Королева и Кржижевский прошли мимо какой-то пристройки и оказались в небольшом парке, отделенном от остальной части города и всего мира высокой мрачной стеной, выложенной из огромных замшелых камней. В дальнем углу его Мария-Людовика сразу же приметила кучера. Того самого, что вез их сюда. Он медленно поднимал большие камни, такие же, из каких была выстроена большая часть стены, и, натужно рыча, швырял их в яму.

— Что это он делает? — удивленно спросила королева поручика.

— Камни бросает. Хотите подойти поближе?

— Что значит «подойти»? — перешла она на полушепот. — Он не должен видеть меня у дома графа.

— Опасаться Кшаня не следует, — так же спокойно и довольно громко произнес поручик. — Это единственный человек в Польше, которого не нужно опасаться.

— Ладно, будет вам, поручик, — занервничала Мария-Людовика. — Пойдемте, а то он и впрямь заметит.

— Он и так заметил.

Королева внимательно, насколько это было возможно, всмотрелась в лицо поручика, потом в сероватый, облаченный утренней дымкой силуэт кучера. И не поверила поручику. Кучер был поглощен своим странным занятием и не обращал на них никакого внимания.

Огромный, горилоподобный, он медленно наклонялся, отрывал от земли очередной камень, взваливал его на грудь и, отталкивая, изо всей силы швырял подальше от себя. Камень падал на вымощенный синеватым булыжником скат, на мгновение задерживался на нем и лишь потом, громыхая, скатывался вниз.

— Там что, очень глубоко? — поинтересовалась королева, когда они остановились за огромным стволом дуба, шагах в десяти от Кшаня.

— Это называется «Тридцать три шага графа де Брежи».

— Господи, прости им эту бестактность! И что же там, внизу?

— Каменный саркофаг. В виде гроба.

— И чей же он? Кто в нем почивает?

— Хочется верить, что пока ничей. Хотя все может быть.

— Вы издеваетесь надо мной? — почти прошипела королева, не в силах скрыть ни обиды, ни желания поскорее познать тайну этой странной могилы.

— Ничуть, — покачал головой поручик. — Зачем? Да и не решился бы. Вы ведь все равно расспросите потом у самого графа.

— Езус Кристос! Поскорее идемте отсюда. Зовите его, поручик, зовите, — поспешила королева к тому месту под часовенкой, где был замаскирован второй, запасной вход в подземелье.

— Не стоит звать. Все равно не отзовется. Он заметил нас. Осталось семь-восемь камней. Забросит их и догонит. Факелы есть, я проверил.

— Но зачем он делает это? Зачем швырять камни на… гроб? Пусть даже пустой? — не удержалась королева, когда они преодолели оба подземелья и поднялись в комнатку Гуго, к двери которой, как только появится кучер, должна была подкатить карета.

— Эту казнь ему придумал граф де Брежи. Вместо виселицы, от которой спас. Вам известно, что Кшань был приговорен к казни за убийство девушки? Из ревности избил, изнасиловал, а затем ударил камнем по голове.

— Упаси Господи! — перекрестилась королева. — До каких только грехов ни доводит безбожная человеческая похоть!

Поручик едко улыбнулся, но так, чтобы не заметила королева. «Это она о себе», — язвительно подумал, предаваясь, пусть и мелкой, но все же мести. Не столько королеве, которую обожал, сколько графу. Говоря о безбожной человеческой похоти, она не могла не вспомнить похотливого графа де Брежи. Причем вспомнить с отвращением. Нет, Кржижевский не считал графа своим врагом, и тем не менее…

— Наверное, эта несчастная не любила Кшаня, поскольку он немой. Хотя, вообще-то, он недурен собой, да и силенок хватает.

Поручик удивленно взглянул на королеву.

— Неужели вы действительно считаете его немым, ваше величество?

— Хотите сказать, что, когда это случилось, немым Кшань не был?

— Он и сейчас не немой. Уж не знаю, каким образом графу удалось спасти этого негодяя от виселицы и переправить в Варшаву, но твердо знаю, что взял с него обет: три года немого молчания. Вот Кшань и молчит уже третий год. Молчит со всеми, кроме самого графа, поскольку для общения с собой посол сделал для него исключение.

— Странно. Мне и в голову не приходило, что граф способен порождать такие тайны. Значит, Кшань вовсе не немой? И уж тем более — не глухой?

— Многие считают, что раз Кшань немой, следовательно, и глухой. Это позволяет ему слышать такое, чего не удалось бы услышать любому из нас.

— То есть де Брежи использует его как шпиона? Ну и ну…

Мелькнул за окном и сразу же исчез в конюшне Кшань. Через несколько минут он снова появился напротив окна, но уже восседая на передке кареты.

— И что, каждое утро граф де Брежи заставляет его швырять камни вниз, на тридцать три шага? — решила завершить их странный разговор королева.

— По вечерам — тоже. Тридцать три.

— Утром и вечером? Каждый день? Вот уж не думала, что граф настолько жесток, пусть даже по отношению к сему отпетому злодею, — покачала головой Мария-Людовика.

— Почему жесток? Дело не в жестокости, — задумчиво проговорил Кржижевский.

— Но третий год подряд подвергать человека такому испытанию! Это же сатанинская пытка.

Поручик про себя улыбнулся. Он прекрасно понимал, что королева говорит это не из жалости к злодею Кшаню. Ее тревожит то новое, что открывается в графе де Брежи.

— Ну, шаги при этом, как вы уже могли заметить, не имеют для Кшаня никакого значения, — возразил Кржижевский. отворяя королеве дверь, ведущую во двор. — Этот уголовник может бросать их как угодно. Все равно камни скатываются к гробу, который всегда виден ему.

— Но в этом саркофаге или гробе… действительно нет чьего-либо тела? Вы опять что-то скрываете от меня, Кржижевский. Вы постоянно что-то скрываете от меня! — с возмущением повторила королева, давая понять, что он теряет доверие, и что это должно пугать ее. — Что-то скрываете, чего-то не договариваете… Неужели не знаете, чем это заканчивается для людей, пытающихся так вести себя с королевой?

— Уверяю вас, он пуст. Но поскольку вы все равно не поверите, то потребуйте заверений у самого графа де Брежи.

— Вы постоянно пытаетесь выставить графа в невыгодном для него свете. Вы давно пытаетесь сделать это, Кржижевский. Но только сегодня я по-настоящему изобличила вас, потому что убедилась.

— Граф меня совершенно не интересует.

— Уж не из ревности ли? А, поручик? — продолжала вести свою роль Мария Гонзага. — Неужели из ревности? Признайтесь! — И то, что отразилось на ее лице, было уже не улыбкой королевы, а оскалом хищницы! Видя его перед собой, Кржижевский не решился бы объясняться королеве в любви даже под пытками, на костре, когда терять действительно было бы нечего.

— Из ревности я поступал бы иначе, — собрал в кулак всю свою волю уже изрядно испугавшийся поручик. Уж он-то знал коварный нрав своей повелительницы, он знал…

— Как именно? — с чисто женским любопытством допытывалась Мария Гонзага. — Как вы поступали бы, если бы вдруг почувствовали что-то похожее на… ревность? — лишь в последнюю минуту опомнилась королева.

— …А что касается шагов, — откровенно проигнорировал поручик это любопытство уже не королевы, но женщины, — то уверен: сам Кшань вряд ли догадывается, что их тридцать три. Шаги отсчитал сам граф. Он-то всегда помнит, что их там именно тридцать три.

— То есть он решил, что Кшань, сам того не ведая, обязан пронести потом каждый из этих камней тридцать три шага, дабы поднять наверх? Не посол, а палач-иезуит. Поздравляю, поручик: создавая отрицательное мнение о де Брежи, вы все-таки добились своего.