Его вдруг охватило опасение, что битва все еще не выиграна, что поляки еще сумеют прорвать окружение и уйти в сторону Днепра. Лес в той стороне оказался довольно редким, но еще более редким представлялся ему заслон из казаков, замыкающих этот бурлящий каньон, словно забытый Богом и чертями котел ада.

Это было опасение полководца, уже вкусившего уверенности и ощутившего вкус победы и теперь даже мысли не допускающего, что победа может оказаться не столь кровавой и яростной, не столь величественной и впечатляющей, как бы ему хотелось.

— Где Кричевский?! — оглянулся командующий на сотника Савура.

— Там, — указал сотник острием сабли куда-то вдаль.

— А где теперь Чигиринский полк?

— В резерве, у озера.

— Резервный полк, сюда! Всех, кто способен держать в руках саблю или оглоблю, под хоругвь гетмана!

Оказалось, что в запасе у него был уже не весь полк, а всего лишь две его сотни. Остальные были уведены Кривоносом — единственным, кто имел право распоряжаться резервом, — и теперь сражались где-то за завалами, где застряла в болотах артиллерия Потоцкого. Именно там наиболее боеспособный польский полк, состоящий в основном из наемных германских драгун, пытался прорваться через топи и завалы, проложив путь из окружения всему остальному войску.

Хмельницкий со своим резервом прибыл вовремя. Поняв, что восточный склон урочища — самое слабое место в окружении, польские пехотинцы сумели прорваться здесь через окопы и завалы и теснили казаков все дальше в глубь редколесья.

— Где татары? Куда девались ордынцы Тугай-бея?!

— Ушли к низинным завалам, — объяснил какой-то казак, только что сваливший ударом копья ляха-пехотинца. Сам спешенный, он стоял за крупами двух убитых, упавших друг на друга коней словно за редутом, с ловкостью жонглера орудуя обломком копья и длинной драгунской саблей.

— Кто им приказал?

— Польские обозы там.

— Шакалы чертовы! — выругался Хмельницкий. — Даже в бою о грабежах думают.

Пешие и конные казаки резерва ворвались в эту схватку с фланга и, пройдя по всей равнине до крутого изгиба склона, очистили ее от поляков уже в тот момент, когда, казалось, никакая сила не способна удержать их от прорыва. Оттеснив остатки появившейся польской конницы назад, за заранее заготовленные казаками Кривоноса окопы, Хмельницкий приказал закрепиться там и не пропустить через себя ни одного поляка.

— Нам не бегство их нужно! Нам нужен полный разгром! Чтобы вся Польша — от Львова до Поморья — содрогнулась.

Второй, уже более слабый натиск польских драгун казаки отбили из мушкетов и пистолей. Убедившись, что оборона здесь наладилась, Хмельницкий погнал коня туда, к низине, где, в болотах, вершился разгром польской артиллерии и значительной части обоза.

Тот казак был прав: не менее сотни татар топталось по заболоченной низине, несмело пытаясь преодолеть илистый ручей, за которым шла схватка реестровиков Кривоноса с поляками. Тропы и вообще местности ордынцы не знали, а терпения для того, чтобы обойти это болото, у них тоже не хватало. Этим-то и воспользовался Хмельницкий.

— Воины, — обратился он к топтавшим болото аскерам по-татарски. — Слушайте приказ Тугай-бея! Все за мной! Мы прорвем ряды поляков вон там, чуть левее, и захватим эти обозы! Они ваши — таков мой приказ и приказ Тугай-бея.

Его слова тотчас же повторил оказавшийся неподалеку татарский сотник. Со всех сторон болота послышались такие властные окрики и команды, словно каждый второй в этом войске был командиром чамбула.

— Как зовут, аскер? — обратился гетман к подъехавшему сотнику перекопцев.

— Ибрагим-Капи.

— Мы соберем твоих воинов и вместе с казаками ворвемся в лагерь, к каретам коронного гетмана Потоцкого, — поражал он ордынца своим знанием татарского языка.

— А ты кто такой? — недоверчиво осмотрел Ибрагим-Капи дорогие одежды казака.

— Сераскир казаков, гетман Хмельницкий.

— Так ты и есть тот самый Хмельницкий?! Когда-то ты спас меня! — прокричал сотник и поторопил выходящих из болота соплеменников таким злым, пронзительным голосом, что к нему вернулись бы даже утонувшие в этом болоте.

— Когда и где это произошло? — не понял гетман.

— Ты освободил меня из плена, вместе с сыном Тугай-бея. Я был в его личной охране.

— Вспомнил, — подтвердил Хмельницкий, — конечно, вспомнил! — хотя ни под какими пытками лица этого степняка вспомнить не смог бы. — Ты был одним из тех троих, которых я освободил первыми. За тобой долг: теперь ты должен помочь мне.

В редколесье, в котором распоряжался Савур, отряд Хмельницкого вернулся как раз в то время, когда с противоположного склона по польскому лагерю вновь ударила примолкнувшая было артиллерия. Очевидно, поляки хотели смять бомбардиров, и те с помощью пехотинцев-реестровиков едва сумели оттеснить их. Попав под новый град ядер, польская колонна окончательно превратилась в месиво из коней и людей, из тех, что уже погибли и кому еще только предстояло быть убиенным.

Поскольку ядра ложились в низинную равнину Гороховой Дубравы, гетман воспользовался этим, чтобы вместе с Савуром объединить татар и казаков в одну конно-пехотную лавину и ринуться по склону вниз. Причем ниже себя по склону казаки пустили нагруженные камнями повозки, которыми прикрывались, забрасывая камнями прорывающихся поляков. Татары же гнали впереди себя небольшие табуны коней, оставшихся без наездников. Взбесившиеся под ударами плетей и невообразимым воем человеческих глоток, животные накатывались с крутого склона на польских пехотинцев, сбивая их, забивая копытами и натыкаясь на их сабли и пики.

Скатившись со склона, остатки польского полка бросились туда, к началу болотистого оврага, посреди которого, на небольшой тверди словно на острове оказались кареты Потоцкого и Калиновского, и куда, из-за запрета Хмельницкого, казачья артиллерия не била. Оба гетмана нужны были Хмельницкому живыми. «Мне не отступление их нужно, не бегство. Мне нужен полный разгром войска коронного гетмана, — напутствовал он перед боем своих полковников. — Полный разгром, и оба гетмана, раз уж они сами сунулись сюда, у моих ног. Сегодня Польша должна остаться не только без большого войска, но и без обоих гетманов».

— Украина должна знать только одного гетмана, — поддержал его полковник Кривонос. — Всех остальных ждет погибель. И так будет всегда.

Пока войска теснили врага, Хмельницкий пытался осмотреть поле боя. Охватить его взором и понять, что происходит на всех участках схватки в большом урочище, он, естественно, не мог. Но уже сейчас было ясно, что поляки продержатся не более часа. И не сражение это уже будет, а избиение младенцев.

— Реалии следует признавать, граф Потоцкий, — воинственно улыбнулся он про себя, наблюдая, как масса поляков по-змеиному сворачивается кругами, охватывая последний островок посреди урочища, над которым еще развевалась хоругвь коронного гетмана.

— Сколько нас здесь, Савур?

— Полсотни, — прикинул тот, оглядев личную охрану гетмана, оставшуюся на вершине склона.

— Это же целая армия! — вновь выхватил саблю Хмельницкий, хотя понимал, что ему уже нет смысла ввязываться в эту схватку, нет смысла рисковать. Но гетман желал получить эту победу сполна. Не только как полководец, но и как воин. — За мной, воинство Христа и Сечи! Освятим Украину вражьей кровью!