Еще трое суток провел князь Гяур в своей плавучей тюрьме, и все эти дни море немилосердно штормило, качка изматывала душу не меньше, чем окружавшая полковника неизвестность. Однако полковник пытался сохранить присутствие духа и, несмотря на усиленную охрану, готовился к побегу.

Тем более что ему повезло: во время одной из прогулок по палубе удалось подобрать небольшой осколок клинка, оказавшегося после абордажного боя под бухтой каната. К тому же постепенно налаживались приятельские отношения с матросом Яныком Корхелем, который сносно владел французским и мать которого, как выяснилось, была словачкой. Они общались на странной смеси французского, словацкого и украинского языков, все больше пробуждая друг в друге чувство славянского родства.

Сойдя с двумя своими солдатами на берег, лейтенант д’Эстиньо больше на корабле не появлялся, и у Гяура закралось подозрение, что он арестован. Полковник пытался поговорить на эту тему с несколькими солдатами лейтенанта, но те только разводили руками и озабоченно твердили: «Не знаем, сеньор, не знаем. Лейтенант не мог оставить нас на волю господню». В беседу с пленником они теперь вступали довольно свободно. Никто не пытался обращаться с ним грубо. Однако охранять стали еще более тщательно, словно видели в пленнике свое единственное спасение.

Наконец, на четвертые сутки шторм утих, и в холодную влажную каюту Гяура заглянуло солнце.

— Похоже, что оно улыбается нам, Корхель, — кивнул Гяур в сторону светила.

— Вам оно, возможно, еще и улыбнется, — неохотно признал моряк, которому теперь пришлось выполнять роль кока, поскольку настоящий кок остался вместе с капитаном где-то на берегу у поселка Ананде. — Мне оно, кажется, окончательно «отулыбалось». Качку переношу все хуже. Придется переходить на крестьянские хлеба.

— …Которые обещают быть слишком скудными, — догадался Гяур.

— Я ведь не князь. У меня не найдется даже трех камней у дороги, которые имел бы право объявить своими.

— Относительно трех камней мы подумаем, — пообещал Гяур, принимая от Корхеля миску с похлебкой. — Если, конечно, ты хорошенько помозгуешь над тем, как бы нам вместе бежать с этой нищенской посудины.

Янык настороженно посмотрел на князя, но тот попробовал похлебку и пощелкал языком.

— Это же пища ангелов, кок. Почему ты до сих пор скрывал свои способности на этом поприще?

— Издеваетесь? Вся команда плюется. Не говоря уже о солдатах.

— Доказательством моей искренности всегда служит пустая миска, — улыбнулся князь. О том, что моряки пообещали сварить в котле самого кока, Гяур уже знал. Как знал и то, что, оправдываясь, Корхель всякий раз говорил: «Князь, вон, почему-то съедает все, и ему нравится. А вы что, короли?»

— Так ты понял меня, Корхель? — напомнил ему о своем условии Гяур.

Кок настороженно оглянулся на стоявшего у борта солдата. На корабле уже догадывались, что оба славянина подружились, и это начинало вызывать подозрение.

— Дождемся возвращения лейтенанта. Возможно, тогда часть команды и солдат сойдет на берег. Остальные будут пить за здоровье своего командира, которого, наверное, назначат капитаном корабля. Я смогу открыть вашу каюту, и мы попытаемся… Честно говоря, я плохо представляю себе, как мы сможем спастись, когда вокруг испанцы…

— Ну почему же? Там, на берегу, немало фламандцев. Да и французов тоже.

— Висеть нам обоим на рее, — угрюмо предсказал Корхель. Он не только не был храбрецом, но и не пытался слыть им.

— Тоже неплохое занятие. Если у нас не хватит мозгов придумать что-нибудь повеселее.

— Я бы мог принести вам нож. Но ведь каюту обыщут.

— Принесешь его в ночь перед побегом.

— В ночь перед гибелью, — кивнул Корхель, задумчиво глядя на освещенный солнцем, лениво просыпающийся чужой берег.

А под вечер на корабле неожиданно появился лейтенант д’Эстиньо. Какое-то время он стоял на палубе, опираясь рукой о штурвал, и задумчиво всматривался в морскую синеву, словно ждал появления какого-то иного судна. Но его все не было и не было. Тем временем солнце ушло далеко в море, и багрово-синие паруса его постепенно угасали за прибрежными скальными островками. Лейтенант был чем-то озадачен, однако не настолько, чтобы не вспомнить о своем пленнике.

— Так вы уже капитан? — поинтересовался Гяур, едва только д’Эстиньо открыл дверь его темницы.

— Пока нет. Что, однако, не помешает вам пройтись вместе со мной на палубе.

— Это заставляет думать, что вы уже назначены вице-адмиралом всего Северного флота Испании, — не без иронии отреагировал на его щедрость полковник.

— Вы бы поостереглись прибегать к своим колкостям, если бы знали, насколько близки были к петле и насколько судьба ваша зависела от моей. Или, по крайней мере, от моей воли.

Лейтенант умолк. Гяур не торопил его. Он смотрел на уходящий в море причал, сбитый из толстых колод и протянувшийся вдоль невысокой каменистой косы, увешанной со всех сторон лодками и рыбацкими баркасами, словно гроздьями почерневшего винограда. Его спасение казалось совсем близким. Стоило перемахнуть через борт, коснуться ногами причала, а дальше…

А дальше, в конце причала, стояли двое испанских солдат. Не совсем ясно было, что они здесь охраняют. Но что прорываться придется мимо них, а потом уходить по прибрежному склону — в этом можно было не сомневаться. Как и в том, что по нему беглецу далеко не уйти. Корхель был прав: бежать следовало ночью и, очевидно, лучше всего — на баркасе, вдоль берега. Сейчас Гяур удивлялся тому, что, просидев столько дней взаперти, он так и не удосужился составить сколько-нибудь приемлемый план своего побега.

«Оправдать тебя может лишь то, что в плену ты оказался впервые, — молвил он себе, ожидая, когда лейтенант наконец решится посвятить его в тайны своего пребывания на берегу. — Когда окажешься там в третий раз — план побега, который ты сотворишь, кого угодно заставит вздрогнуть и восхититься».

— Надеюсь, генералу д’Арбелю хватило ума не арестовывать вас, а сначала проверить правдивость всей той истории, которую вы ему поведали. Я имею в виду нападение шайки командора Морано.

— Проверять он не спешил. Но то, что не поверил мне, стало ясно сразу же. Оказалось, они с доном Морано были приятелями и немало вечеров провели в обществе местных самаритянок. Предательство командора бросает тень на самого генерала, который, как говорят, и так не в особой милости у Его Величества.

— И что же тогда вы предприняли?

— Запил.

— Что?! Не понял.

— Запил в городском кабачке, дьявол меня рассмеши. А потом на двое суток исчез вместе с одной портовой молодкой, оказавшись в деревеньке за три мили отсюда, в крестьянской усадьбе ее родителей.

— Да вы ловелас, лейтенант, — произнес Гяур без какой-либо интонации, чувствуя, что теряет интерес к рассказу д’Эстиньо. — Как же отнесся к этому генерал д’Арбель?

— Поблагодарил, дьявол меня рассмеши.

Князь удивленно взглянул на лейтенанта. На шхуне, стоявшей по ту сторону косы, разгорелся спор. Несколько моряков сошлись на корме, и дело вот-вот должно было закончиться отчаянной потасовкой.

— Если бы я не исчез, то вынужден был бы выполнить приказ генерала, то есть повесить вас. Что вы так удивленно смотрите на меня, полковник? Ему наплевать было на пленников. Узнав об измене дона Морано, он вылакал свою порцию вина и впал в такое прескверное настроение, что слушать не желал ни о каком польском полковнике, который оказался у нас в плену. Единственное, что его интересовало, — почему полковник, причинивший столько неприятностей армии Его Величества, до сих пор не вздернут на рее.

— Так, значит, впоследствии он поблагодарил вас за невыполнение приказа?

— Можете себе представить. Я, правда, объяснил свое непослушание тем, что трое суток в море штормило, а при шторме вешать нельзя — морская традиция не велит. Плохой признак для всего экипажа.

— Это действительно так?

— Черт его знает, нужно будет спросить у моряков. Зато теперь я прекрасно осведомлен о том, как возникают морское суеверие и всевозможные предзнаменования.

— Но не казнили-то вы меня почему? — с непонятным упорством настаивал на разъяснениях Гяур.

— Трудно объяснить, дьявол меня рассмеши. Если вы оскорблены этим, еще есть возможность исправить мою оплошность. Что, конечно, вновь окажется против воли генерала д’Арбеля. Но, кто знает, возможно, именно за это своеволие командующий поблагодарит меня.