Действие пятое
Картина первая
Грязная комната трактира. Стол с пьющими чай и водку. На первом плане столик, у которого сидит опустившийся, оборванный Федя и с ним Петушков, внимательный, нежный человек с длинными волосами, духовного вида. Оба слегка выпивши.
Явление первое
Федя и Петушков.
Петушков. Я понимаю, понимаю. Вот это настоящая любовь. Ну и что ж?
Федя. Да, знаете, если бы эти чувства проявились у девушки нашего круга, чтобы она пожертвовала всем для любимого человека… а тут цыганка, вся воспитанная на корысти, и эта чистая, самоотверженная любовь – отдает все, а сама ничего не требует. Особенно этот контраст.
Петушков. Да, это у нас в живописи валёр называется. Только тогда можно сделать вполне ярко-красный, когда кругом… Ну, да не в том дело. Я понимаю, понимаю…
Федя. Да, и это, кажется, один добрый поступок у меня за душой – то, что я не воспользовался ее любовью. А знаете отчего?
Петушков. Жалость…
Федя. Ох, нет. У меня к ней жалости не было. У меня перед ней всегда был восторг, и когда она пела – ах, как пела, да и теперь, пожалуй, поет, – и всегда я на нее смотрел снизу вверх. Не погубил я ее просто потому, что любил. Истинно любил. И теперь это хорошее, хорошее воспоминание. (Пьет.)
Петушков. Вот понимаю, понимаю. Идеально.
Федя. Я вам что скажу: были у меня увлечения. И один раз я был влюблен, такая была дама – красивая, и я был влюблен, скверно, по-собачьи, и она мне дала rendez-vous. И я пропустил его, потому что счел, что подло перед мужем. И до сих пор, удивительно, когда вспоминаю, то хочу радоваться и хвалить себя за то, что поступил честно, а… раскаиваюсь, как в грехе. А тут с Машей – напротив. Всегда радуюсь, радуюсь, что ничем не осквернил это свое чувство… могу падать еще, весь упасть, все с себя продам, весь во вшах буду, в коросте, а этот бриллиант, не брильянт, а луч солнца, да, – во мне, со мной.
Петушков. Понимаю, понимаю. Где же она теперь?
Федя. Не знаю. И не хотел бы знать. Это все было из другой жизни. И не хочу мешать с этой.
За столом сзади слышен крик женщины. Хозяин приходит и городовой – уводят. Федя и Петушков глядят, слушают и молчат.
Петушков (после того, как там затихло). Да, ваша жизнь удивительная.
Федя. Нет, самая простая. Всем ведь нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора – только три: служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть, не умел, но, главное, было противно. Второй – разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я не герой. Или третье: забыться – пить, гулять, петь. Это самое я и делал. И вот допелся. (Пьет.)
Петушков. Ну, а семейная жизнь? Я бы был счастлив, если бы у меня была жена. Меня жена погубила.
Федя. Семейная жизнь? Да. Моя жена идеальная женщина была. Она и теперь жива. Но что тебе сказать? Не было изюминки, – знаешь, в квасе изюминка? – не было игры в нашей жизни. А мне нужно было забываться. А без игры не забудешься. А потом я стал делать гадости. А ведь ты знаешь, мы любим людей за то добро, которое мы им сделали, и не любим за то зло, которое мы им делали. А я ей наделал зла. Она как будто любила меня.
Петушков. Отчего вы говорите: как будто?
Федя. А оттого говорю, что никогда не было в ней того, чтоб она в душу мне влезла, как Маша. Ну, да не про то. Она беременная, кормящая, а я пропаду и вернусь пьяный. Разумеется, за это самое все меньше и меньше любил ее. Да, да (приходит в восторг), вот сейчас пришло в голову: оттого-то я люблю Машу, что я ей добро сделал, а не зло. Оттого люблю. А ту мучал за то… не то что не люблю… Да нет, просто не люблю. Ревновал – да, но и то прошло.
Явление второе
Те же и Артемьев.
Подходит Артемьев с кокардой, крашеными усами, в подправленной древней одежде.
Артемьев. Приятного аппетита. (Кланяется Феде.) Познакомились с артистом-художником?
Федя (холодно). Да, мы знакомы.
Артемьев (Петушкову). Что ж, портрет кончил?
Петушков. Нет, расстроилось.
Артемьев (садится). Я не мешаю вам?
Федя и Петушков молчат.
Петушков. Федор Васильевич рассказывал про свою жизнь.
Артемьев. Тайны? Так я не мешаю, продолжайте. Я-то уж в вас не нуждаюсь. Свиньи. (Отходит к соседнему столу и требует себе пива. Все время слушает разговор Феди с Петушковым, перегибаясь к ним.)
Федя. Не люблю этого господина.
Петушков. Обиделся.
Федя. Ну, бог с ним. Не могу. Как такой человек – у меня слова не идут. Вот с вами мне легко, приятно. Так что я говорил?
Петушков. Говорили, что ревновали. Ну, а как же вы разошлись с вашей женой?
Федя. Ах. (Задумывается.) Это удивительная история. Жена моя замужем.
Петушков. Как же? Развод?
Федя. Нет. (Улыбается.) Она от меня осталась вдовой.
Петушков. То есть как же?
Федя. А как же: вдовой. Меня ведь нет.
Петушков. Как нет?
Федя. Нет. Я труп. Да.
Артемьев перегибается, прислушивается.
Видите ли… Вам я могу сказать. Да это давно, и фамилию мою настоящую вы не знаете. Дело было так. Когда я уже совсем измучал жену, прокутил все, что мог, и стал невыносим, явился покровитель ей. Не думайте, что что-нибудь грязное, нехорошее, – нет, мой же приятель и хороший, хороший человек, только прямая во всем противоположность мне. А так как у меня гораздо больше дурного, чем хорошего, то это и был и есть хороший, очень хороший человек: честный, твердый, воздержный и просто добродетельный. Он знал жену с детства, любил ее и потом, когда она вышла за меня, примирился с своей участью. Но потом, когда я стал гадок, стал мучать ее, он стал чаще бывать у нас. Я сам желал этого. И они полюбили друг друга, а я к этому времени совсем свихнулся и сам бросил жену. А тут еще Маша. Я сам предложил им жениться. Они не хотели. Но я все делался невозможнее и невозможнее, кончилось тем, что…
Петушков. Как всегда…
Федя. Нет. Я уверен и знаю, что они оставались чисты. Он, религиозный человек, считал грехом брак без благословенья. Ну, стали требовать развод, чтоб я согласился. Надо было взять на себя вину. Надо было всю эту ложь… И я не мог. Поверите ли, мне легче было покончить с собой, чем лгать. И я уже хотел покончить. А тут добрый человек говорит: зачем? И все устроили. Прощальное письмо я послал, а на другой день нашли на берегу одежду и мой бумажник, письма. Плавать я не умею.
Петушков. Ну, а как же тело-то, не нашли же?
Федя. Нашли. Представьте. Через неделю нашли тело какое-то. Позвали жену смотреть. Разложившееся тело. Она взглянула. – Он? – Он. – Так и осталось. Меня похоронили, а они женились и живут здесь и благоденствуют. А я – вот он. И живу и пью. Вчера ходил мимо их дома. Свет в окнах, тень чья-то прошла по сторе. И иногда скверно, а иногда ничего. Скверно, когда денег нет… (Пьет.)
Артемьев (подходит). Ну, уж простите, слышал вашу историю. История очень хорошая и, главное, полезная. Вы говорите – скверно, когда денег нет. Это нет сквернее. А вам в вашем положении надо всегда иметь деньги. Ведь вы труп. Хорошо.
Федя. Позвольте. Я не вам рассказывал и не желаю ваших советов.
Артемьев. А я желаю их вам подать. Вы труп, а если оживете, то что они-то – ваша супруга с господином, которые благоденствуют, – они двоеженцы и в лучшем случае проследуют в не столь отдаленные. Так зачем же вам без денег быть?
Федя. Прошу вас оставить меня.
Артемьев. Просто пишите письмо. Хотите, я напишу, только дайте адрес, а вы меня поблагодарите.
Федя. Убирайтесь. Я вам говорю. Я вам ничего не говорил.
Артемьев. Нет, говорили. Вот он свидетель. Половой слышал, что вы говорили, что труп.
Половой. Мы ничего не знаем.
Федя. Негодяй.
Артемьев. Я негодяй? Эй, городовой. Акт составить.
Федя встает и уходит. Артемьев держит его. Приходит городовой.
Занавес
Картина вторая
Действие в деревне, на террасе, обросшей плющом.
Явление первое
Анна Дмитриевна Каренина, Лиза беременная, нянька с ребенком.
Лиза. Теперь уж едет со станции.
Мальчик. Кто едет?
Лиза. Папа.
Мальчик. Папа едет со станции?
Лиза. C’est étonnant comme il l’aime, tout-à-fait comme son père.
Анна Дмитриевна. tant mieux. Se souvient-il de son père véritable?
Лиза (вздыхает). Я не говорю ему. Думаю, зачем его путать? А потом думаю, что надо сказать ему. Вы как думаете, maman?
Анна Дмитриевна. Я думаю, Лиза, что это дело чувства, и если ты отдашься своему чувству, твое сердце подскажет тебе, что и когда надо сказать. Как удивительно умиротворяет смерть. Признаюсь, было время, когда он, Федя, – ведь я его знала ребенком, – был мне неприятен, но теперь я только помню его милым юношей, другом Виктóра и тем страстным человеком, который хоть и незаконно, нерелигиозно, но пожертвовал собой для тех, кого любил. On aura beau dire, i’action est belle… Надеюсь, Виктóр не забудет привезти шерсти, сейчас вся выйдет. (Вяжет.)
Лиза. Вот он и едет.
Слышны колеса и бубенчик. Лиза встает и подходит к краю террасы.
Кто-то с ним, дама. Маша! Я ее сто лет не видала. (Идет к двери.)
Явление второе
Те же. Входят Каренин и Марья Васильевна.
Марья Васильевна (целуется с Лизой и Анной Дмитриевной). Виктóр меня встретил и увез.
Анна Дмитриевна. Прекрасно сделал.
Марья Васильевна. Да, разумеется. Думаю, когда еще увижу, и опять отложу, вот и приехала, если не прогоните, – до вечернего поезда.
Каренин (целует жену и мать и мальчика). А я как счастлив, поздравьте меня. Два дня дома. Завтра все без меня сделают.
Лиза. Прекрасно. Два дня. Давно не бывало. Съездим в пустынь. Да?
Марья Васильевна. Как похож! Какой молодец! Только бы не все наследовал: сердце отцовское.
Анна Дмитриевна. Но не слабость.
Лиза. Все, все. Виктор согласен со мной, что если бы только смолоду оно было направлено.
Марья Васильевна. Ну, я этого ничего не понимаю. Я только не могу подумать о нем без слез.
Лиза. И мы тоже. Как он вырос в нашей памяти.
Марья Васильевна. Да, я думаю.
Лиза. Как казалось неразрешимо одно время. И как вдруг все разрешилось.
Анна Дмитриевна. Ну, Виктóр, привез шерсть?
Каренин. Привез, привез. (Берет мешок и выбирает.) Вот шерсть, вот одеколон, и вот письма, и вот конверт казенный на твое имя (подает жене). Ну-с, Марья Васильевна, если вам угодно помыться, то я проведу вас. Мне и самому нужно почиститься, а то сейчас обедать. Лиза! Ведь в нижнюю угловую Марью Васильевну?
Лиза, бледная, трясущимися руками держит бумагу и читает.
Что с тобой? Лиза! Что там?
Лиза. Он жив. Боже мой! Когда он освободит меня! Виктóр! Что это? (Рыдает.)
Каренин (берет бумагу и читает). Это ужасно.
Анна Дмитриевна. Что, да скажи же.
Каренин. Это ужасно. Он жив. И она двоемужница, и я преступник. Это бумага от судебного следователя, который требует к себе Лизу.
Анна Дмитриевна. Какой ужасный человек… Зачем он это сделал?
Каренин. Все ложь, ложь.
Лиза. О, как я ненавижу его. Я не знаю, что я говорю. (Уходит в слезах. Каренин за нею.)
Явление третье
Анна Дмитриевна и Марья Васильевна.
Марья Васильевна. Как же он остался жив?
Анна Дмитриевна. Знаю только, что как только Виктóр прикоснулся к этому миру грязи, они затянут его. Вот и затянули. Все обман, все ложь.
Занавес
