Цыган из Александро–Невской лавры
Здравствуйте, сволочи! – Викниксор. – Бальзам от скуки. – Первый поэт республики. – Однокашник Блока. – Цыган в ореоле славы.
Недолго тянулись медовые дни ничегонеделания. Постепенно комплект воспитанников пополнился, появились и приходящие ученики, такие, которых отпускали после уроков домой. Открылись три класса, которые завшколой назвал почему–то отделениями.
Начались занятия. Меньше стало свободного времени для прогулок. К тому же завернули морозы, и ребята все больше отсиживались в спальне, мирно коротая зимние вечера.
В один из таких вечеров, когда весь питомник, сгрудившись, отогревался у печки, в спальню вошел Виктор Николаевич, а за ним показалась фигура парня в обтрепанном казенном пальто.
«Новичок», – решили мысленно шкидцы, критически осматривая нового человека.
Завшколой откашлялся, взял за руку парня и, вытолкнув вперед, проговорил:
– Вот, ребята, вам еще один товарищ. Зовут его Николай Громоносцев. Парень умный, хороший математик, и вы, надеюсь, с ним скоро сойдетесь.
С этими словами Виктор Николаевич вышел из комнаты, оставив ребят знакомиться.
Колька Громоносцев довольно нахально оглядел сидевших и, решив, что среди присутствующих сильнее его никого нет, независимо поздоровался:
– Здравствуйте, сволочи!
– Здравствуй, – недружелюбно процедил за всех Воробьев. Он сразу понял, что этот новичок скоро будет в классе коноводом. С появлением Громоносцева власть уходила от Воробья, и, уже с первого взгляда почувствовав это, Воробышек невзлюбил Кольку.
Между тем Колька, нимало не беспокоясь, подошел к печке и, растолкав ребят, сел у огня.
Ребята посторонились и молча стали оглядывать новичка. Вызывающее поведение и вся его внешность им не понравились.
У Кольки был зловещий вид. Взбитые волосы лезли на прямой лоб. Глаза хитро и дерзко выглядывали из–под темных бровей, а худая мускулистая фигура красноречиво утверждала, что силенок у него имеется в достатке.
Путь, но которому двигался Громоносцев к Шкиде, был длинный путь беспризорного. Пяти лет он потерял отца, а позже и мать. Без присмотра, живя у дальних родственников, исхулиганился, и родственники решили сплавить юнца поскорее с рук, сдав его в Николо–Гатчинский институт.
Родственники получили облегчение, но институт не обрадовался такому приобретению. Маленький шкетик Колька развернулся вовсю: дрался, ругался, воровал и неизвестно чем закончил бы свои подвиги, если б в это время институт не расформировался.
Но Колька – сирота, и его переводят в другое заведение, потом в третье. Колька так много сменил казенных крыш, что и сам не мог их перечислить, пока наконец воровство не привело его в Александро–Невскую лавру.
Когда–то лавра кишела черными монашескими скуфьями и клобуками, но к прибытию Кольки святая обитель значительно изменила свою физиономию. Исчезли монахи, а в бывших кельях поселились новые люди.
Тихие кельи превратились в общие и одиночные камеры, в которых теперь сидели несовершеннолетние преступники.
Лавра была последней ступенью исправительной системы. Отсюда было только две дороги: либо в тюрьму, либо назад в нормальный детдом.
Попасть в лавру считалось в те годы самым большим несчастьем, самым страшным, что могло ожидать молодого правонарушителя. Провинившихся школьников и детдомовцев пугали Шкидой, но если уж речь заходила о лавре – значит, дело было швах, значит, парень считался конченным.
И вот Колька Громоносцев докатился–таки до лавры. Три месяца скитался он по камерам, наблюдая, как его товарищи по заключению дуются самодельными картами в «буру», слушал рассказы бывалых, перестукивался с соседями, даже пытался бежать. В темную зимнюю ночь он с двумя товарищами проломили решетку камеры и спустились на полотенцах во двор. Поймали их на ограде, через которую они пытались перелезть. Отсидев тридцать суток в карцере, Колька неожиданно образумился. Однажды, явившись к заведующему, твердо заявил:
– Люблю математику. Хочу быть профессором.
Категорическое заявление Кольки подействовало. Громоносцева перевели в Шкиду.
В тот же день, рассмотрев поближе новичка, шкидцы держали совет:
– Как его прозвать?
– Трубочистом назовем. Эва, черный какой!
– Жуком давайте.
– Нет.
– Ну, так пусть будет – Цыган.
– Во! Правильно!
– Цыган и есть.
Колька снисходительно слушал, а когда приговор был вынесен, улыбнулся и небрежно сказал:
– Мне все равно. Цыган так Цыган.
… – А почему вы школу зовете Шкид? – спрашивал Колька на уроке, заинтересованный странным названием.
Воробышек ответил:
– Потому что это, брат, по–советски. Сокращенно. Школа имени Достоевского. Первые буквы возьмешь, сложишь вместе – Шкид получится. Во, брат, как, – закончил он гордо и добавил многозначительно: – И все это я выдумал.
Колька помолчал, а потом вдруг опять спросил:
– А как зовут заведующего?
– Виктор Николаевич.
– Да нет… Как вы его зовете?
– Мы? Мы Витей его зовем.
– А почему же вы его не сократили? Уж сокращать так сокращать. Как его фамилия?
– Сорокин, – моргая глазами, ответил Воробышек.
– Ну, вот: Вик. Ник. Сор. Звучно и хорошо. – И правда, дельно получилось.
– Ай да Цыган!
– И в самом деле, надо будет Викниксором величать.
Попробовали сокращать и других, но сократили только одну немку. Получилось мягкое – Эланлюм.
Оба прозвища единогласно приняли.
Однажды Викниксор, бывший Виктор Николаевич Сорокин, любитель всего нового и оригинального, зашел к ребятам и, присев на подоконник, мягко, по–отечески заговорил:
– Вы, ребята, скучаете?
– Скучаем, – печально ответили ребята.
– Надо, ребята, развлекаться.
– Надо, – поддакнули опять шкидцы.
– Ну, если так, то у меня есть идея. Школа наша расширяется, и пора нам издавать газету.
Ребята погмыкали, но ничего не ответили, и Викниксору пришлось повторить предложение:
– Давайте издавать газету.
– Давайте, Виктор Николаевич. Только… – замялся Косарь, – мы это не умеем. Может, вы сделаете?..
Предложение было смелое, но Викниксор согласился:
– Хорошо, ребята, я вам помогу. На первых порах нужно руководство. Так что – ладно, устроим.
Скоро о беседе забыли.
Но завшколой, увлеченный своей идеей, не остыл.
Каждый вечер в маленькой канцелярии дробно стучала пишущая машинка. Это готовился руками самого Викниксора первый номер шкидской газеты.
В то же время питомник стал замечать рост популярности Цыгана.
Колька ужо не ходил мокрой курицей, новичком, а запросто, по–товарищески беседовал с завшколой и долгие вечера коротал с ним за шахматной доской.
– Ишь, стерва, подлизывается к Викниксору, – злобно скулили ребята, поглядывая на ловкого фаворита, но тот и в ус не дул и по–прежнему увивался около зава.
– Не иначе как кляузником будет, – разжигал массы Воробей.
Ребята слушали и озлоблялись, но Цыган не обращал внимания на хмурившихся товарищей, хотя было обидно, что до сих пор с ним никто не желал дружить, а тем более повиноваться ему так, как повиновались Воробышку.
Дело в том, что Шкида только тогда начинала уважать своего товарища, когда находила в нем что–нибудь особенное – такое, чего нет у других.
У Воробья это было. У него имелась балалайка, паршивая, расстроенная в ладах балалайка, и умение кое–как тренькать на ней. Из всех воспитанников никто этой науки не осилил, и поэтому единственного музыканта уважали.
У Цыгана еще не было случая завоевать расположение товарищей, но он искал долго, упорно и наконец нашел.
Однажды, сидя в кабинете завшколой за партией в шахматы, Колька, победив три раза подряд, четвертую игру нарочно провалил.
Приунывший Викниксор повеселел. Несмотря на свои пятнадцать лет, Колька хорошо играл в шахматы, и завшколой редко выигрывал. Поэтому он очень обрадовался, когда загнанный и зашахованный его король вдруг получил возможность дышать, а через шесть ходов Колька пропустил важное передвижение и получил мат.
– Красивый матик. Здорово вы мне влепили, – притворно восторгался Цыган, разваливаясь в кожаном кресле. – Очень красивый мат, Виктор Николаевич.
Викниксор расцвел в улыбке.
– Что? Получил? То–то, брат. Знай наших.
Цыган минуту выждал, тактично промолчав, и дал Викниксору возможность насладиться победой. Потом, переменив тон, небрежно спросил:
– Виктор Николаевич, а как насчет газеты? Будете выпускать или нет?
– Как же, как же. Она уже почти готова, – оживился Викниксор. – Только вот, брат, материалу маловато. Ребята не несут. Приходится самому писать.
– Да, это плохо, – посочувствовал Колька, но Викниксор уже увлекся:
– Ты знаешь, я и название придумал, и даже пробовал сам заголовок нарисовать, но ничего не вышло, плохо рисую. Зато весь номер уже перепечатан, только уголок заполнить осталось. Я пробовал и стихи написать, да что–то неудачно выходит. А ведь когда–то гимназистом писал, и писал недурно. Помню, еще, бывало, Блок мне завидовал. Ты знаешь Блока – поэта знаменитого?
– Знаю, Виктор Николаевич. Он «Двенадцать» написал. Читал.
– Ну вот. Так я с ним в гимназии на одной парте сидел, и вот, бывало, сидим и пишем стихи, все своим дамам сердца посвящали. Так ведь, представь себе, бывало, так у меня складно выходило, что Блок завидовал.
– Неужели завидовал? – удивлялся Колька.
– Да. А вот теперь совсем не могу писать – разучился.
– А я ведь с вами, Виктор Николаевич, как раз об этом и хотел поговорить, – деликатно вставил Цыган.
Завшколой удивленно взглянул.
– Ну–ну, говори.
Колька помялся.
– Да вот тоже, вы знаете, попробовал стишки написать, принес показать вам.
– Стишки? Молодец. Давай, давай сюда.
– Они, Виктор Николаевич, так, первые мои стихи. Я их о выпуске стенгазеты написал.
– Вот, вот и хорошо.
Тон заведующего был такой ободряющий и ласковый, что Колька уже совсем спокойно вытащил свои стихи и, положив на стол, отошел в сторону.
Завшколой взял листочек и стал читать вслух;
Ура, ребята! В нашей школе
Свершилось чудо в один миг.
И вот теперь висит на стенке
Своя газета – просто шик.
Прочтя первый куплет, Викниксор помолчал, подумал и сказал:
– Гм. Ничего.
Колька, чуть не прыгая от радости, выскочил из кабинета.
В спальню он вошел спокойный.
Ребята по–прежнему сидели у печки. При его входе никто даже не оглянулся, и Кольку это еще больше обозлило.
– Ладно, черти, узнаете, – бормотал он, укладываясь спать.
* * *
Через пару дней Шкида действительно узнала Громоносцева.
– Ты видел, а?
– Что?
– Вот чумичка. Что! Пойди–ка к канцелярии, Позек–сай, газету выпустили школьную. «Ученик» называется.
– Ну?
– Ты погляди, а потом нукай. Громоносцев–то у нас…
– Что Громоносцев?
– Погляди – увидишь!
Шли толпами и смотрели на два маленьких листика. Четвертую часть всей газеты занимал заголовок, разрисованный карандашами.
Читали напечатанные бледным шрифтом статейки без подписи о методах воспитания в школе, потом шмыгали глазами по второму листку и изумленно гоготали:
– Ай да Цыган! Ловко оттяпал.
– Прямо поэт.
Колька и сам не поверил, когда увидел свои стихи рядом с большой статьей Викниксора, но под стихами стояло: «Ник. Громоносцев». Оставалось верить и торжествовать.
Стихи были чуть–чуть исправлены и первое четверостишие звучало так:
Ура, ребята! В нашей школе
Свершилось чудо в один миг!
У канцелярии на стенке
Висит газета «Ученик».
Газета произвела большое впечатление. Читали ее несколько раз. Вызывал некоторое недоумение заголовок, представлявший собою нечто странное. По белому полю полукругом было расположено название «Ученик», а под ним помещался загадочный рисунок – головка подсолнуха с оранжевыми лепестками, внутри которого красовался черный круг с двумя белыми буквами: «Ш. Д.», вписанными одна в одну – монограммой.
Что это означало, никто не мог понять, пока однажды за обедом непоседливый Воронин не спросил при всех заведующего:
– Виктор Николаевич, а что означает этот подсолнух?
– Подсолнух? Да, ребята… Я забыл вам сказать об этом. Это, ребята, наш герб. Отныне этот герб мы введем в употребление всюду. А значение его я сейчас вам объясню. Каждое государство, будь то республика или наследственная монархия, имеет свой государственный герб. Что это такое? Это – изображение, которое, так сказать, аллегорически выражает характер данной страны, ее историческое и политическое лицо, ее цели и направление. Наша школа – это тоже своеобразная маленькая республика, поэтому я и решил, что у нас тоже должен быть свой герб. Почему я выбрал подсолнух? А потому, что он очень точно выражает наши цели и задачи. Школа наша состоит из вас, воспитанников, как подсолнух состоит из тысячи семян. Вы тянетесь к свету, потому что вы учитесь, а ученье – свет. Подсолнух тоже тянется к свету, к солнцу, – и этим вы похожи на него.
Кто–то ехидно хихикнул. Викниксор поморщился, оглядел сидящих и, найдя виновного, молча указал на дверь.
Это означало – выйти из–за стола и обедать после всех.
Под сочувствующими взглядами питомника наказанный вышел. А кто–то ядовито прошипел:
– Мы подсолнухи, а Витя нас лузгает!
Настроение Викниксора испортилось, и продолжать объяснение ему, видимо, не хотелось, поэтому он коротко заключил:
– Подсолнух – наш герб. А теперь, дежурный, давай звонок в классы.
Таким образом, в один день республика Шкид сделала два ценных приобретения: герб и национального поэта Николая Громоносцева.
Популярность сразу перешла к нему, и первой крысой с тонувшего Воробьиного корабля был Гога, решительно пославший к черту балалаечника и перешедший на сторону поэта.
Воробышек был взбешен, но продолжать борьбу он уже не мог.
Тщетно перепробовал он все средства: писал стихи, которые и сам не мог читать без отвращения, пробовал рисовать, – Шкида холодно отнеслась к его попыткам, и Воробей сдался.
Цыган торжествовал, а слава поэта прочно укрепилась за ним несмотря на то, что газета после первого номера перестала существовать, а сам Громоносцев надолго оставил свои поэтические опыты.
