Диана не видела, кого именно поставил на пост у ее двери капитан. Однако присутствие за дверью мужчины чувствовала постоянно: он то курил, то что-то бормотал про себя, то время от времени ударял по полу донышком бутылки. Вначале графиня вздрагивала при каждом его шаге, ожидая, что он вот-вот войдет в комнату. Но потом постепенно свыклась с его хождением и бормотанием как с неминуемым неудобством этого вынужденного ночлега.

Куда больше настораживало ее, что внизу, на первом этаже, разгоралась настоящая пьянка. Целый вечер Диана слышала, как наемники произносили тосты, перебранивались, пели и снова принимались за тосты: за великую Францию и не менее великую Польшу.

«Если они всего лишь передерутся между собой — это еще полбеды, — рассуждала она, глядя в освещенное бледнеющей луной окно и прислушиваясь к шуму солдатского пира. — Куда страшнее будет, если им вздумается ворваться сюда. А ведь может наступить момент, когда даже капитан уже не в состоянии будет сдерживать их. Если только ему вообще захочется сдерживать кого-либо».

Чтобы как-то отвлечься от кошмарных предчувствий, графиня мысленно возвращалась к своим последним дням в Париже, заново переживала кратковременную, всего на одну ночь, остановку в родовом замке. Наконец, вояж в Каменец и схватку с отрядом Бохадур-бея; знакомство с князем Гяуром…

И ничто не радовало ее в этих воспоминаниях, ничто не заставляло грустить о прожитом и пережитом. Разве что свидания с Гяуром все еще навевали нежную теплоту, но и они постепенно остывали, оставляя взамен томные вздохи. Потому что даже они воспринимались сейчас как нечто временное, неопределенное, а значит, облаченное в тогу извечной женской безысходности. Так способен вспоминать нищий, которого кто-то когда-то, сжалясь, осчастливил луидором.

Еще вчера, нет, даже сегодня утром, Диане казалось, что, казнив виконта, она окончательно расплатилась по всем старым долгам, отягощавшим ее бытие как перед друзьями, так и перед врагами, и теперь спокойно можно возвращаться во Францию. Еще несколько часов назад она считала, что с прошлым покончено. И была уверена, что никто никогда не сможет заманить ее ни в один круг заговорщиков, ни в одну авантюру.

Пребывание при дворе Владислава IV окончательно убедило графиню, что в представлении знати, не говоря уже о черни, хороших королей вообще не бывает. И быть не может. Поскольку не бывает и быть не может королей, которые сумели бы всех облагодетельствовать, ко всем быть одинаково благосклонными, в состоянии уберечь страну от войн и напастей, коварных министров и алчных наследников престола.

Так стоит ли рисковать ради того, чтобы, свергнув одного короля, посадить на трон другого, не менее официально чтимого и в то же время тайно презираемого?

«Чтимого и презираемого», — последнее, что запомнилось Диане из всего потока обрушившихся на нее мыслей. Внизу на какое-то время притихли. Очевидно, тюремщики всей гурьбой вышли на улицу проветриться и подышать свежим воздухом. Этих нескольких минут тишины и хватило Диане, чтобы забыться совершенно необъяснимым в ее положении, безмятежным крепким сном.

Ей снился Гяур.

Они лежали в густой траве, где-то неподалеку от крепости, башни которой время от времени являлись графине, словно далекие видения. Диана позволила парню положить голову себе на грудь. Так же покорно позволила раздеть себя, ласкать, осыпать поцелуями. И лишь когда все ее женское естество вдруг ощутило яростную сладость мужской плоти, она, еще не проснувшись, с радостью поняла: «А ведь все это наяву!»

Гяур внезапно исчез. Она же проснулась, действительно обожженная огнем входящей в нее мужской плоти, тем самым, который заставил Диану опомниться еще во сне. Так до конца и не сообразив, как это на самом деле произошло, графиня явственно осознала себя лежащей поперек постели, с беспомощно свисавшими с постели ногами. А в такой позе она бессильна была предпринять что-либо для своего освобождения.

— Кто? Кто ты?! — в ужасе спросила графиня, упираясь руками в грудь насильника. Однако справиться с ним не могла. На каждое ее движение мужчина отвечал яростным рычанием, вместе с которым еще упрямее подминал под себя, все больше надвигаясь на нее и жадно, по-удавьи, поглощая.

Тем временем графиня вспомнила, где она. И хотела крикнуть, поднять на ноги всех, кто был сейчас в этом проклятом доме. Но именно потому, что она вспомнила, кто кроме нее находится сейчас в доме, как она в нем оказалась… — не стала звать на помощь.

— Не кричи, графиня, растерзают, — дохнул ей спиртным в лицо насильник. Он говорил по-польски, и был это не Кодьяр и не сержант, а кто-то из наемников-поляков.

Как бы Диана ни относилась к нему, то, что он сказал, было не угрозой, а советом. Мудрым советом. И девушка притихла. Она чувствовала, что и сама уже увлеклась той страстью, которой проникся ее партнер, ясно ощущая, что как бы там ни было, а владеет ею по-настоящему сильный мужчина, которого, происходи все это в иной ситуации, она не стала бы отталкивать от себя до самого утра. Вот именно, не стала бы, но…

В чувство ее привела острая боль, которую Диана ощутила в правом боку. Там что-то больно царапало ее при каждом движении мужчины. Делая вид, что полностью отдалась страсти, графиня обняла мужчину за плечи, за талию, провела руками по затянутым в толстое сукно бедрам и наткнулась сначала на ножны, а затем и на рукоять небольшого кинжала.

— Милый… — почти простонала она, представляя в своем воображении Гяура. Рванулась вниз, уперлась ногами в пол и, приподнявшись, томно простонала еще раз. Очевидно, в эти мгновения она подарила мужчине наивысшее сладострастие. Но их хватило графине, чтобы выхватить кинжал и изо всей силы ударить его в подреберье.

Крик, которым сраженный ею насильник разорвал ночную тишину дома, буквально потряс графиню. Она никогда в жизни не слышала такого рычания, с которым могло бы сравниться рычание огромного раненого зверя. Но даже оно не удержало Диану от второго удара, в страхе нанесенного мужчине, уже осевшему перед ней на колени.

Графиня столкнула его на пол, схватила высвеченный луной пистолет, оставленный наемником на столе, и, все еще не выпуская из рук кинжала, бросилась вон из комнаты. Она стремилась прорваться вниз, к двери. Однако стоны поляка-наемника успели разбудить остальных захмелевших похитителей. Захлопали двери, раздавались сонные голоса и топот ног. И над всем — громоподобный голос капитана Кодьяра:

— Что здесь происходит?! Не будь я пехотным капитаном, если не сумею всех вас обрзумить!..

— Кричали наверху, на втором этаже! — ответил ему кто-то из поляков.

— Кричал часовой! — узнала она голос сержанта. — Наверное, эта сволочь убила его!

— Всем наверх! Взять ее! — скомандовал капитан.

«Поздно, — поняла графиня, стоя на площадке. — Хотя бы еще пять минут…».

Вначале она отступила к своей комнате. Однако, поняв, что спасения там не найдет, бросилась по небольшому коридору в конец мансардного этажа, туда, где серело едва освещенное луной окошко. Графиня решила, что попробует выбраться через него на крышу. Но оказалось, что расположено оно слишком высоко. Зато рядом чернела крутая, ведущая на чердак, лестница.

Диана метнулась к ней. Поднялась, уперлась плечами и руками в дверцу. В какое-то мгновение девушке показалось, что она заперта. Но, слегка поднатужившись, обнаружила, что дверца все же поддается. И пока пьяные охранники зажигали свечи в ее спальне, пока выясняли, что произошло с часовым и куда могла деваться «эта стерва графиня», Диана сумела приподнять дверцу настолько, чтобы проскользнуть на чердак. Причем проникнуть наверх она успела в ту минуту, когда сержант обнаружил ее и даже ступил на лесенку. Вскрикнув, графиня захлопнула тяжелую дубовую дверцу и бросилась на нее, налегла всем телом.

Несколько минут она с ужасом ощущала, как, упираясь плечом, сержант то приподнимал дверцу, то бросал ее вместе с ней, подзывая при этом остальных. Но когда подбежал еще кто-то, оказалось, что вдвоем поместиться на ступеньке они не могут. Тем временем, немного привыкнув к темноте, графиня обнаружила, что у двери есть широкий железный засов, что рядом лежит какой-то брус, а ноги упираются во что-то громадное, что оказалось потом большим кованым сундуком.

«Господи, неужели я спасена? — взмолилась Диана. — Хоть на какое-то время, но спасена! Пусть хоть на какое-то время…»