Хмельницкий долго молчал. Радзиевскому казалось, что он старательно обдумывает пункты ответа. На самом же деле в голове полковника эти пункты уже давно были составлены. Он понимал, что рано или поздно гонцы от Потоцкого прибудут и ему предъявят ультиматум. Сейчас гетман боролся с самим собой. Он старался сбить собственную спесь, унять раздражение, вызванное условиями коронного гетмана и наглым напоминанием о присяге королю.

Раздражительность и буйные вспышки гнева уже тогда стали проявляться в качестве неотъемлемых черт характера Хмельницкого и настораживали его ближайшее окружение. Но в те времена, осознавая свою слабость, будущий гетман всея Украины еще кое-как пытался выжигать ее остатками иезуитского спокойствия.

— Признаюсь, что, во избежание кровопролития, я и сам хотел направить к Потоцкому свое посольство. Но коль уж вы здесь и вам негоже являться без ответа, мои требования как раз и будут ответом. Они предельно просты. Избежать восстания, а значит, и кровопролития, удастся только в одном случае — если Потоцкий немедленно выведет польские войска с Украины…

Радзиевский все с той же снисходительностью рассмеялся.

— Он никогда не пойдет на это. Мне даже не хочется передавать ему это требование, настолько оно бессмысленное.

Хмельницкий воинственно ухмыльнулся.

— Если бы эти слова сорвались с ваших уст, когда вы выслушивали условия турецкого паши или перекопского мурзы, не говоря уже о султане или правителе Крыма, единственным красноречивым ответом коронному гетману явилась бы ваша насаженная на копье голова.

— Какая дикость, — поморщился Радзиевский.

— Реалии наших войн как раз и состоят из подобных дикостей. Вам очень повезло, что первое ваше парламентерство связано с визитом к человеку, знающему вас по салонам д'Оранж, де Ляфер и прочих графинь.

— Пожалуй, вы правы, — мужественно признал ротмистр, умерив свою гордыню. На какое-то время он действительно забыл, что пребывает в лагере врага и перед ним полководец, восставший не просто против Потоцкого, но против всей польской аристократии, и которому терять уже нечего.

— Дальше… Он должен сменить всех полковников реестра, являющихся польскими шляхтичами и, по существу, презирающих казачество и его вольности. Имена этих полковников Потоцкому, как и канцлеру Оссолинскому, хорошо известны по жалобам казачьей старшины. И еще: вернувшись в Варшаву, Потоцкий должен добиться, чтобы вся польская административная система в Украине была ликвидирована, а власть передана казачьей выборной администрации при сохранении всех прочих казацких вольностей.

Теперь настала очередь ротмистра долго и мучительно молчать, чтобы, с одной стороны подчеркнуть жуткую неприемлемость условий Хмельницкого, с другой — сохранить сугубо посольское смирение.

— Извините, господин полковник, но, независимо от того, принесу я свою голову в стан Потоцкого в собственных руках или же ее привезут, украсив один из гетманских бунчуков, реакция коронного гетмана от этого не изменится. Условия приняты не будут.

— Значение большинства условий, которые обычно предъявляются полководцами во время войны, заключается не в том, чтобы они хоть в какой-то мере были выполнены, уважаемый ротмистр. В выполнение их, как правило, не верят, а в большинстве случаев — и не желают его.

Радзиевский удивленно смотрел на Хмельницкого, явно не понимая, о чем это он.

— Истинный смысл подобных условий, — не замечал его удивления полковник, — в том, чтобы засвидетельствовать перед правителями, народами и историей, что они все же были предъявлены. А значит, полководец не шел со своими полками напролом, очертя голову, полагаясь только на сабли и пушки.

— В стане Потоцкого меня предупредили, что вы довольно тонкий и хитрый дипломат, — пришел в себя Радзиевский. — Однако не сумели убедить, что настолько коварный. Но, в общем-то, я признателен вам за первые уроки. Я ведь понимаю, что откровения, которым вы меня только что подвергли, преподнесены исключительно в виде наглядных примеров.

— Плата должна быть соответствующей. Она может выражаться в том, что мои условия вы передадите Потоцкому дословно.

Несколько мгновений Радзиевский стоял с закрытыми глазами, пытаясь погасить в себе очередную вспышку гнева и презрения.

— О том, что ваш ответ послужил Потоцкому поводом для начала войны, — медленно, почти сквозь сжатые зубы процеживал ротмистр, — вы, очевидно, узнаете уже не из моих уст, а по грохоту копыт польской конницы.

— Вот с этого-то грохота и начнется настоящая военная дипломатия, — охотно развил его мысль вождь восставших.

— Ну-ну, увидим, какая это будет дипломатия.

Хмельницкий поднялся из-за стола и внимательно осмотрел подносы, которые его оруженосцы наконец-то поставили на стол. Там стояли два кувшина вина и графинчик водки, а также исходило пряным духом жареное мясо. По меркам казачьих лагерей — почти королевская еда на королевском столе.

Хмельницкий налил себе и ротмистру вина, храня традицию, отпил первым и, подождав, пока Радзиевский осушит свой кувшинообразный походный бокал, открыл ему последнюю дипломатическую тайну.

— Пока что вы не знаете главного, ротмистр, — насколько коронный гетман Потоцкий будет признателен мне за услышанный вами ответ.

— Объяснитесь, полковник. Что-то совсем уж непонятно выражаетесь.

— Вы совершенно правы, ротмистр, ответом мне станет не универсал, хотя, возможно, Потоцкий и снизойдет до него, а грохот копыт польской кавалерии. Потоцкий будет признателен мне, что своим ответом я не вынуждал его ломать голову над более или менее приемлемым поводом для похода на Запорожье и объявления войны всей Украине, которую он начал бы при любых условиях.

— Но коронный гетман не может начать войну, не получив благословения короля.

— У командующего войсками, расквартированными на чужой земле, всегда найдется повод спровоцировать войну, поставив короля перед свершившимся фактом.

— Создавая полки повстанческого казачества, вы как раз и дарите ему такой повод.

— Вы, ротмистр, не можете или не хотите понять, что не армия моя, пока еще слабая, пугает коронного гетмана, а проснувшийся в народе бунтарский дух да казачья вольница. То и другое Потоцкий и его офицеры готовы выжигать денно и нощно.

Ротмистр вновь опустошил свой бокал и несколько минут отрешенно смотрел куда-то в сторону, думая при этом о чем-то своем. Если только вообще думал о чем-либо.

— В таком случае меня совершенно не радует признательность, с которой господин коронный гетман будет выслушивать мое сообщение, — признался ротмистр, решительно поднимаясь и давая понять, что визит завершен.

— Хотите взглянуть на крепость, которую мы возвели на острове Томаковском? Настоящую крепость, не уступающую Кодаку.

— Не тешьте свое самолюбие, полковник, еще как «не уступающую». Ничего общего с настоящей крепостью этот ваш укрепленный лагерь не имеет — вот что я вам скажу.

— Значит, вы уже видели ее? — хитровато блеснули глаза Хмельницкого. «Интересно, соврет или признается?» — прочитывалось в них.

— Видел. Мне удалось незамеченным проскользнуть между вашими сторожевыми куренями и проехаться по прибрежной возвышенности, с которой укрепления просматриваются довольно хорошо. Согласен, штурмовать их, форсируя днепровский рукав, будет очень трудно.

— То есть мои старания оказались не напрасными.

— Да, на островке ваши люди потрудились. До французских фортификаторов вам, конечно, еще далеко, но…

— Я не об острове и не о фортификаторах, а о том, чтобы мои сторожевые курени сделали вид, будто не замечают вашего появления. Благодаря чему вы смогли увидеть все, что захотели.

— Не поверю, что вы умышленно позволили мне превратиться в лазутчика.

— Один из моих разъездов заметил вас далеко от лагеря и тут же сообщил об этом. Теперь, надеюсь, вам будет, о чем рассказывать обоим Потоцким, а также польному гетману Калиновскому и королевскому комиссару Шембергу.

Несколько мгновений Радзиевский смотрел на полковника, не зная, как реагировать на его очередное признание, затем неожиданно рассмеялся.

Они смеялись вдвоем, искренне, дружески похлопывая друг друга по плечу, но положив, как водится, свободные руки на эфесы сабель.

— Оказывается, вы обманули меня, заявив, что тот, предыдущий, урок был последним, — молвил ротмистр на прощание.

— Приезжайте еще, ротмистр. У меня их припасено на все казусы и хитрости военной дипломатии.