженное беспамятство. — Да, кстати, где моя сабля?
Д'Артаньян огляделся вокруг. Сабли не было и быть не могло. Он даже не помнил, лежала ли она где-нибудь рядом с раненым там, в «идеальной» полевой могиле.
— Не огорчайтесь, барон. Вашу саблю привезут на повозке. Вместе с позабытыми саблями многих других драгун.
— Какая изощренная месть! — озорно сверкнул глазами саксонец, теряя сознание.
Назад: 3
Дальше: 5