Охранники оттесняли излишне любопытных. Хрущев двигался по утвержденному маршруту, вернее, его вел Картос, его и небольшую свиту, остальные ждали внизу, в холле. Справа от Хрущева Степин, слева Устинов, иногда его оттеснял Фомичев и, наклоняясь к Хрущеву, что-то втолковывал ему. Хрущев фыркал, отмахивался головой, как лошадь от слепней.

На всех были новенькие голубые халаты. Хрущев останавливался, пожимал руки сотрудникам. Из дверей, проходов, лестничных клеток тянулись к нему взгляды, люди вставали на цыпочки, подпрыгивали, стараясь получше разглядеть, ловили каждое слово, жесты, и он улыбался им, кивал.

Кто-то зааплодировал, Хрущев помахал рукой, на заводе он свернул бы в непредусмотренный цех, поговорил бы с работягами насчет расценок, ОТК, а здесь послушно двигался от стенда к стенду. Заинтересовали его лишь настольная лампа с регулятором да неоновый счетчик, на котором быстро сменялись светящиеся красные цифры.

Ему показали машину – что-то вроде экрана и при нем печатное устройство. Машина заинтересовала его. Он стал задавать ей вопросы, она исправно отвечала, потом спросил о себе – когда Хрущев женился и когда родилась старшая дочь. На экране появилась фраза: “Сведения о Н. С. Хрущеве дает только он сам”. Хрущев расхохотался, недоуменно уставился на Картоса. Его маленькие выцветшие глазки вдруг догадливо блеснули.

— Хитер, — с удовольствием сказал он и по-новому, приметливо, оглядел начальника лаборатории – соединил внешность с акцентом, получилось нечто совсем иностранное.

— Игрушки, игрушки, — басил в ухо Фомичев. — Пока что игрушки. Принципиально нового ничего нет.

Вторая модель и в самом деле была игрушечной. Маленький автомобильчик бежал по треку. Наперерез ему можно было запустить мышку, и она настигала его и прилеплялась, как бы он ни увертывался.

Хрущев посмотрел на Устинова.

— Мы довольны, — кивнул Устинов. — Открытия, может, и нет, а нам и не важно. На испытаниях в воздухе показывает неплохие результаты.

— Правильно, тогда не будем считать это наукой, — согласился Фомичев. — Советская наука движется открытиями.

— А что скажет начальник лаборатории? — вдруг обратился Хрущев к Картосу.

— Так я же не ученый. — Картос повел плечом с улыбкой безучастного зрителя.

— Вот те на, — сказал Хрущев. — А мне-то говорили, что вы ученый, да еще крупный.

— Нет, я инженер.

— Вот видите, — поддакнул Фомичев. — Это всего лишь инженерные разработки.

Хрущев исподлобья глянул на Картоса.

— Чего ж вы себя так… умаляете?

— Я инженерию высоко ставлю, — сказал Картос. — Господь Бог был инженером.

Хрущев хмыкнул.

— Это в каком же смысле?

— Ученый всего лишь открывает то, что есть в природе. А инженер, Никита Сергеевич, изобретает то, чего в природе нет и быть не может. Например, утюг.

— А Бог тут при чем?

— Господь Бог был первым изобретателем. Он создал воду, сушу, тьму и свет, растения всякие. — Картос вопросительно взглянул на Хрущева, тот кивнул. — Чем до этого занимался Господь, не имеет значения. История начинается с изобретения. Может, до этого его опыты были неудачными. Неизвестно. Все начинается с механизма, который заработал.

Он говорил о сотворении мира так, как если бы речь шла о машинах. Натужно выпучившись, Хрущев молчал. Все замерли, глядя на него.

— Господь, значит, первый инженер? — Хрущев заговорщицки толкнул Картоса локтем. — Я вижу, ты себе выбрал неплохую компанию.

Все засмеялись облегченно-громко.

Плотный, весь выпуклый, подвижный, Хрущев изображал хитрого мужичка, приехавшего к господам, которые хотели ему что-то всучить. Мятый серый костюм сидел на нем мешковато, воротничок тесен, какие-то бумаги торчали из кармана. Он разглядывал Картоса как диковинку, прикидывая, стоит ли ее брать. Акцент Андреа забавлял Хрущева, особенно насмешило, когда Картос привел такую пословицу – не будем рубить суку, на которой сидим.

От общего хохота Картос покраснел. Хрущев приобнял его, как бы защищая.

— Не обижайся на них, они-то сидеть умеют только в креслах, уж их-то они рубить не будут.

После этой реплики никто уже не оттирал, не отталкивал Картоса, даже министр не перебивал его объяснений. Картос показал бортовую машину. Горели цветные лампочки, внутри еле слышно гудело. Хрущев попросил открыть крышку, заглянул в переплетение проводов, каких-то фитюлек, трубочек. Ничего в ней не вертелось, не лязгало. Что он ожидал увидеть в этой разверстой полости? Он даже несколько загрустил от непостижимости этих машин…

Министр спросил Картоса, какова эта машина в сравнении с американской. Вопрос был наводящий – Степин прекрасно все знал, и все знали, что он знает.

— Американских аналогов нет, так что и сравнивать не с чем, — отвечал Картос.

— Как нет?

— Они еще до этого не дошли.

— Отстают, значит?

— Мы создаем оригинальные конструкции. Мы впереди идем.

Хрущев недоверчиво пожевал губами.

— А качество?.. Надо ведь и по качеству обогнать америкашек, а то наши-то умельцы могут такого напортачить…

И тут же, помахивая рукой, рассказал, как, приехав из Англии, привез электробритву “Филипс”, отличная машинка, вызвал знатоков с Харьковского, показал: такое сможете? Они разобрали, поковырялись – сможем, дескать, даже лучше сделаем!.. “Вот это я вам и запрещаю – категорически!” – сказал им Хрущев.

Смеялись долго, хотя многие знали эту историю.

— Ты что же, только на оборону работаешь? — вдруг спросил Хрущев, и Картос понял, что он совсем не прост, этот мужичок.

— Кто платит, тому и играем. Наши машины могут, конечно, работать и в обычной промышленности, и на пассажирских самолетах… — Он замолчал.

Пауза была выразительна. Хрущев укоризненно кивнул в сторону Устинова.

— Знаешь, это кто? Это у нас бароны обороны, аппетит у них волчий. Сколько ни давай, все мало.

Министр, опустив голову, улыбнулся в пол, остальные тоже улыбались, но это были не улыбки, а изображение улыбок. Возникла неловкость, как если бы упомянули о семейном скандале при посторонних.

Степин поймал взгляд Картоса, недовольно просигналил бровями – не отвлекайся, не вникай в их безмолвные схватки, иначе все испортишь.

Хрущев подошел к лаборантке, сидевшей за пультом, заговорил с ней, потом поискал кого-то глазами, и тотчас из массы выдвинулся секретарь обкома. Хрущев спросил, бывает ли он здесь.

— Ну а как же, Никита Сергеевич, обязательно!

Линялые глазки Хрущева обратились к Картосу, потом снова к секретарю.

— Значит, общаетесь?

— Конечно.

— Я смотрю, он вообще-то самостоятельный товарищ, а?

— Это вы точно заметили, Никита Сергеевич, но наше дело – помогать. Наука новая, нужная.

Секретаря обкома Картос не знал, первый это или еще какой, говорил секретарь четко, по-военному, с удовольствием, Картоса прямо-таки восхитили чистый его взгляд и твердость, с которой он врал, при этом обращаясь к нему, Картосу, как к давнему знакомому, ни тени смущения не было в нем.

— Помогают? — спросил Хрущев.

Андреа ответил не сразу. Разговоры затихли. Хрущев вынул платок, шумно высморкался.

— Это вопрос особый…

— Давай-давай, не бойся.

— Никита Сергеевич, сперва я вам хочу показать одну вещь, — напряженным голосом сказал Картос. — Пойдемте, пожалуйста.

И он пригласил всех к себе в кабинет.

Хрущев ухватил Андреа за локоть, и они оказались вдвоем впереди остальных. Как бы по неслышной команде сопровождение задержалось, сохраняя дистанцию. Хрущев шагал увесисто, посапывая, на багровом затылке искрился седенький пух. Все понимали, что Картосу выпал шанс, единственный, счастливый, длиной в целый коридор. Он мог намекнуть, мог нажаловаться – без свидетелей – на обком, райком, да мало ли как можно было использовать такую прекрасную возможность…

Между тем Картос молчал, это все видели. В кабинете расселись за длинным столом лицом к стене, на которой висели раскрашенные cхемы и таблицы. Но перед тем как занять свое место, Хрущев прошелся по кабинету, остановился перед своим портретом.

— Этого-то я знаю, а эти кто такие? — Он показал на две фотографии в золоченых рамках.

Главный инженер, товарищ Брук, объяснил:

— Это американский ученый Винер, отец кибернетики, второй – Марк Твен.

Хрущев насупился.

— А Марк Твен тут при чем?

— Сдерживающее начало, — отвечал главный инженер. — В присутствии Марка Твена Андрей Георгиевич переводит раздражение в юмор.

— Моего, значит, портрета недостаточно. — Хрущев смешливо прищурился.

Встав у развешанных планшетов, Картос откашлялся.

— Никита Сергеевич, перед вами проект центра микроэлектроники, то есть города компьютерной техники. Такой центр надо создавать чем раньше, тем лучше, и в этом никто, кроме вас, помочь не может.

У присутствующих вырвался вздох облегчения. Жалоб, значит, не будет.

Объяснения Картоса были лаконичны – он как бы провоцировал вопросы: не рано ли? не спешим ли? будет ли расти потребность в компьютерах? есть ли у американцев такой центр?

— Они ждут, когда мы построим, — сказал Картос.

— Хотят разорить нас, — с вызовом сказал Хрущев.

— Мы их разорим, — сказал Картос, — они вынуждены будут у нас покупать компьютеры. Если мы не упустим время, мы завладеем рынком.

— Можем и тут обогнать Америку! — с торжеством сказал Хрущев. — Ракеты запустили, первый человек в космосе – наш, советский, ядерное оружие мы первые сделали, теперь они спешат за нами. И по ЭВМ мы тоже их обставляем. Догнали и перегнали передовую страну – правильно я понимаю, товарищ Картос?

— Правильно, Никита Сергеевич, только мы перегнали не догоняя. Они по лестнице бегут, а мы в окно влезли.

— Это к кому же?

— К невесте.

— Ну, тогда молодцы. Главное дело – обогнали. Пусть все видят.

— К сожалению, не увидят, это публиковать нельзя, — объяснил Устинов.

— Центр позволит выйти и на гражданскую продукцию, — сказал министр.

Насчет Америки получилось как нельзя кстати. Лозунг “догнать и перегнать” к этому времени перекочевал в анекдоты, на задние борта грузовиков, трясущихся по советскому бездорожью. А тут пожалуйста – по самому, можно сказать, модному пункту доказали. Ради этого Хрущев, собственно, и согласился заехать сюда. Мало того что эти двое перебежали к нам, так они еще и вставили перо своему отечеству, и это при наших-то зачуханных порядках! Чекисты по всем статьям обштопали цэрэушников, хорошая работа.

Особенно ему понравился Картос: знает себе цену мужик, сразу видно, сильный человек, вдумчивый и без лишнего трепета, натуральная личность.

Специальностью Хрущева были люди. Кадры. Номенклатура. Коллективы. Людей надо было подбирать, заставлять, поощрять, мобилизовывать, просвещать, с ними надо было работать, бороться, идти вперед, строить. Они были винтиками, жертвами культа, высшей ценностью, представителями колхозного крестьянства, интеллигенции, наших славных летчиков… Кроме представителей он большей частью имел дело с руководителями, начальниками, деятелями. Не многие из них заслуживали уважения. Слишком легко ломались и гнулись. Он насмотрелся на их поведение в сталинские годы. Могут сказать, что и сам он был не лучше. Боялся рябого, аж губы сводило. Еще бы не бояться, если в каждом застолье обязан был петь по его команде, и петь и плясать, слушая его грязные, хвастливые истории… Можно сказать, прополз на брюхе через всю подлость сталинской уголовщины. Измазался в дерьме, зато рассчитался с рябым и всех освободил от этой гидры. Почти десять лет прошло, а до сих пор не могут распрямиться. Вот и теперь: нет чтобы слушать Картоса, поглядывают на Хрущева, шарят по его лицу, ищут там каких-либо сигналов. Иностранцы эти хоть и на чужбине, а ведут себя свободнее, чем министры, генералы, зампреды и прочие погонялы. В этой сверхсекретной мышеловке, куда их сунули чекисты, они возятся со своими машинками словно дети.

Один только главный инженер, закинув ногу на ногу, ловил каждое слово Картоса. Самый бесполезный из всех слушателей, он, видимо, как знаток наслаждался исполнением. Зыркнув на Хрущева, встретив его взгляд, восхищенно поднял большой палец. Развязный мужик! Не стесняется! Непосредственность – вот что отличало пришлецов от наших.

Приближенные Хрущева рядом с этими перебежчиками проигрывали. Они казались генсеку напряженными и напыщенными и в то же время приниженными и бесхозяйственными – все только на себя и тянут. Да, советский строй самый прогрессивный в мире, и люди у нас хорошие, а ведут себя жалко, боятся свободы – откуда такое несоответствие? Все чаще Хрущев лбом упирался в эту загадку. При Сталине было гармоничнее, что ли…

— И где ж такой центр строить? — спросил Хрущев.

Министр ответил, что есть места в Подмосковье, присмотрели два варианта. Секретарь обкома ревниво вскинулся: зачем в Подмосковье, поближе найдем, под Ленинградом, земли много, побольше площади выделим, а рядом создадим академический городок…

— Любите вы великие стройки, — брюзгливо вставил Хрущев. — Каждому неймется свой гигант заиметь.

Фомичев обрадовался.

— Гигантомания – наша болезнь. Обязательно самое большое в мире. ЭВМ – дело новое, неизвестно еще, как примет их промышленность, лучше бы поскромнее.

— Пойти-то пойдут, — мягко возразил адмирал. — Машина полезная. Но требует культуры. Одно дело – на флоте, другое дело – на гражданке.

Хрущев не вмешивался, слушал, сцепив руки, почему-то настроение его портилось.

— …компьютер будет в каждой школе, перед каждым учеником, — уверял Картос, скептические усмешки не останавливали его. — Более того, через двадцать лет каждой семье понадобится компьютер. А сегодня каждый грамотный конструктор мечтает иметь микрокомпьютер.

— Сегодня людям жилье надо, — авторитетно поправил его Фомичев. — Забота о человеке важнее, люди знать не знают, что такое компьютеры.

— Позвольте, при чем тут жилье? — удивился Картос.

— А то, что компьютер в коммунальной квартире – это, согласитесь, нонсенс!

— А радио? А телефон? В самой плохой квартире стоят? — отбивался Андреа. — Без компьютера нельзя будет работать.

Кто-то возразил, что пользование компьютерами требует специального образования. Говорили, что слишком дорогая машина, громоздкая… Картос отражал наскоки цифрами и графиками.

Хрущев вдруг накинулся и на Картоса и на всех сразу. Его явно обидело, что толковые, головастые его подручные возятся по-глупому, не в состоянии ухватить грека за жабры.

— Чего считать-то машинам? Воров? Бардак наш подсчитывать? Я вас спрашиваю? Миллиарды гробим на линкоры, мать вашу… — Он ткнул короткопалой рукой в сторону адмирала. — Строим, строим без толку.

Устинов что-то забурчал, что еще больше распалило Хрущева:

— Вы бы хоть на счетах дедовских считать научились по-хозяйски. У купца копеечка была на счету без вашего компьютера. А у вас концов не найдешь, и все вам мало. Он вас хочет на ракету пересадить, а вы телегу смазать не выберетесь. До компьютера нам еще трюхать и трюхать с нашими темпами.

Картос наклонился к Степину.

— Что такое трухат?

Спросил тихо, но Хрущев услышал, поперхнулся, напрягся до багровости, не выдержал, прыснул.

— Трюхать? Смотри сюда. — Он поднялся с кресла, затопал, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу. — Трюх-трюх, понимаешь? Так и тащимся по нашим колдобинам. — Довольный, плюхнулся обратно в кресло.

Единственным, кто не улыбнулся, был Картос. Резкие повороты сбивали его с толку. Он стоял с длинной указкой у своих планшетов, маленький смугло-бледный рыцарь с копьем.

— Продолжайте, Андрей Георгиевич, — сказал министр.

Картос упрямо свел брови.

— Я не собираюсь ждать, пока у вас кончат трюхать. Я ехал в передовую страну.

Можно было считать это дерзостью, но Хрущев поощрительно кивнул, он заводил инженерика, присматривался, пробовал его на зуб, не подсовывают ли ему дешевку. Об этих двух иностранцах ему наговорили всякого, и плохого и хорошего. Председатель Военно-промышленной комиссии считал их шпионами-двойниками, в объективке чекисты написали не разбери поймешь: с одной стороны, ценные специалисты, много сделали, с другой – установлены попытки завязать контакты с иностранцами, в частности у супруги А. Г. Картоса… Перестраховываются. Разные службы соревнуются… Хрущев давно, еще с тридцатых годов, стал доверять прежде всего своему чутью. Вокруг каждого талантливого человека всегда клубились слухи и подозрения. Так было и с академиком Лаврентьевым: чего только не наговаривали на него, но Хрущеву он понравился, и с новосибирским Академгородком получилось. Механика, космонавтика, радио, теперь еще кибернетика – в этих науках, где он ничего не понимал, Хрущев, как глухонемой, присматривался к лицам. Картос ничего не просил. “Я не люблю просить, — сказал ему этот грек, — я предпочитаю убеждать”. Держался заносчиво, знал себе цену. Была среди ученых такая порода – Королев, Туполев, Капица, Несмеянов, — этот, видать, тех же кровей. Гонору много, а вот надежен ли? Те – свои, никуда не денутся, эти же беглые, пришлые, а нашим боярам каково отдавать дело инородцу?

— Андрей Георгиевич ехал к нам, чтобы строить коммунистическое общество высокой производительности труда, — торжественно провозгласил министр.

Недослушав, Хрущев спросил у него, кому поручить это дело. Степин попросил разрешения подумать.

— Создавать центр надо мне, — сказал Картос. Он произнес это с виноватой улыбкой, которая так не вязалась с дерзостью высказывания.

Хрущев покачал головой, не скрывая своей ошарашенности.

— Слыхали? Ну и ну, ты что же думаешь, у нас своих головастиков не хватает?

— От других получите другое, очень другое дите.

Хрущев нахмурился, но сохранил шутейный тон:

— От тебя брюнет будет, а нам русак нужен.

Картос побледнел.

— Окончательным буду я, Никита Сергеевич, или снимаю с себя ответственность.

— Ты нам ультиматумы не ставь. — Хрущев всерьез озлился, забарабанил пальцами по столу.

Картос положил указку, сел. Наступила тишина.

— Какие мнения будут? — спросил Хрущев.

Секретарь обкома, Фомичев, кто-то из генералов заговорили наперебой, осуждая Картоса, предлагали своих опытных, “локомотивных” товарищей – не петровские, мол, времена, чтобы чужеземцев в командиры ставить.

Сложив руки на животе, Хрущев смотрел на безучастное лицо Картоса, привычно взвешивая все за и против. Твердый, никого не боится, дело знает. Но – мешать ему будут, заграничный человек, это сразу бросается в глаза: акцент, манеры. Хочет возглавить – этого все хотят. Но все хитрят, а грек прет напрямую. Хорошо, что ничей – вне ведомств и групп, это за, но под каким соусом подать?

Светлые глазки Хрущева загорелись:

— Всяк хлопочет – себе хочет, а тут человек нам хочет. Ценить таких надо. Ясно?

Хрущев был явно доволен собой.

Прощаясь, уже у машины сказал Картосу:

— Министры у нас народ боязливый, косный. Их иногда легче снять с работы, чем сдвинуть с места. Так что если застопорит, обращайся ко мне. Тебе дадут номер, прямо на меня выходи, не стесняйся.