Главнокомандующий уже завершал чтение длинного, выдержанного в самых резких, порой угрожающих тонах письма коронного канцлера Оссолинского, когда адъютант сообщил ему, что прибыл польный гетман Калиновский.

— Опять он? — проворчал Потоцкий, не отрываясь от чтения. — Какого черта ему нужно?

— Заместитель главнокомандующего узнал о письме и просит принять его.

— От кого это он мог узнать о письме? — насторожился Потоцкий, собиравшийся вообще скрыть, что такое письмо существует.

— Очевидно, от самого господина Вуйцеховского.

— Хоть бы кто-нибудь повесил этого карлика, — проскрипел зубами Потоцкий, с надеждой глядя на полусонного адъютанта. Словно ожидал, что тот сам займется казнью тайного советника короля. Но тут же добавил: — По какой-нибудь роковой ошибке, естественно, повесил…

— У нас такое случается, — задумчиво поскреб кончик мясистого носа адъютант. — Правда, у него слишком большая охрана.

— Тот, кто начинает рассуждать у виселицы, господин Торунский, сам заканчивает на ней, — нервно прервал его философствование главнокомандующий. — Пусть польный гетман войдет, но какое-то время помолчит.

Калиновский вошел, молчаливо поклонился главнокомандующему и, предупрежденный адъютантом, так же молча сел в кресло по ту сторону стола. Вечно багровое лицо его, испещренное гипертонической вязью капилляров, в эти минуты слегка побледнело словно присыпанная пеплом головня.

«Его Величеству королю и мне, — перечитывал коронный гетман письмо канцлера, — известно о приготовлениях Хмельницкого. Но все эти меры связаны с подготовкой казаков к войне против турок. Мы должны позволить казакам начать эту войну, ввязавшись в которую, они оставят в покое южные границы Речи Посполитой и в то же время решительно ослабят турецкие гарнизоны».

«Да он что, с ума сошел?!» — ужаснулся Потоцкий, только сейчас, вторично перечитывая письмо, понявший, что ему, по существу, в такой, слегка завуалированной, форме приказывают прекратить всякие действия против казаков. Такого в его практике еще не случалось. Наоборот, до сих пор любое, пусть даже самое незначительное, выступление украинских повстанцев использовалось тем же Оссолинским, другими сенаторами, как повод для жесточайших карательных мер, значительно превосходящих те, которых достаточно было, чтобы подавить восстание. Но тогда, что же произошло?

Вместо того чтобы требовать от главнокомандующего немедленно обрушиться на лагерь восставших, канцлер понуждал его наказать целый ряд подстарост и даже офицеров реестра, которые «прославились своей непомерной жестокостью, тем самым провоцируют бунт крестьян на украинских землях».

— По-моему, они там, в Варшаве, перепились, — зло отшвырнул Потоцкий послание канцлера и тупо уставился на своего заместителя. — У меня такое впечатление, что они попросту не понимают, что здесь происходит.

— Мы тоже не все понимаем, — обронил Мартин Калиновский.

— Князь Оссолинский заявил, что не направит нам ни одного полка подкрепления. Вместо него прибудет целый полк королевских комиссаров, которые станут разбираться и править суд по каждой жалобе, полученной королем из этих земель.

— Один из этих комиссаров, господин Вуйцеховский, уже давно разбирается с ними. Думаю, мы должны прислушаться к его совету. Если этой войны не желают ни канцлер, ни король, ни сенат, то почему желать ее должны мы?

— Но ведь начинаем ее не мы! Ее начинают казаки, — воинственно налегая кулаками на стол, поднимался коронный гетман. — Что вы предлагаете? Упасть к ногам Хмельницкого? Просить у этой нищеты перемирия?

— У нас мало войск, — решительно поднялся Калиновский, давая понять, что по этому поводу у него есть свое мнение, которое он намерен отстаивать. — Кроме того, мы ничего не знаем о силах, собранных Хмельницким, и тактике его борьбы. У нас ведь почти не ведется разведка. — Это уже был прямой упрек коронному гетману. Потоцкий заметил его. На любое замечание или возражение Калиновского он всегда реагировал крайне болезненно. Однако в этот раз промолчал. — К тому же мы не знаем, что предпримут татары. На чьей они стороне? Действительно ли они готовы к союзу с повстанцами или это всего лишь обычная азиатская хитрость?

— Обычная азиатская… Как еще они могут проявить себя? Узнав, что казаки начали войну против Речи Посполитой, они ударят им в тыл и помогут покончить с ними.

— А мои лазутчики только что донесли, что на помощь Хмельницкому уже прибыл отряд крымчаков. И что якобы полковник сам побывал в Крыму, где просил помощи у Ислам-Гирея и перекопского мурзы.

— И где же это войско? Покажите мне хотя бы одного крымчака. Да запорожские казаки скорее языки себе повырывают, чем побегут в Крым просить помощи у лютых врагов. Не стали бы они терпеть у себя гетмана, который бы попытался завести дружбу с ханом.

— Возможно, так они и повели бы себя, если бы не война с Польшей, ради победы над которой они готовы сдружиться с самим дьяволом…

— Все, господин польный гетман, все! Хватит! Мне надоели ваши бесконечные возражения. Прекратите выслушивать всякие байки и готовьтесь вести войска на Сечь.

Идя сюда, польный гетман знал, что Потоцкий настроен решительно и что спорить с ним бесполезно. Он не мог понять, чем вызвано это военное рвение графа, но подозревал, что старый коронный гетман желает использовать войну с казаками для того, чтобы показать Варшаве, что у него появилась достойная замена — в лице его сына Стефана.

«Очевидно, он считает, что должность коронного гетмана следует передавать по наследству. И это в Польше, где даже королевский титул не подлежит наследованию, поскольку государя избирает сейм!» — возмутился Калиновский. В конце концов не вечно же ему оставаться заместителем главнокомандующего. Пора бы уже и «полевому» гетману реально претендовать на титул коронного.

Только вспомнив о том, что к коронному гетману нужно идти через многотерпение польного, Калиновский усмирил свою гордыню и более или менее спокойно спросил:

— С какими же силами мы собираемся выступать против Хмельницкого?

— Считаете, что войск, собравшихся вокруг Черкасс, недостаточно?

— Их не просто недостаточно, их мало. Тем более что значительную часть наших войск составляют полки украинских реестровых казаков, и никто не знает, как они поведут себя в бою с полками повстанцев, сформированных в тех же землях, откуда происходят они сами. Словом, уверен, что без подкрепления нам вообще не следует выступать.

Потоцкий нервно разгладил короткие седеющие усы и, повернувшись лицом к польному гетману, лукаво всмотрелся ему в глаза.

— Вынужден утешить вас, господин Калиновский. Я не собираюсь бросать против восставших даже все имеющиеся у меня войска. Отправлю всего лишь два небольших корпуса. Первый поведет мой сын Стефан…

«Значит, все-таки Стефан… — остался доволен своей прозорливостью Калиновский. — …Которого коронный гетман уже пытается преподносить как “польского принца де Конде”».

— Второй, состоящий из реестровых казаков, двинется в путь под командованием реестрового гетмана Барабаша. Пусть казаки лихо бьют казаков. В общей численности пойдет не более восьми тысяч наших воинов.

Калиновский скептически хмыкнул. Он почти не сомневался в исходе этого похода. Самую страшную черту Потоцкого, которая не позволяла ему стать настоящим полководцем, определяла его непомерная аристократическая гордыня и столь же непомерная заносчивость. Дожив до ноющих старческих ран, солдатского ревматизма и опустошительного шарканья мозгов, Потоцкий так и не сумел усвоить одну жесткую фронтовую истину: военные игры не терпят амбиций. Они признают лишь суровый опыт и змеиную, приправленную мудрым риском, полководческую хитрость.

— Вы, господин Калиновский, пойдете вместе с корпусом Стефана, — вновь заговорил Потоцкий, восприняв молчание польного гетмана за покорное согласие. — Будучи его заместителем, вы получите право возглавить передовой отряд.

Запрокинув голову, Калиновский простонал так, словно пытался сдержать неутолимую зубную боль. Знал бы Потоцкий, какой «честью» одаривает его! Вести передовой отряд, возглавляемый этим сосунком, понятия не имеющим о тактике боя казаков и крымских татар!

— Мы оба очень рассчитываем на вашу решительность и боевой опыт. — Это устами Николая Потоцкого говорил уже не коронный гетман, а всего лишь отец. Пусть и славолюбивый, который в конечном итоге предпочитал иметь сына, пусть даже без славы победителя, чем славу победителя, но уже без сына.

— Воля ваша, господин коронный гетман. Однако мое отношение к этой войне вам известно.

— Но вы же не отказываетесь от участия в походе?

— Только потому, что нахожусь на военной службе и вынужден выполнять ваш приказ.

— Так, возможно, — проигнорировал он оговорки Калиновского, — у вас появился какой-то свой план, особый замысел? Можете предложить нечто такое, что позволило бы заманить восставших в ловушку?

— Извините, господин коронный, но у меня есть только один план, благодаря которому мы сможем победить в этой войне.

— Подтянуть наши войска к Кодаку?

— Перебросить их к крепости мы уже не успеем… Хмельницкий возьмет ее раньше, чем мы туда доберемся. Возможно, штурм начнется уже завтра на рассвете.

Потоцкий с гневом уставился на польного гетмана, подозревая, что тот скрывает от него такие сведения, которые помогли бы совершенно по-иному взглянуть и на силы восставших, и на их дальнейшие планы.

— Вы уверены в этом?

— Если бы восставшими казаками командовал я, то и трех миль не прошел бы вверх по Днепру, зная, что у меня в тылу остается гарнизон столь мощной крепости. Это же элементарные законы войны. Но речь сейчас не о них. Я знаю способ, с помощью которого можно перехитрить казаков. Следует немедленно начать переговоры с Хмельницким. Не мешало бы хоть немного ублажить его самолюбие, предоставив при этом королевским комиссарам возможность посбивать спесь с некоторых местных аристократов.

— То есть вы вновь подтверждаете, что в душе против похода на казаков?

— В конечном счете мои слова можно истолковать и таким образом, — мужественно признал Калиновский.

— В таком случае я вообще отстраняю вас от командования. И поставлю вопрос перед королем, канцлером и сеймом о том, можете ли вы оставаться польным гетманом. А пока позволю себе напомнить: здесь приказываю я. Только я. И любое неповиновение будет выжигаться каленым железом как измена!

Калиновский судорожно ухватился за эфес сабли и сжал его так, что, казалось, он расплавится в кулаке вместе с набрякшими венами.

— Вы просили моего совета, господин коронный гетман, — натужно прохрипел он. — Прошу не забывать, что только что вы получили самый мудрый совет из всех, на какие только способен человек, знающий не только цену храбрости, но и цену безумию.

— Хватит с меня советов, тайные и явные советники… — передернул плечами Потоцкий, вспомнив недавний разговор с Коронным Карликом. — Настала пора действовать.