В. Чаушанский
Ночь под новый год

Семейство Ивлевых собиралось ехать к соседям помещикам встречать Новый год. Вечер, по рассказам бывшей на Рождество молоденькой дочери Иваницких, куда собирались приглашенные Ивлевы, должен был выйти очень интересным. Для молодежи устраивалась елка с довольно ценными подарками, после чего начинался костюмированный вечер, на котором все обязаны были быть замаскированными.

Семейство Ивлевых к этому вечеру готовилось со второго дня Рождества. Старший сын – Борис, по просьбе своих двух сестер, ездил даже в уездный город за покупками принадлежностей для костюмов. Наконец все было готово. Даже старики Ивлевы и те нарядились: он – рыцарем, жена – монахиней; что же касается костюмов молодых людей, то Борис, как острый и веселый молодой человек, выбрал для себя наряд клоуна с массою бубенчиков и трещоток. Сестры его – грациозная молоденькая и хорошенькая шестнадцатилетняя Зиночка оделась русалкой, ухитрившись как-то из этого костюма сделать очень скромный; другая, старшая сестра Зины, Маша, роскошная шатенка восемнадцати лет, приготовила себе было наряд Дианы, но в день, назначенный для бала у Иваницких, с утра почувствовала себя нехорошо, так что по окончании раннего деревенского обеда, заявила, что она не поедет. Брат и сестра, отец и мать начали ее упрашивать. В особенности мать настаивала на поездке Маши, так как сегодня у Иваницких должен был быть богатый молодой помещик, ухаживавший за нею и брака с которым так желали старики Ивлевы.

– Поедем, Маша; дорогой головная боль пройдет; увидишь, как будет весело, – просила мать, но Маша противилась и в конце концов настояла на своем и осталась дома.

Большой возок, с обитыми медвежьим мехом дверками, запряженный тройкой сытых больших лошадей в русской сбруе, обильно усаженной медными бляхами, подъехал к крыльцу деревенского дома Ивлевых.

– Едем! Смотрите, скоро четыре часа, – торопила всех Зина, перебегая от матери к брату и отцу.

– Постой, вот, право, шустрая; успеешь еще натанцеваться; дай, вот, шлем хорошенько прикрепить, – говорил отец, надевая на голову какую-то громадную каску с торчавшими вверх страусовыми перьями, пожертвованными женой и дочерьми от старых своих шляп.

Наконец все собрались в зале. Няня, вынянчившая на руках еще Бориса, дряхлая старушка, тоже вышла из своей каморки. Увидя всех в необыкновенных нарядах, она укоризненно покачала головой.

– Ох-хо-хо… не к добру надеваете на себя срамотные одежды, – шамкала она, переводя свои слезливые глаза с одного замаскированного на другого, – право, не к добру; виданное ли дело, чтобы христианская душа, да так поганилась…

– Будет тебе каркать, старая, – остановил Борис, подходя к ней, причем многочисленные бубенчики, бывшие на его шутовском костюме, издали громкий безалаберный звук.

– Да право, батюшка, в прежнее-то время разве то бывало… И-и-и… соберутся барышни, начнут топить воск, гадать… в зеркало смотрели суженых… вот что, а не то что христианскую душу в сатанинские одежды одевать, – старушка перевела свои подслеповатые глаза на Машу, тоже пришедшую в залу посмотреть, как выглядят замаскированные домашние.

– Вот Маничка – умница… не захотела свое девичье тело поганить… Господь ей за то и счастье пошлет… да… возьми зеркало, зажги две свечи воску ярого и сядь. «Суженый, суженый, посмотри на меня», – проговори и жди, не спускай только глаз с зеркала, вот он и явится… – говорила няня.

– Будто, явится? – рассеянно спросила оставшаяся дома старшая дочь.

– Явится! Как ему к такой красавице не явиться, – уверенно подтвердила старушка, любовно глядя на молодую девушку.

– Ну, едем… Господи! Я думаю, нашим сборам не будет конца, – снова заторопила Зина.

Укутавшись в теплые шубы, семейство Ивлевых вышло на крыльцо, и один за другим скрылись в громадном теплом крепком возке.

– Трогай! – глухо раздалось изнутри.

Полозья заскрипели по снегу, колокольчики и бубенчики начали работать. Выехав шагом со двора усадьбы, возок повернул налево, по едва видневшейся в зимних сумерках дороге, по направлению к Иваницким.