Дверь, ведущая в кабинет секретаря премьер-министра, как всегда, открылась почти бесшумно, однако сидевший к ней спиной Мазарини все равно вздрогнул и резко оглянулся.

Годы, проведенные в придворных интригах, приучили кардинала постоянно оставаться настороже, никому не доверять. Причем высокое положение, которого он, итальянец, всяческими правдами и неправдами достигал при французском дворе, заставляло породниться в его характере и привычках с волчьим чутьем заговорщика и вечным страхом правителя, вокруг которого каждый день плетется паутина заговора и каждый час настаивается порция изощренного яда. Церковная карьера кардинала выдалась не менее сложной и интригующей. Разве что в распрях реже прибегали к яду и кинжалу, чаще — к откровенной демагогии и тайному доносительству.

Вот и сейчас все то время, пока секретарь приближался с подносом и ставил на столик бутылку с вином и бокалы, кардинал внимательно, испытующе смотрел на него. То, о чем они только что говорили с графом де Брежи, какой-либо особой государственной тайны не составляло. Но ведь и разглашению тоже не подлежало. Притом, что каждый второй иезуит Франции с полным правом мог восприниматься как агент насквозь иезуитированного Мадрида.

Мазарини вряд ли имел какие-то реальные основания подозревать пятидесятилетнего секретаря с изжеванным, вспаханным морщинами лицом раскаявшегося грешника в подслушивании или в службе на кого-то из его, кардинала, личных врагов. В пронизывающем, испытующем взгляде кардинала скорее проявлялась почти врожденная подозрительность опытного политикана. И все же, наблюдая за тем, как этот взгляд сопровождает пятящегося и кланяющегося Франсуа де Жермена, граф почему-то подумал: «Завтра кардинал его уволит. Так, на всякий случай, во избежание…»

— О какой же численности польских наемников может идти речь во время переговоров в Варшаве? — попытался граф-дипломат вернуть кардинала к прерванному разговору, с удовольствием отпивая вслед за Мазарини из своего бокала.

Пренебрегая патриотическими чувствами французов, первый министр всегда предпочитал видеть на столе только сицилийские вина, закупая их в солидном количестве у одного и того же винодела, чье имя оставалось тайной, хотя молва уже относила его к разбогатевшим на королевских заказах винным компаньоном кардинала. Впрочем, все гости кардинала сходились на том, что вино превосходно, что несомненно оправдывало и «сицилийский сговор» кардинала, о котором судачили французские виноделы.

— Численность наемников будет зависеть от цены, которую они затребуют за свою службу.

— Это понятно, — вальяжно отвел руку с бокалом де Брежи. — Торговаться следует за каждую монетку. И все же, какими суммами мы располагаем? Учитывая, что наши политические недруги вообще, в принципе не приветствуют набор наемников, расценивая это как способ разорения казны.

— А еще — как неверие в мужество французских солдат-патриотов, — поддержал его Мазарини. — Мне это известно. Но их дело — бунтовать, а наше — править. Тем более что ни одна армия мира без наемников сейчас не обходится.

— В том числе и испанская.

— Считаю, что состояние королевской казны позволит нам содержать около полутора тысяч всадников и семьсот-восемьсот пехотинцев, нанявшихся на срок не менее двух лет.

Де Брежи согласно кивнул, отпил еще немного вина, но, прокручивая ножку бокала между пальцами, все же вынужден был предупредить:

— Такая численность опытных воинов, подающихся в наемники, способна поставить польский двор, который тоже нуждается сейчас в достойных рыцарях, в довольно щекотливое положение.

— Назовите мне двор короля, который бы в наше смутное время не нуждался в них, — парировал кардинал, давая понять, что никакие внутренние проблемы Речи Посполитой не могут служить графу поводом для того, чтобы не исполнить поручение первого министра или же исполнить его ненадлежащим образом. — Это иллюзия, что корона удерживается на голове правителя, на самом же деле она удерживается на острие его меча. Вот в чем секрет нашего монаршего бытия, посол.

— И корона, и сама голова — на острие меча. С этим, ваше высокопреосвященство, нельзя не согласиться.

— Более того, — ужесточил тон Мазарини, — к осени, если только польские ландскнехты докажут, что умеют добывать славу не только на отчих землях, оставшиеся подразделения наемников можно будет пополнить новыми волонтерами. То есть уже сейчас следует подумать о резерве.

— Я буду учитывать это, ведя переговоры о посылке названного вами числа рыцарей.

— Детали нашего соглашения мы могли бы оговорить с посланниками польского короля уже через месяц, — выжидающе взглянул кардинал на графа де Брежи.

Посол недовольно покряхтел.

— Понимаю, граф, хотите напомнить, сколько дней занимает одна только дорога от Парижа до Варшавы.

— Уже не хочу, — коронной ухмылкой озарил лицо посол.

— Отправитесь на судне. Вас уведомят — когда и на каком, из какой гавани уходит. Уверен, что морское путешествие облегчит вашу участь, граф.

— Сюда я тоже прибыл на судне. Тем не менее месяц…

Кардинал понимал, что срок, который он определял послу, был крайне жестким. Однако и ситуация в стране не позволяла ему исходить из иного расчета времени.

— При этом крайне важно, чтобы с польской стороны в переговорах участвовал кто-либо из более или менее известных полководцев, который бы потом лично возглавил корпус наемников. А главное, сумел созвать под свои знамена опытных, закаленных в сражениях офицеров. Подчеркиваю, это очень важно, граф.

— В противном случае принц де Конде, наши генералы и придворные сочтут подобный договор очередным разграблением казны.

— И будут почти правы.

— Но когда речь идет об известном полководце… Это сразу же усложняет мою задачу, а нам обоим — жизнь.

— Разве вы уже перестали дорожить титулом самого опытного дипломата Франции? — кощунственно съязвил кардинал, хитровато прищурившись. — Собственно, ее первого дипломата?