В. Л-в
Зелененький сюртучок
Да, вот и подите доказывайте всевозможными способами отсутствие всего сверхъестественного, – бросая на стол номер журнала «Ребус», произнес Яков Иванович Груздев.
– А что? – односложно спросил Петр Иванович Нечипуренко.
– Да как же, представьте себе, уж сколько ни кричали, что спиритизм гиль, шарлатанство… а все-таки… – Груздев задумался.
– Да в чем дело? Толком расскажите.
– Прочтите и узнаете. – Яков Иванович передал своему соседу номер «Ребуса».
Нечипуренко пошарил в кармане своего пиджака, затем схватился за боковой.
– Ах, шут тебя возьми, снова забыл очки дома, – произнес он с досадой.
– Ну, все равно, я вам расскажу так, своими словами, – начал Яков Иванович. – Дело в том, что в одном обществе, от нечего делать, принялись за верчение столов и требовали ответов. Вот, немного погодя, стол и начинает стучать. Его спрашивают: «Кто ты?» Стол отвечает: «Помолитесь об Сергее».
– А кто такой Сергей? – заинтересовался Петр Иванович Нечипуренко.
– Брат хозяина, где происходил спиритический сеанс, – удовлетворил Груздев любопытство Петра Ивановича.
– Ну вот-с, хорошо; все общество, знавшее этого самого Сергея, невольно как-то вздрогнуло. Действительно, согласитесь, услышать подобную фразу, да еще и от стола, – не особенно приятно.
– Да, признаюсь, – согласился и Нечипуренко.
– Нет, но послушайте, добрейший Петр Иванович, что дальше будет. Не успел стол это произнести, как раздается звонок, и… – В эту минуту действительно раздался звонок в прихожей. Оба приятеля, как-то не вспрыгивая с мест, шарахнулись в стороны, замолкли и даже немного переменились в лицах.
– О, чтоб тебе! – В голосе Якова Ивановича слышались и досада, и вместе нотка спокойствия. Он поправил на своем носе черепаховые очки.
– Да, вдруг звонок, и является рассыльный с телеграммой. Хозяин дрожащими руками распечатывает и читает: «Ваш брат Сергей скоропостижно умер», – Яков Иванович остановился и посмотрел через очки на своего друга.
– А, как вам нравится… Нет, чем вы объясните подобную вещь, Петр Иванович? – Груздев как-то нервно запахнул полу своего халата и переложил одну ногу на другую.
Наступило молчание. Петр Иванович машинально потихоньку барабанил по столу пальцами.
– Нет, чем вы объясните эту историю, Петр Иванович? – снова повторил Груздев.
– Эх, уж лучше вы и не говорите, – с досадой произнес Нечипуренко, – у нас как только что не укладывается в рамки положительных наук – все гиль, все ерунда – известный ответ наших модников; а нет вникнуть, да не откидывать этого существования, а оставить его – попробовать объяснить… этого нет… да разве это единичный случай… Вот у нас тоже был вроде этого. Я, грешный человек, хотел себе хотя немного объяснить, обращался к нашему доктору; а тот в глаза смеется… даже досада взяла меня.
– Это вы, Петр Иванович, про что же? – Яков Иванович был охотник до всего сверхъестественного, и чем история была страннее – тем большее удовольствие ему доставляла. Неопределенный намек Нечипуренко подстрекнул его любопытство.
– Да про зелененький сюртучок, – ответил Петр Иванович.
Глазки Якова Ивановича заиграли в ожидании интересной истории про чертовщину.
– Как же, Яков Иванович, история знаменитая, не подлежащая, так сказать, никакому сомнению, – начал Нечипуренко.
– Видите ли, – и рассказчик придвинулся ближе к Груздеву, – как и вам известно, я прямо из семинарии поступил в контору имения графа Л. Это, я так полагаю, будет тому лет двадцать семь или восемь, а то и все тридцать, о железных дорогах и помину еще не было. Только бац – бумага из Петербурга: «Приготовить дом для приезда графа». Ну, понятно, в экономии все закопошилось. Граф еще ни разу не бывал со смерти своего покойного родителя. Управляющий сейчас же выслал лошадей в уездный город, подставу оставил на постоялом дворе. Одним словом, приготовились к встрече. Ждать-пождать – нет графа. Что, думаем, за оказия: уж не раздумал ли приехать; помню, как теперь, управляющий даже хотел лошадей вести обратно. Да и в самом деле: чего даром корм травить зря. Но только граф приехал. Задержка вышла через болезнь.
Ну, в уездном городе, понятно, как следует встретили подобную персону: городничий и все такое.
«А далеко еще до деревни?» – спрашивает граф городничего; тот, – исправников заменяли городничие – всего, говорит, сорок верст будет. Граф сел в свой дормез и поехал. Только что проехали верст двенадцать, граф возьми да и разнеможься. Кучер было тронул лошадей – не приказал, говорит, беспокойно ехать, так что только часа через три насилу приехали к станции, где дожидали подставные лошади.
Надо вам сказать, что управляющий оставил лошадей в новом постоялом дворе, выстроенном всего года два назад на графской земле. Этот постоялый двор снял у нас курский мещанин Никифор Зайцев – парень шустрый, дело знал, так что через год хорошо-таки обзавелся хозяйством.
Только что приехал граф к этому постоялому двору, сейчас выводят шестерик и хотят запрягать, а граф и говорит: «Нет; пусть лошади отдохнут; мне нездоровится, я переночую здесь», – вылез из кареты и прошел в чистую половину.
«Хорошо, – говорит, – принесите мою складную кровать, я останусь до утра здесь». Конечно, ослушаться приказания графа никто не посмел. Камердинер, живою рукою, соорудил ему постель, и граф, не пивши даже чая, расположился на покой.
Управляющий распорядился, чтобы никого из приезжих в постоялый не принимать, и даже расставил караульных, чтобы, Боже сохрани, кто не обеспокоил заболевшего важного владельца.
Все притихло, даже цепных собак отвели в хутор, чтобы не брехали ночью. Огней не зажигали. Известно, управляющий хотел выказать свое усердие перед хозяином.
Только, так, немного спустя после вторых петухов, граф кличет к себе своего камердинера и приказывает ему лечь около него. Камердинер – сейчас подушку под мышку, пальто в руку – и марш в чистую комнату к графу.
Почитай снедать уже пора, когда проснулся граф и приказал запрягать.
«Вы, – говорит управляющему, – останьтесь здесь до моего возвращения, а я поеду в город», – сел и чуть не сломя голову теми же ходами да обратно. Приехал в город и прямо к городничему. «Так и так, – говорит, – ехал я в имение; в дороге заболел и остановился ночевать в постоялом дворе, выстроенном на моей земле. Только, – говорит, – успел напиться чаю, сон меня и начал клонить. Я лег, – говорит, – и, может, минут через пять соснул. Вдруг…» – Петр Иванович Нечипуренко покосился на печь, Яков Иванович в свою очередь подозрительно взглянул по тому же направлению; но тревога обоих оказалась ложною. Сытый кот хозяина, неслышно переступая своими бархатными лапами, вспрыгнул на близ стоявшее кресло и, поджав под себя передние ноги, препокойно улегся, по-видимому нисколько не интересуясь рассказом Петра Ивановича.
– Вдруг, – продолжал Нечипуренко, – является ко мне молодой человек с перерезанным горлом, в зелененьком сюртучке с барашковой опушкой.
Яков Иванович Груздев, при последних словах Нечипуренки, нервно пересунулся на своем насиженном кресле. История для него начинала быть интересной.
– «Граф, – говорит, – похорони меня».
Граф открыл глаза; смотрит – нет ничего; перевернулся на другой бок и снова заснул… а зелененький сюртучок тут как тут и снова свое: «Граф, похорони меня».
Тут уж граф не выдержал, приподнялся на локоть… смотрит… Зелененький сюртучок, как живой, стоит перед ним.
«Где же ты находишься?» – спрашивает граф мертвеца.
«А вот, – отвечает зарезанный, – под этой печкой, целый год уже лежу без погребения», – после чего призрак снова исчез.
Долго ли, коротко ли, а зелененький сюртучок снова предстал.
«Граф, – говорит снова, – чего хочешь – того и проси от меня, только исполни, – говорит, – мою просьбу – похорони». Ну, граф был не из трусливого десятка, и отвечает: «Ладно, – говорит, – я тебя похороню; но скажи, сколько мне осталось жить на свете?»
«Ты, – отвечает зелененький сюртучок, – непременно желаешь знать, изволь: от сегодняшнего дня тебе осталось жить всего десять лет», – и снова исчез.
Граф хотел заснуть – не тут-то было: и на один бок, и на другой – нет. Как вспомнит, что ему осталось всего десять лет жить, так мороз по коже и пойдет драть. Да уж зелененький сюртучок сжалился над ним, снова явился и говорит: «Вот видишь, граф: ты потребовал от меня невозможного, – говорит, – этого не надо знать; проси чего-нибудь другого; а сколько тебе жить, я не знаю».
Граф еще раз пообещал похоронить его с честью, после чего вскоре заснул, а утром, вместо того чтобы ехать к себе в имение, повернул обратно в город и поднял там всех на ноги.
Не прошло, может, и четырех часов, смотрим, графский дормез снова подкатил к постоялому двору, а за ним следом городничий и становой с понятыми.
«Позвать, – говорит граф, – сюда хозяина постоялого двора», – и прямо прошел в ту комнату, где ночевал. Тот сейчас, понятно, явился и стал около дверей.
«Что у тебя, – спрашивает уж городничий, – под печкой?»
«Ничево-с, – отвечает, – нет-с», а сам так и заколотился, как осиновый лист.
«А если ничего нет, вот мы сейчас узнаем. Эй, понятые, – позвал граф, – ломайте печку!»
Зайцев не позволять. Говорит, что он выстроил дом по контракту на девять лет, а продержал всего два с половиной; ну, известно, парень не хотел допускать ломать печь, так как у него душа была нечиста.
«Ломайте, – приказывает граф, – постоялый двор мой; на моей земле выстроен; захочу, – говорит, – камня на камне не оставлю».
Зайцев снова не допускать; ну, с ним-то долго не церемонились. Схватили раба Божия, скрутили ему руки назад и привязали к колодезному столбу.
Понятые начали разбирать печку. Граф сам распоряжался работой. Только дошли до фундамента, граф приказывает ломать поосторожнее. Только что копнули немного… глядь, что-то зелененькое показалось… Граф и городничий переглянулись между собою и даже в лице переменились; немного погодя тело убитого молодого человека совершенно отрыли. Как описывал городничему граф, в каком виде он являлся ему ночью, – так и оказалось.
Принялись сейчас же за Зайцева. Тот видит, что скрыть преступления нельзя, – признался во всем.
А дело было так. Снизу, из Херсона, Таганрога и Ростова, всякую зиму хозяева лесопилен отправляли в Россию своих приказчиков нанимать пильщиков. Эти приказчики заключали условия, давали задатки, так что у них, когда отправлялись за наймом, бывало денег по несколько тысяч рублей. Вот один из таких-то лесопильных приказчиков, едучи нанимать народ, и остановился на ночлег на постоялом дворе Зайцева; тот его прикончил, денежки забрал, а труп, чтобы никто не нашел, – возьми и закопай у себя под печкой. Вот этот-то несчастный мучился без погребения и обратился к графу с просьбой похоронить его.
– А что же потом было? – спросил с волнением в голосе Яков Иванович, не проронивший ни одного слова из рассказанной загадочной истории.
– Многое, Яков Иванович, многое, – уж грустно начал Петр Иванович Нечипуренко. – Как теперь помню, граф приехал в имение и сейчас же приказал сделать богатый гроб. Отец Василий, деревенский священник, по желанию графа, захватил певчих, – а я тогда был регентом; хор, скажу вам, не хвастаясь, был очень хороший: не стыдно хоть бы и в соборе городском петь, – в полном своем составе провожал тело убитого вплоть до деревни, где с честью и предали его земле в графском парке, близ церкви.
Ну, эта история наделала переполоху везде. Все о ней говорили, и граф сам об ней рассказывал.
Приехали из Петербурга к нам многие господа. Граф выписал туда и жену с дочерью, ребенком лет семи-восьми. Пробыли, надо так полагать, вплоть до филипповок, и всей компанией снова уехали в столицу.
Прошел год; прошел другой; об зелененьком сюртучке стали уж забывать; разве только в день годовщины похорон, по приказанию графа, велено служить панихиду.
Граф был здоров и в своей семейной жизни очень счастлив; да и по службе ему страсть как повезло. Еще собственно он был молодым человеком, а уж важный какой-то пост занимал.
Ну-с, время шло да шло. Графиня с дочерью, сделавшейся уж настоящей невестой и притом красавицей, уехали за границу, кажется в Италию, а граф остался один в Петербурге.
Вот-с, в одно утро графиня присылает мужу портрет дочери, какой-то знаменитой работы, и пишет ему, что молодая графиня просит поместить этот портрет на стене у своей кровати. Его там и повесили.
Наступил десятый год со дня похорон зелененького сюртучка. Граф уже совершенно и забыл про него; но первый друг и товарищ графа – забыл, право, его фамилию – еще тогда, приехавши в деревню, возьми и запиши предсказание о прожитии графом десяти лет.
Вот настал и этот день. Приезжает к графу этот самый его друг и зовет с собой в театр. Наш граф согласился, и они поехали. В театре он познакомился с каким-то посланником и после представления пригласил некоторых знакомых к себе пить чай. Этот посланник тоже поехал.
Ну, слово за слово, посланник начинает расспрашивать об семействе; граф говорит, что жена с дочерью должны скоро возвратиться из-за границы. А кто-то из бывших возьми да и скажи, что у графа дочь красавица невеста. Этот посланник пожелал видеть ее портрет. Граф сейчас же согласился и сам пошел в спальню дочери, не доверяя никому снять со стены редкую работу.
Только что вышел граф из гостиной, а друг его вынул часы и смотрит.
«Ну, слава Богу, – говорит, – миновало».
«Что такое?» – спрашивают. «А то, – говорит, – что сегодняшний день – знаменательный в жизни моего друга; ему десять лет назад сказано было, что в этот день он должен умереть, а теперь, – говорит, – уже четверть первого».
Только что успел он сказать эти слова, вдруг звонок.
Петр Иванович остановился, как будто прислушиваясь, не позвонит ли кто в самом деле. Яков Иванович с замиранием сердца ждал окончания рассказа и не сводил глаз с темной части отворенных в прихожую дверей.
– Договаривайте скорее, Петр Иванович, не томите, – нервно понукал Груздев.
– Звонок. Невольно все вздрогнули. Через минуту входит лакей и докладывает, что графа желает видеть какой-то господин в зелененьком сюртучке.
– О, Господи! – почти простонал Яков Иванович.
– Не успел лакей доложить, как из спальни графини раздался крик графа: «Помогите, помогите!» Все бросились туда.
Петр Иванович не договорил. Чья-то тень очень медленно прошла в темной передней.
Яков Иванович как взглянул, так, что называется, со всех четырех ног сорвался с кресла и в ужасе шарахнулся к окну. Штора оборвалась, с громом упала на стол, прикрыла собой свечу с тяжелым металлическим абажуром, тот перевернулся, свеча потухла. Испуганный спавший на стуле кот как сумасшедший прыгнул наугад и прямо угодил на грудь Якова Ивановича.
Яков Иванович, ничего не разбирая в темноте, нарвался на обезумевшего Петра Ивановича, и пошло писать. Они схватились, потеряв от страха всякое благоразумие. Петр Иванович, в простоте душевной, в эту минуту был убежден, что охватывавшие его холодные руки принадлежат не кому иному, как самому зелененькому сюртучку. Яков Иванович еще меньше сомневался в том же самом. Он положительно ощущал даже мех, которым, по рассказу Петра Ивановича, был обшит зелененький сюртучок мертвеца. В довершение ужаса в абсолютной темноте, царившей в комнате, где до сих пор раздавалось лишь во время борьбы сопение двух друзей, неожиданно присоединился дикий, необыкновенный рев испуганного кота, которому, вероятно, в этой суматохе кто-нибудь из двух друзей наступил на лапу и отдавил хвост. Оба почтенные друга недалеко были от обморока, но в передней показался свет, и через минуту в дверях показалась со свечою в руках кухарка Фекла, освещая интересную картину: оба друга не выпускали один другого, причем рука Петра Ивановича душила мнимого мертвеца, а Яков Иванович, опершись и отодвинув далеко назад и несколько в сторону свою ногу, причем наступил на хвост здоровенного кота, оравшего во все свое кошачье горло, запустил всю свою пятерню пальцев в волосы Петра Ивановича, напрягая все мускулы, чтобы вырваться от того, принятого им не за кого иного, как за настоящий зелененький сюртучок. Фекла разрешила недоразумение.
Через полчаса оба друга успокоились и даже смеялись.
Петр Иванович докончил рассказ. Оказалось, что граф, желая снять со стены портрет, нечаянно поджег кружевной полог и моментально задохнулся.
Петр Иванович Нечипуренко собрался домой.
– Нет уж, Петр Иванович, ночуйте сегодня у меня, – нисколько не скрывая своей трусости, просил Груздев.
Петр Иванович наружно храбрился и даже подсмеивался над этим чувством своего друга; но в душе очень остался доволен приглашением Якова Ивановича и с удовольствием согласился исполнить эту просьбу.
Как после оказалось, виденная Яковом Ивановичем и наделавшая столько переполоху тень принадлежала солдату, бывшему в гостях у Феклы и потихоньку ушедшему восвояси.
