Глава четвертая. ДРЕВЕСНИК
Два хоббита шли на запад по берегу речки, все ближе к горам, все глубже в лес, настолько быстро, насколько позволяла густая чаща. Чем дальше они уходили от орков, тем скорее освобождались от страхов и тем медленнее двигались. В лесу было душно, будто воздух плохо проникал под деревья.
Наконец Мерри остановился.
— Не могу идти дальше, — сказал он. — Надо воздуха глотнуть.
— Давай хоть воды напьемся, — сказал Пин. — У меня в горле пересохло.
Он забрался на толстый корень, который опускался в ручей крутой петлей, зачерпнул сложенными ладонями немного воды и напился. Вода была чистая и холодная. Пин сделал несколько глотков. Мерри последовал его примеру. Вода их немного освежила и придала бодрости. Через минуту они уже оба сидели на берегу, опустив ноги в речку по колено и чувствуя, как отходит боль из ступней. Стали оглядываться — деревья окружали их молчащим полукольцом, бесконечные ряды стволов тянулись во все стороны и уходили в сизый полумрак.
— Надеюсь, ты еще не заблудился, проводник? — проговорил Пин, опираясь спиной о толстый ствол. — Во всяком случае, мы можем держаться у берега реки; ее здесь, кажется, называют Река Энтов? А потом вернемся туда, откуда пришли.
— Конечно. Если ноги нас нести захотят и воздуху хватит, — ответил Мерри.
— Да, очень тут темно и душно, — признался Пин. — Я почему-то вспомнил сейчас Большой Зал в наших Смайелах в Тукборо. В том зале из поколения в поколение никто ничего не менял, даже мебель не переставляли. Там, говорят, много лет жил сам Старый Тук, зал старел и ветшал с ним вместе, и после его смерти там никто ничего не трогал. Старый Геронтук был моим прапрадедом, стало быть, это уже история давно минувших дней. Он сто лет назад умер. А этому лесу, наверное, сто лет — вообще не срок. Посмотри на усы и бороды из мхов, какие они длинные и пышные! На большинстве деревьев сухие, изодранные листья, непонятно, почему они давным-давно не опали. Грязно тут. Трудно представить, какая в этом лесу бывает весна, если она вообще сюда приходит. Еще труднее представить себе весеннюю уборку в этой чаще…
— Но солнце все-таки должно сюда иногда заглядывать, — сказал Мерри. — Здесь совсем не так, как в Лихолесье, если ты помнишь рассказы дяди Бильбо. Тот лес — мрачный, черный, в нем гнездятся хмурые гадкие твари, а этот — только тенистый, древний и какой-то очень древесный. Вряд ли тут вообще живут звери. Они долго не выдержат.
— Хоббиты тут тоже не живут, — добавил Пин. — Вообще, мне не улыбается мысль о путешествии через этот лес. Мы тут, наверное, на протяжении ста миль ничего не найдем, что можно будет на зуб положить. Какие у нас запасы?
— Почти никаких, — ответил Мерри. — У нас с собой ничего не было, кроме нескольких лембасов. Все осталось у Великой Реки.
Друзья еще раз проверили остатки запасов, которыми их снабдили эльфы: огрызков могло хватить на пять очень постных дней.
— У нас нет ни одеял, ни теплых вещей, — добавил Мерри. — В какую бы сторону мы ни пошли, ночами будем мерзнуть.
— Но все-таки надо решить, в какую сторону пойдем, — сказал Пин. — Наверное, уже утро кончилось.
В этот самый момент они заметили в глубине леса золотистое пятнышко света, будто туда проник солнечный луч.
— Ого! — сказал Мерри. — Наверное, пока мы шли под деревьями, солнце спряталось за тучами, а сейчас вылезло или просто поднялось высоко и между листьев пробивается в лес. Идем погреемся, просвет, кажется, недалеко.
Оказалось, дальше, чем они думали. Почва круто пошла вверх и становилась каменистой. Света было все больше, наконец деревья расступились, и перед ними выросла каменная стена: то ли крутой склон горы, то ли отдельная скала, они не поняли. На камне деревья не росли, и солнце светило скале прямо в лоб. Последние деревья перед этой скалой будто сами протягивали к ней ветки, чтобы погреться, и стояли тихо и почтительно, а весь лес, который перед этим казался им таким серым и обтрепанным, здесь блестел сочной, словно полированной, серой и коричневой кожей стволов и веток. На пнях мягко отсвечивала бархатная зелень. Словно весна или мимолетный привет от нее.
В скальной стене они увидели что-то вроде ступеней, по-видимому, вырубленных самой природой при помощи воды и ветра в старых камнях. Ступени были крупные, неровные и неудобные. Высоко наверху, примерно наравне с верхушками деревьев, на скале был неширокий гладкий карниз, по самому краю которого росло несколько пучков старой травы. Там еще торчал ствол дерева с двумя пригнутыми вниз ветками, странно похожий на старика с узловатыми руками, который стоит и жмурится в ярком солнечном свете.
— Пойдем наверх! — радостно предложил Мерри. — Мы там воздуху глотнем и попробуем осмотреться.
Друзья с трудом полезли по каменным ступеням, которые по величине явно не подходили для хоббичьих ног. Поглощенные подъемом, они старательно лезли по скале, даже не задавая себе вопроса, каким это удивительным образом у них так быстро позаживали раны и синяки, и откуда появилось столько сил. Наконец, оба оказались у края карниза, почти там, где стоял старый ствол. Кое-как вскарабкавшись на сам карниз, они встали во весь рост спиной к скале, глубоко вздохнули и посмотрели на восток. Убедились, что в лес они зашли всего на какие-нибудь три-четыре мили, не больше; перед ними верхушки деревьев шли вниз, до равнины, а на самом ее краю в небо поднимался толстый столб черного дыма, который ветер гнал в сторону Фангорна.
— Ветер меняется, — сказал Мерри. — Снова дует с востока. Здесь на горе холодновато.
— Да, — отозвался Пин. — Боюсь, что хорошая погода снова кончится и станет пасмурно. А жаль! Этот старый лес совсем по-другому выглядит, когда светит солнце. Мне кажется, я уже начинаю его любить.
— Он начинает его любить! Ну и ну! Очень приятно слышать, — произнес сверху странный медленный голос. — Ну-ка, повернитесь, покажите ваши рожицы! Мне вот кажется, что я вас еще не полюбил, но не хочу судить слишком поспешно. Поворачивайтесь ох-хо!..
Огромные ладони с узловатыми пальцами легли на плечи хоббитов и мягко, но решительно повернули их на месте, потом две большие сильные руки подняли их в воздух.
И хоббиты увидели перед собой необычное, удивительное лицо, принадлежавшее не то человеку, не то троллю, громадному, локтей пятнадцать ростом, с продолговатой головой, сидевшей почти без шеи на крепком туловище. Трудно сказать, была ли на нем одежда из какой-то серовато-зеленой, похожей на древесную кору ткани, или то была его собственная кожа-кора. Руки от плеч были гладкими и темно-коричневыми. На ногах — по семь пальцев. Нижняя часть лица заросла густой косматой бородой. Борода была седая, волосы в ней были жесткими, как прутья, и волнистыми, а по краям пушились, как мох. Больше всего хоббитов поразили глаза великана, которые рассматривали их неспешно, серьезно и проницательно. Карие, с каким-то бронзовым оттенком, с прозеленью, они были глубокими, как колодцы. Пин потом не раз пытался описать, какое впечатление они на него сразу произвели, и вот что у него получилось:
«Я чувствовал, что за ними — бездонный колодец, полный извечных воспоминаний и длинных медленных мыслей: на поверхности искрилось отражение настоящего, как отблеск солнца на листьях громадного дерева или на глади очень глубокого озера, когда сверху слегка рябит вода. Я не могу правильно выразить всего, но мне казалось, что вдруг проснулось что-то, что вырастает из земли, что до сих пор спало и ощущало только себя от корней до прожилок на листьях между недрами земли и небом; проснулось и смотрит на меня с той же медленной сосредоточенностью, с которой с незапамятных лет занималось своими внутренними делами».
Но это потом, а пока…
— Ох-хо… — басовитым шепотом прогудел низкий трубный голос. — Странно, очень странно. Не хочу судить поспешно, это мне не свойственно. Если бы я вас только увидел, не слыша ваших голосов… Голоса ваши мне понравились, приятные у вас голосочки; что-то мне напоминают, не припомню, что… Так вот, если бы я вместо того, чтобы вас услышать, сначала увидел, то, наверное, затоптал бы, принял бы за орчат, а потом заметил бы ошибку. Странные вы создания. Очень странные корешки и веточки.
Ошеломленный Пин перестал бояться. Под взглядом этих глаз было интересно, но совсем не страшно.
— Пожалуйста, очень прошу, — сказал он, — скажи, кто ты и что здесь делаешь?
Странные глаза-колодцы погасли, прикрыв свои глубины чем-то прозрачно-невидимым, но непроницаемым.
— Охо-хо… — прогудел бас. — Я энт, так меня называют. Энт, вот кто я. Энт над энтами, как можно сказать по-вашему. Некоторые называют меня Фангорном. Еще зовут Древесник. Можете так меня называть: Древесник.
— Энт? — переспросил Мерри. — А что это означает? Как ты сам себя называешь? Какое у тебя настоящее имя?
— Гу-у!.. — ответил Древесник. — Ох-хо! Долго придется говорить. Не спешите. Это я должен задавать вопросы, а вам надо отвечать. Вы ко мне пришли. Кто вы такие? Я не могу причислить вас ни к одному племени. Нет вас в старом Длинном Списке, который я учил, когда был молод. Почему нет? Но то было давно, очень давно… Может быть, с тех пор составили новый Список. Подумаем, припомним… Как там?..
Запоминай, кто живет на свете.
Сначала четыре свободных рода:
Старше всех эльфы, они и мудрее;
После них — гномы из подземелий;
Энты, что вышли из недр, как горы;
Смертные люди, что правят конями…
Гм-гм… дальше…
Строитель-бобер, козел винторогий,
Медведь — разоритель пчелиных ульев,
Пес вечно голодный, заяц трусливый…
Гм-гм… охо-хо…
Орел на скале и волы в долине,
Олень благородный и быстрый сокол,
Белейший лебедь, тончайшая змейка…
Охо-хо… гм… как там дальше? Та-та-рам, рам-та-та… рам-тара-рам-рам-там… Очень длинный Список. Вы ни в одно племя не входите.
— Непонятно почему, но нас всегда пропускают и в старых списках, и в старых легендах, — сказал Мерри. — Хотя мы на этой земле довольно давно живем. Хоббиты мы.
— Почему бы нас не дописать? — предложил Пин. — Вставить новый стих в старый Список: «Хоббиты, норные невысоклики…» Допиши нас после первых четырех племен, после Громадин, то есть людей, и все будет в порядке.
— Гм, неплохая мысль, в общем, неплохая, — сказал Древесник. — Это подойдет. Значит, вы живете в норах? Подходяще. А кто вас назвал хоббитами? По-моему, это не из языка эльфов. Все старые слова происходят от эльфов, ибо эльфы первые их выдумали.
— Никто нас не называл, мы сами хоббитами назвались, — сказал Пин.
— Ох-хо… Медленнее, не спешите. Сами назвались? Так нельзя сразу говорить каждому встречному. Если будете такими неосторожными, выдадите свои настоящие имена.
— А мы их не скрываем, — сказал Мерри. — Охотно представимся. Я — Брендибак, Мерриадок Брендибак, но все называют меня просто Мерри.
— А я — Тук, Перегрин Тук, но меня называют обычно Пипин или Пин.
— Гм-гм… видите, как вы спешите, — произнес Древесник. — Я, конечно, польщен вашим доверием, но нельзя так открываться незнакомым. Энты ведь тоже бывают разные. И другие творения есть, похожие на энтов, но совсем не энты. Разрешаете мне, — значит, буду вас называть Мерри и Пипином. Хорошие имена. Но своего настоящего имени я вам не скажу, во всяком случае, сейчас я его вам не открою. — Странный зеленый огонек блеснул в его глазах, которые он прищурил не то добродушно, не то шутливо. — Во-первых, это займет много времени, ибо оно, как и я, очень долго живет, оно выросло до размеров целой истории. На моем языке, на старинном языке энтов, настоящее имя всегда рассказывает историю того, кто его носит. Это прекраснейший язык, но надо иметь много времени, чтобы на нем беседовать, потому что мы на нем говорим только о том, о чем можно очень долго рассказывать и что стоит очень долго слушать.
— А сейчас, — сказал он и вонзил в них пронзительный взгляд вдруг посветлевших и ставших маленькими глаз, — что делается? Какое место вы занимаете в том, что делается? Я ведь вижу, слышу, носом чую, кожей чувствую много из этого… этого а-лалла лалла-румба-камамба линд-ор-бурумэ… Простите, это только часть названия, которое можно приложить к этим делам на нашем языке. Понятия не имею, как это называется на других… Вы меня поняли? Это то, о чем я думаю, когда в погожее утро стою на солнце и смотрю на степь за лесом, на коней, на облака, на весь широкий мир. Что делается? Что задумал Гэндальф? А эти, бурарум… — в горле в него брезгливо захрипело, будто кто-то взял неверный аккорд на огромном органе, — эти орки и юный Саруман в своем каменном городе? Я люблю знать, что делается. Только говорите помедленнее.
— Делается очень многое, — ответил Мерри. — Даже если мы будем говорить быстро, эта история займет много времени. Надо ли так вот сразу говорить тебе все, что знаем? Ты же сам советуешь нам не спешить. Ты не обидишься, если мы сначала спросим, что ты собираешься с нами делать и на чьей ты стороне? Ты знаешь Гэндальфа?
— Да, знаю, знаю его; это единственный из всех магов, который на самом деле заботится о деревьях, — ответил Древесник. — А вы его знаете?
— Знали, — грустно ответил Пин. — Он был нашим близким другом и проводником.
— Тогда отвечу на оставшийся вопрос, — сказал Древесник. — Ничего не собираюсь с вами делать, во всяком случае, ничего без вашего согласия. Вместе мы сможем много сделать. На чьей я стороне? Я ни про какие стороны не знаю. Иду своей дорогой, может быть, на какое-то время ваша дорога совпадает с моей. Но почему вы говорите про уважаемого Гэндальфа так, будто он попал в историю, которая уже закончилась?
— Мы так говорим, потому что, хотя история еще продолжается, Гэндальф из нее выпал, — сказал Пин.
— Ох-хо… Хм… — загудел Древесник. — Хм-хм… Ох-хо-хо… — Потом замолчал и некоторое время разглядывал хоббитов. — Гу-у… Сам не знаю, что сказать. Молчу.
— Если хочешь услышать об этом больше, — сказал Мерри, — мы тебе расскажем. Но история эта длинная. Поставь нас, пожалуйста, на землю! Мы бы могли где-нибудь сесть втроем, греться на солнышке и рассказывать. Ты, наверное, тоже устал держать нас в руках?
— Я устал?.. Уставать я не привык. И сесть не могу. Я не… как это сказать?.. Не гибкий. А солнце прячется. Давайте спустимся с… постойте, сейчас… как вы называете это место?
— С горы? — подсказал Пин.
— С карниза? Со стены по ступенькам? — предложил Мерри.
— С горы? — задумчиво повторил Древесник. — Пусть будет с горы. Но вы слишком поспешно назвали то, что тут стоит с тех пор, как появилась эта часть мира. Ну, пусть по-вашему. Идемте.
— Куда? — спросил Мерри.
— Ко мне домой, в один из моих домов, — ответил Древесник.
— Это далеко?
— Как знать? Для вас, может быть, далеко. Какое это имеет значение?
— Видишь ли, у нас все пропало, — ответил Мерри. — У нас на дорогу совсем еды не осталось.
— Ага… Ну, гм… об этом не беспокойтесь, — сказал Древесник. — Я дам вам питье, от которого долго-долго будете расти и кудрявиться. А если решите со мной расстаться, я вас отнесу на границу моей земли туда, куда попросите. Идемте!
Ласково, но крепко держа хоббитов в руках, Древесник поднял сначала одну ногу, поставил, потом другую, подвигаясь к краю карниза. Потом, цепляясь, как корнями, пальцами ног за камни, медленно и уверенно пошел по ступеням вниз.
Когда он оказался внизу между деревьями, то сразу зашагал большими размеренными шагами в глубь Леса, не отходя далеко от ручья и все время слегка поднимаясь в гору. Многие деревья, казалось, спали: они совершенно не обращали на него внимания, как, впрочем, ни на что другое, а некоторые вздрагивали или поднимали ветки у него над головой, когда он к ним приближался. Он же все время что-то бормотал, и из его горла лился поток мелодичных звуков.
Хоббиты сначала молчали. Неизвестно почему, они чувствовали себя спокойно и в безопасности, им было о чем думать и было чему удивляться. Пин первым отважился заговорить.
— Прости, пожалуйста, — произнес он. — Можно тебя спросить, Древесник? Почему Келеборн предостерегал нас, говоря о Фангорне? Говорил, чтобы мы не ходили в твой лес, где можно заблудиться и пропасть.
— Хм… Так и говорил? — повторил Древесник. — А если бы вы шли отсюда туда, я бы вас, наверное, предостерег, чтобы вы не заблудились в его краях. Бойтесь пропасть в лесах Лорелиндоренан! Так их раньше эльфы называли, хотя сейчас сократили название и говорят Лориэн. Может, и правильно, может, те леса уже не растут, а увядают. Раньше, давным-давно, это была Долина Поющего Золота. Теперь — Цвет Мечты. Да-да… Те леса — таинственное место, где не всякий может бродить безнаказанно. Дивно, что вы вышли оттуда в целости, а еще удивительно, что вы смогли туда войти. Таинственные леса… Да, вот оно как. Народ пришел туда горевать. Да, да, печалиться. Лорелиндоренан линделорендор малинорнелион орнемалин… — с распевом негромко загудел он. — Они там совсем отгородились от мира, — сказал он, — но сейчас ни этот лес, ни тот, ни любой другой лес уже не такие, какими были, когда Келеборн был молод. Хотя — торелиломеа-тумбалеморна тумбалетореа ломеанор, — как раньше говорили эльфы. Мир изменился, но кое-кто остался верным.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Пин. — Кто остался верным?
— Деревья и энты, — ответил Древесник. — Я сам не все понимаю из того, что делается, так что не могу вам это объяснить. Некоторые из нас до сих пор остаются настоящими энтами и, — как бы это сказать? — в них много жизни; но многих клонит сон, и они начинают деревенеть… Много деревьев — просто деревья, но есть и наполовину пробужденные. А некоторые хорошо проснулись и становятся почти энтами. И эти перемены все время происходят. Верите, у некоторых деревьев бывает плохое сердце! Я не говорю о трухлявой сердцевине, нет. Это другое. Я знал несколько благородных старых ив над Рекой Энтов — увы! Их уже давно нет. Они сгнили до самой сердцевины, рассыпались в прах, но до конца оставались спокойными и нежными, как свежераспустившиеся листочки. А есть в долинах под горами деревья здоровые, крепкие, сильные и насквозь испорченные. Эта болезнь все шире расходится по лесам. Окраины у нас всегда были опасными. И очень темные места до сих пор есть.
— Это как в Старом Лесу на севере? — спросил Мерри.
— Да, да, похоже немного, только здесь хуже. Там на севере осталась только тень от Великой Тьмы, и местами живут злые воспоминания. Здесь у нас есть глубокие ущелья, где Тьма залегла навеки, а там живы деревья старше меня. Но мы делаем все, что можем. Не пускаем чужаков и легкомысленных. Воспитываем, учим, делаем обходы и выпалываем сорняки. Собственно, мы, старые энты, — пастухи деревьев. Мало нас осталось. Говорят, что с годами овцы становятся похожими на пастухов, а пастухи на овец. Только перемена эта происходит медленно, а овцы и пастухи живут недолго. У деревьев и энтов подобие наступает быстрее, а живут они бок о бок веками. Энты во многом похожи на эльфов: они меньше, чем люди, занимаются собой, зато лучше понимают, что делается внутри у других. И на людей энты похожи, потому что они быстрее, чем эльфы, меняют внешние формы и краски. Может быть, мы лучше и тех, и других, потому что более постоянны. Если уж чем-нибудь занимаемся, то подолгу. Некоторые мои соплеменники стали почти совсем как деревья, и нелегко найти повод, чтобы сдвинуть их с места. Они и говорят только шепотом. А у некоторых моих деревьев ветки гибкие, как руки, и многие из них умеют и любят со мной разговаривать. Конечно, всему этому положили начало эльфы. Это они будили деревья, учили их своему языку и сами узнавали лесные наречия. Эльфы всегда пытались понять мир и заговаривали со всеми живущими в нем. Когда наступила Великая Тьма, эльфы уплыли за Море или бежали в дальние края, где скрывались в укромных уголках и где до сих пор поют песни о Незапамятных Временах, которые больше не вернутся. Никогда. Да-да, когда-то Лес тянулся до самых Синих Гор, а здесь был всего лишь его восточный край. Вольные были времена! Я мог тогда целыми днями бродить и петь и не слышать ничего, кроме эха своего голоса, отраженного горами. Наш Лес был похож на Лотлориэн, только он был моложе, пышнее, с буйной зеленью. А как тут пахло! Я иногда неделями ничего не делал, только дышал…
Древесник смолк. Он все шел вперед, на удивление бесшумно переставляя огромные ноги. Затем, он что-то зашептал себе под нос, потом шепот стал громче и напевнее, хоббиты стали прислушиваться и вдруг поняли, что лесной великан поет для них!
Под вербами в лугах Тасаринана бродил весной.
Как пахла и цвела весна в Нантасарине!
И я сказал, что это хорошо.
Под вязами стоял в Оссирианде летом,
О, свет и музыка, которую несли семь рек Оссира!
Подумал я, что лучше не бывает.
Под буки в Нельдорет пришел под осень,
О, вздохи листьев золотых и красных
В осенних Торнанельдорских полянах!
То было больше, чем я мог желать.
В горах Дорфониона встретил зиму.
На Ороднатоне она белела снегом,
Гудела в соснах вьюжными ветрами, —
Я с ними вместе пел под чистым звонким небом.
Сейчас все эти страны скрыло Море,
А я брожу в земле отцов, Фангорне,
По Амбарону, Тореморну, Алдалому,
Где корни глубоко душа пустила,
Где лет упало в память больше, чем осенних листьев
В Тореморналоме…
Древесник закончил петь и шел дальше молча, а во всем большом лесу залегла такая тишина, что ни один листок не шелестел.
День угасал. Под деревья заползали тени. Наконец, хоббиты увидели перед собой крутой и темный горный склон — они находились у подножия гор, у зеленых корней остроконечного Муфадраса. Из родника под горой начиналась Река Энтов: молодой ручей с шумными всплесками тек по камням навстречу путникам. Справа от ручья серел в вечернем свете пологий травянистый склон. Деревья на нем не росли, и ничто не заслоняло неба, по которому в чистых озерах синевы меж облаков уже плавали звезды.
Древесник пошел прямо в гору, не замедляя шага. Вдруг хоббиты увидели перед собой что-то вроде широких ворот. Два огромных дерева стояли по обе стороны, как живые столбы, а вместо дверей между ними были переплетены ветки. Когда старый энт подошел, ветки поднялись и раздвинулись, темные блестящие листья на них задрожали и зашелестели. По-видимому, эти листья не опадали вообще. За «воротами» открывалась широкая площадка, как пол большого зала, высеченного в склоне горы. «Стены» зала косо поднимались вверх, достигая в конце высоты локтей в пятьдесят, а вдоль каждой тянулся ряд деревьев, чем глубже, тем выше.
Противоположная воротам стена была гладкой, и в ней была выдолблена неглубокая выемка, над которой нависал карниз — единственная «крыша», если не считать переплетенных ветвей деревьев, прикрывавших зал с боков, так что посредине оставалась открытая дорожка. От горных источников отходил небольшой водопадик и мелкими жемчужными брызгами падал с карниза, образовывая нечто вроде тонкой занавески у получившегося таким образом грота. Вода стекала в большую каменную чашу под деревьями, затем выливалась из нее в желобок вдоль центральной дорожки и бежала в начинающуюся речку, чтобы вместе с ней пробираться по лесу.
— Ох-хо-хо… Вот мы и пришли, — сказал Древесник. — Мы прошли примерно семьдесят тысяч шагов энта. Сколько это по вашим меркам, понятия не имею. Во всяком случае, мы подошли к корням Последней Горы. Часть названия этого места в переводе на ваш язык будет звучать как «Родниковый Грот». Я его люблю. Здесь будем ночевать.
Древесник опустил хоббитов в траву между боковыми деревьями, и они дальше пошли за ним в конец зала. Только теперь они увидели, что Древесник ходит, почти не сгибая колен, и при этом делая великанские шаги. Ступал он так, что сначала касался земли пальцами, — очень широкими и сильными, — а затем уже ставил на землю всю ступню.
Древесник минуту постоял под брызгами водопадика, глубоко вздохнул, охнул от удовольствия и вошел под карниз. Там стояла огромная каменная плита, как стол, но стульев не было. В углах затаилась темнота. Древесник поднял с земли две большие чаши и поставил на стол. В них, как показалось хоббитам, была чистая вода, но когда энт протянул над ними руки, жидкость начала искриться, в одной чаше золотистым, в другой — изумрудным светом, грот посветлел, будто солнце залило его сквозь весенние листья. Хоббиты оглянулись и увидели, что деревья снаружи тоже светились, сначала слабо, потом все ярче, пока каждый лист не оказался словно в светящемся ободке, горя своим огнем, — бледно-зеленым, золотистым, ярко-золотым, медно-красным, — а стволы стали похожи на бронзовые и малахитовые колонны.
— Ну вот, теперь можно и побеседовать, — сказал Древесник. — Но вы, наверное, притомились и пить хотите. Попробуйте нашего питья.
Он пошел в глубину грота, где, как оказалось, стояли высокие каменные жбаны, поднял тяжелую крышку одного из них, опустил туда большой черпак и наполнил три кубка — один громадный и два поменьше.
— Это дом энтов, — сказал он. — Ни кресел, ни лавок мы не делаем. Но вам можно сесть на стол.
Он поднял хоббитов и посадил их на каменную плиту, на высоте шести локтей над полом. Так они и сидели, болтая ногами в воздухе, и маленькими глотками отхлебывая из кубков. Напиток напоминал воду и на вкус был, как та вода, которую они пили в самом начале Леса прямо из реки, но в нем был еще какой-то привкус, хоббитам незнакомый, и запах, напоминающий ночной аромат цветущего леса, принесенный издали легким ветром, — описать его было невозможно.
Сначала они почувствовали, как из всего тела, начиная от пальцев ног, уходит усталость, как оно наливается силой и свежестью. Им даже показалось, что волосы их зашевелились, начали расти и крепче завиваться. Тем временем Древесник сполоснул ноги в круглом углублении между деревьями, а потом осушил свой кубок одним духом. Делал он это так медленно, что, казалось, кубок успел прирасти к губам.
— Ах-хха-а!.. — выдохнул он, отставив, наконец, пустой кубок, — теперь будет легче говорить. Садитесь пониже, а я лягу, чтобы питье не ударило мне в голову. Лежа я не засну.
Под правой стеной грота стояло огромное ложе на низких каменных ножках, всего на пару футов выше пола, застеленное сеном и папоротником. Древесник начал медленно и с трудом на него клониться, почти не сгибаясь, и вдруг лег, подложив руку под голову и уставив глаза под навес, по которому, как солнечные зайчики, пробегали зеленые и желтые искры. Мерри и Пин пристроились рядом на сене, как на подушках.
— Ну, рассказывайте свою историю, только помедленнее, — сказал Древесник.
Хоббиты начали свой рассказ с того, как они вышли из Хоббиттауна. Они старались рассказывать обо всем подробно, но не придерживались точной последовательности, потому что по очереди вставляли свои замечания, и Древесник часто просил их остановиться и вернуться к какому-нибудь событию или пропустить что-нибудь маловажное, чтобы понять общий ход дела, и вообще, говорить помедленнее. Но о Кольце они ничего не сказали, и не объяснили ни причины, ни цели своего похода. Древесник об этом не спрашивал.
Его живо интересовало все, что они говорили, а говорили они про Черных Всадников, про Элронда и Райвендел, Старый Лес и встречу с Бомбадилом, про Морийские копи и отдых в Лотлориэне у Галадриэли. Древесник снова и снова просил описать Хоббитшир и его окрестности. Один раз он прервал их и задал неожиданный вопрос:
— А в тех местах вы нигде не встречали — гм-гм… энтов? Я хотел сказать, жен энтов?
— Жен энтов? — спросил удивленно Пин. — А на что они похожи? На тебя?
— Ох-ххо… Не очень… Но я и сам теперь не знаю, — задумчиво ответил Древесник. — Мне пришло в голову, что, может быть, они там, потому что ваши края им, наверное, понравились бы.
Он очень подробно расспрашивал обо всем, что касалось Гэндальфа, и о делах Сарумана. Хоббиты пожалели, что очень мало об этом знали, только то, что Сэм слышал на Совете у Элронда и через пятое на десятое им рассказал. И еще обратили внимание на то, что Углук с отрядом шел из Исенгарда и говорил о Сарумане как о своем хозяине.
— Ах-ха… — пробормотал Древесник, когда рассказ хоббитов сделал петлю и вернулся к битве банды орков с роханскими всадниками. — Ну-ну. Немало новостей вы принесли. А еще не все рассказываете, нет, вы о многом умолчали. Но я не удивляюсь, вы поступаете так, как посоветовал бы Гэндальф. И я вижу, что в мире происходят большие события, а что именно происходит, в свой час узнаю. Этот час, добрый или злой, для меня наступит. Удивительно, корешки и веточки! Дивно! Вдруг откуда-то вылез народец, о котором нет ни слова в старых списках, и вот снова выходят на свет Девятеро Забытых и охотятся на них, Гэндальф берет их в великий поход, Галадриэль принимает их, как гостей в Карс Галадоне, и орки гоняются за ними по всему Глухоманью. Захватила их в свой вихрь большая буря. Будем надеяться, что они ее выдержат.
— А что будет с тобой? — спросил Мерри.
— Ох-хо-хо… Меня пока великие войны не касаются, Это дела эльфов и людей. И еще магов, они всегда пекутся о будущем. Я не люблю думать о будущем. Я не стою ни на чьей стороне, потому что никто не стоит на моей; понятно, о чем я хочу сказать? Никто уж так не заботится о лесе, как я, даже нынешние эльфы. Но к эльфам я отношусь дружественнее, чем ко всем остальным племенам. Ведь это эльфы в Незапамятные Времена вывели нас из немоты, а речь — великий дар, и этого я не забуду, хоть наши дороги потом разошлись. Есть на свете твари, с которыми я никогда не примирюсь и не подружусь, и уж на чьей стороне никогда не буду. Это эти… бурарум… — Древесник забормотал брезгливым басом. — Орки и их хозяева. Я встревожился, когда Тень пала на Лихолесье; но когда она отступила в Мордор, какое-то время жил спокойно: Мордор отсюда далеко. Сейчас же мне кажется, что ветер дует с востока, и кто знает, может, близок конец всех лесов! Старый энт не может остановить бурю. Я должен ее встретить грудью и выдержать или погибнуть. Но еще есть Саруман! А Саруман — наш сосед. Этого забывать нельзя. Надо что-то делать с Саруманом. Вот я и думаю, что делать с Саруманом. В последнее время я часто об этом думаю.
— Кто такой Саруман? — спросил Пин. — Ты знаешь его историю?
— Саруман маг, — ответил Древесник. — Больше я ничего не могу вам про него рассказать. Я не знаю истории магов. Они впервые появились, когда из-за Моря приплыли Большие Корабли, но прибыли они на этих кораблях или еще откуда-то пришли, мне неведомо. Как я слышал, Саруман пользовался среди них большим почетом. Но с какого-то времени, по вашему отсчету, наверное, с очень давнего, перестал странствовать и перестал печься о делах эльфов и людей. Осел в Каменном Городе, Исенгарде, как его называют здешние коневоды. Сначала он сидел тихо, а слава о нем шла по свету. Его выбрали главой Белого Совета, только ничего хорошего из этого не получилось. Может быть, он давно замышлял темные дела? Соседям он не мешал. Я не раз с ним разговаривал. Было время, когда он часто ходил по моему Лесу. Всегда учтиво просил разрешения войти, если меня встречал. Внимательно слушал рассказы о том, о чем сам никогда бы не узнал. Сам искренним и открытым не был, нет! Я ни разу не слышал, чтобы он о чем-нибудь рассказывал. Со временем он стал совсем нелюдимым. Я помню его лицо, хотя уже много лет его не видел. Оно как окно в каменной стене, закрытое ставнями изнутри. Мне кажется, теперь я понимаю, чего хочет Саруман. Он пытается стать Всесильным. Он занимается металлами и колесами, о живых существах совсем не беспокоится, только использует их время от времени. Сейчас уже ясно как день, что он — черный изменник. Сдружился с самым подлым племенем — с орками. Бр-р… Гм… еще хуже: он сумел с ними что-то сделать, они стали похожи на людей, только очень мерзких. Все зловредные твари, которые служат Великой Тьме и ее черным силам, рано или поздно перестают выносить солнце. Так их можно узнать. А орки Сарумана терпят солнце, хотя и не любят. Как ему это удалось? Может, исенгардцы — люди, заклятием уподобленные оркам? Может быть, он смешал орков с людьми? Тогда страшна подлость Сарумана!
Древесник долго бормотал одними губами что-то, что показалось хоббитам проклятием на языке энтов.
— Я давно дивился, как смело ходят орки через мой Лес, — продолжал старый энт. — Теперь я понял, что это дела Сарумана, который за много лет изучил тропы и добрался до моих тайн. Этот негодяй и его слуги портят Лес. Рубят деревья по краям, хорошие, здоровые деревья. Оставляют поваленные стволы гнить на месте, просто из подлости. Или забирают с собой, потом жгут в Ортханке. Над Исенгардом теперь всегда столб дыма. Будь он проклят от сучков до корней! Многие из этих деревьев были моими друзьями, я их знал с орешка, с семечка. У них были свои голоса, которые теперь молчат. Вырубки зарастают колючками, и пни торчат там, где были поющие рощи. Я долго не вмешивался. Допускал зло. Пора положить ему конец.
Древесник встал и тяжелой рукой ударил по столу. Чаши со светом задрожали, из них вырвались столбики огня. Зеленые искры сверкали в глазах великана, а борода взъерошилась как метла.
— Положить конец, — еще раз сказал он сердитым басом. — Вы пойдете со мной. Вы мне поможете. И своим друзьям поможете, потому что если никто не сдержит Сарумана, у Рохана и Гондора враги будут и спереди и сзади. Наши дороги пошли в одну сторону — на Исенгард.
— Мы пойдем с тобой, — сказал Мерри, — и сделаем все, что сможем.
— Да! — воскликнул Пин. — Я бы хотел увидеть, как отрубят Белую Руку. Хотел бы хоть присутствовать при этом, даже если помочь ничем не смогу. Никогда мне не забыть Углука и дороги через степь!
— Хорошо, хорошо, ладно, — сказал Древесник. — Только не спешите. Надо все делать обдуманно. А то и я разгорячился, говорил поспешно. Надо остыть и поразмыслить. Сказать «стой» всегда легче, чем остановиться.
Он поспешно пошел к выходу и встал под водопадом. Постояв так немного, засмеялся и отряхнулся, а капли с его бороды разлетелись во все стороны красными и зелеными искрами. Потом великан снова лег на свое ложе и замолчал.
Через некоторое время хоббиты опять услышали его шепот. Им показалось, что он считает на пальцах.
— Фангорн, Финглас, Фладриф. Да-да, беда, что нас так мало осталось, — вздохнул он и снова обратился к хоббитам. — Всего трое из первых энтов, которые ходили по лесам до Великой Тьмы. Это я, Фангорн, и еще Финглас и Фладриф, такие у них эльфийские имена. На вашем языке их, наверное, звали бы Листвяник и Тонкокор. Трое нас, но Листвяник с Тонкокором для такой работы не подходят. Листвяник так разоспался в последнее время, что почти одеревенел. Все лето простоял полусонный в траве по колено. Весь зарос листьями. Раньше на зиму просыпался, а теперь, наверное, и зимой далеко не уйдет. Тонкокор жил на горных склонах, ближе к Исенгарду. Там было больше всего порубок. Он сам был тяжело ранен орчьими топорами, а многие его родичи и подданные, деревья и их пастухи, были порублены и сожжены. Тонкокор поднялся в горы, спрятался в березняке (он любит березы) и не хочет оттуда спускаться. Я попробую собрать дружину из родичей помоложе. Если, конечно, смогу их сдвинуть, а то наш род очень медлительный. Жаль, жаль, что нас мало.
— Почему же вас так мало, если вы населяете этот край с Незапамятных Времен? — спросил Пин. — Вас много умерло?
— Ох-хо, нет! — ответил Древесник. — Сам по себе никто не умер. Некоторые погибли от несчастного случая — ведь времени прошло очень много! Многие одеревенели. Нас никогда не было много, и наше племя не растет. Нет потомства, нет энтят, много веков никто не рождается. Надо вам объяснить: мы потеряли жен.
— Это же большое горе! — посочувствовал Пин. — Они все умерли?
— Умереть не умерли, — ответил Древесник. — Я не говорил, что они умерли. Я сказал, что мы их потеряли. Наши жены пропали, и мы нигде не можем их найти. — Великан вздохнул. — Я думал, что все другие племена об этом знают. Эльфы и люди от Лихолесья до Гондора пели песни про энтов, которые ищут пропавших жен. Неужели они успели их забыть?
— Увы, мы про это ничего не слышали. Наверное, к нам на запад в Хоббитшир эти песни не дошли, — сочувственно сказал Мерри. — Расскажи нам или спой!
— Охотно, охотно, — сказал Древесник явно обрадовано. — Но я не могу рассказать со всеми подробностями, только в общих чертах. Надо кончать беседу, потому что завтра придется идти на Сход и делать большую работу, и кто знает, — может быть, сразу выступить в путь…
— Ну так вот. Дивная эта история и очень грустная, — Древесник опять минуту молчал. — В давние-давние времена, когда мир был молод, а леса — раскидистые и дикие, энты жили в них и бродили по земле вместе со своими женами. Были у энтов и девы.
Ах, какой красавицей была Фимбретиль, по-вашему ее бы звали Веточка… Какая она была легконогая, когда мы были молоды… Но сердца и мысли наши росли по-разному. Энты думали обо всем, что видели в мире, а жены — о том, чем владели. Энты любили большие деревья, дикие чащи, склоны высоких гор; пили воду из горных потоков, ели только то, что деревья сбрасывали им под ноги на лесные тропы, а когда эльфы научили нас говорить, говорили с деревьями. Жены энтов больше любили ровные полянки и солнечные луга, гуляли по краям лесов, собирали ежевику в кустах, весной рвали цвет диких яблонь и вишен, летом плели венки из душистых цветов над ручьями, осенью — из колосьев, роняющих семена. Они с ними не разговаривали, они хотели только, чтобы их слушались и выполняли их волю. Жены энтов приказывали растениям расти там, где они их сажали, носить листья, которые им нравятся, и давать плоды по заказу. Они любили порядок, изобилие и покой. По их словам, это означало, что все вещи должны оставаться там, где они им найдут место. Жены завели сады и огороды и жили в них. А мы, энты, продолжали бродить по лесам и только иногда возвращались в сады.
Потом, когда Великая Тьма накрыла страны севера, жены энтов переправились через Великую Реку и заложили на другом ее берегу новые сады и огороды, возделали новые поля. Мы все реже с ними встречались. Когда Тьма отступила, буйно расцвела земля наших жен, пышно зашумели на ней поля. Люди учились у жен энтов их искусству, уважали и почитали их, а о нас, наверное, даже не знали. Мы стали легендой, частью тайны, скрытой в сердце Леса. Но мы живем до сих пор, а сады наших жен стали черным паром, потом заросли травами. Люди теперь называют их Бурыми равнинами.
Помню, много лет назад — во время войны Саурона с людьми с Моря — меня охватило желание увидеть Фимбретиль. Когда я видел ее последний раз, она мне показалась очень красивой, хотя уже непохожей на энтийскую деву Незапамятных Времен. От тяжелой работы она ссутулилась, как и ее подруги, кожа у нее огрубела и потемнела, волосы выгорели на солнце и приобрели цвет спелой пшеницы, а щеки стали красными, как яблоки. Только глаза остались нашими… Так вот, переправились мы через Андуин и пошли к нашим женам. И увидели пустыни, пожарища и голую землю, по которой прошла война. Наших жен и там не было. Долго мы их искали, долго звали. Каждого встречного спрашивали, куда они ушли. Одни говорили, что не видели, другие показывали на восток, третьи — на запад, четвертые — на юг. Искали мы напрасно.
Велико было наше горе, но Лес нас призывал, — и мы вернулись в Лес. За многие годы мы не раз выходили из леса, снова искали, снова спрашивали, заходили очень далеко в разные стороны, называли встречным красивые имена пропавших. Проходило время, все реже выбирались мы из Леса, а если выбирались, то уже не далеко. О женах у нас остались только воспоминания; наши длинные бороды поседели. Эльфы сложили много песен об энтах, разыскивающих своих жен, и некоторые из этих песен на своем языке пели люди. У нас таких песен нет. Когда мы думаем о своих женах, мы просто поем их красивые имена. Мы верим, что когда-нибудь снова с ними встретимся, может быть, даже найдем такой край, где сможем жить вместе, где будет хорошо и нам, и им.
Но по древнему предсказанию, это произойдет, когда мы с ними утратим все, что всегда было нашим. Кто знает, может быть, это время уже близко. Саурон давно опустошил сады наших жен, а сейчас Враг грозит уничтожить леса. Эльфы сложили одну песню именно об этом, если я правильно ее понял. Ее поют на берегах Великой Реки. Но эта песня никогда не была песней энтов. На нашем языке она была бы во много раз длиннее. Мы ее знаем, и иногда поем, если вспоминаем. На вашем языке она прозвучит примерно так:
Энт:
Когда весной распускается лист
И сок по буковым веткам течет,
Лесной поток срывается вниз
И, по камням сбегая, поет,
Когда я иду, удлиняя шаг,
Веет ветер, нас друг к другу маня, —
Вернись ко мне и скажи мне, как
Прекрасна моя земля!
Жена Энта:
Когда весна приходит в поля,
Осыпая цветами, как снегом, сады,
Когда радуется семенам земля
И дождь облегчает ее труды,
Когда все ароматом и солнцем полно,
Когда ручьи огороды поят,
Я останусь здесь, потому что всего
Прекрасней земля моя!
Энт:
Когда лето жаром охватит поля
И полдень в лесной тени,
Под древесным навесом приляг у ручья
И на мягкой траве отдохни.
Ночью листья закроют лунный свет,
Убаюкает соловей…
Вернись ко мне и скажи, что нет
Земли прекрасней моей!
Жена Энта:
Когда лето жаром румянит плоды
И наливает колосья,
Нам спелые фрукты дарят сады,
И мы их в амбары сносим.
Тугие яблоки, сладкий мед,
Золотой урожай полей…
Я останусь здесь, потому что нет
Земли прекрасней моей!
Энт:
Когда придут зима и мороз,
Сразят холмы и леса,
Когда ветки застонут в ночи без звезд
На разные голоса,
Когда с востока примется дуть.
Ветер холодный и злой,
Я тебя разыщу, позову тебя в путь,
Я снова встречусь с тобой!
Жена Энта:
Когда зима с морозом придет
И песни уже не звучат,
На землю холодная тьма упадет,
Сучья голые застучат,
Тебя я высматривать буду и ждать,
Пока не встретимся мы,
Чтобы вместе пойти дорогу искать
Под злыми дождями зимы.
Оба вместе:
Мы вместе дорогой дорог пойдем
На запад, в чужие края,
И счастливую землю там найдем,
Чтобы стала твоя и моя!
Древесник кончил петь и ненадолго замолчал.
— Вот так ее поют, — сказал он чуть погодя. — Конечно, песня эльфийская, быстрая, легкомысленная и сразу кончается. Но песня честная. Энты, конечно, больше бы сказали, если бы времени хватило. Ну, а сейчас мне пора постоять, поспать немного. Вы где встанете?
— Мы ведь лежа спим, — сказал Мерри. — Мы останемся тут, где есть.
— Лежа спите? — удивился Древесник. — Ах-ха, да-да, конечно. Забыл я, хм. Песня унесла меня в Незапамятные Времена, мне чуть не показалось, что я говорю с энтятами. Ну ладно, ладно. Ложитесь. Я постою под дождиком. Спокойной ночи.
Мерри и Пин разлеглись на сене и укрылись мягким папоротником. Постель была свежая, душистая и теплая. Свет потускнел, деревья перестали светиться и искриться. У входа в грот хоббиты видели силуэт старого Древесника; он стоял прямо, подняв руки над головой. На небо вышли яркие звезды, в их свете капли воды казались серебристыми жемчужинами, которые сыпались Древеснику на руки и бороду, весело прыгали у ног. Убаюканные шелестом водяных брызг, хоббиты заснули.
Когда они проснулись, прохладное солнце уже освещало поляну и заглядывало в грот. Холодный ветер с востока гнал по небу лохмотья облаков. Древесника не было, и только когда Мерри с Пипином уже умывались в углублении перед гротом, они услышали его воркочущую песенку, а вскоре и он сам появился на дорожке между деревьями.
— Ах-ха! Хо-о! Доброе утро, Мерри, день добрый, Пипин! — приветствовал он хоббитов. — Долго вы спите! Я тем временем успел пройти много сотен шагов. Сейчас попьем, а потом пойдем на Сход.
Он наполнил для хоббитов два кубка, черпая из каменного жбана, на этот раз из другого. Вкус питья тоже был другим, оно пахло орехами и казалось сытным, как еда. Когда хоббиты, сидя на краю ложа, выпили и закусили крошками лембасов — скорее по привычке, потому что есть им не хотелось, — Древесник уже пел-гудел новую песню энтов, а может быть, эльфов, на непонятном языке и поглядывал на небо.
— А где этот Сход? — набравшись храбрости, спросил Пин.
— Что? Сход? — обернулся к нему Древесник. — Да нет, Сход — это не место, а собрание энтов, хотя сейчас такие собрания очень редки. Но я многих обошел, и почти все обещали явиться. Встретимся мы там, где всегда собирались, в Заколдованном Овраге, как его прозвали люди. Пойдем отсюда на юг; на месте надо быть, когда солнце дойдет до половины неба.
Вскоре они отправились в путь. Древесник, как и вчера, взял хоббитов на руки. От ворот Родникового Грота он сразу повернул вправо, перешагнул через ручей и зашагал на юг, вдоль подножия крутых неровных склонов, поросших редкими деревьями. Повыше на них виднелись растущие группами березы и рябины, а совсем вверху цеплялись за камни сосны. Через некоторое время Древесник завернул в густой лес — столько недосягаемо высоких и раскидистых деревьев в одном месте хоббиты, пожалуй, даже в Лориэне не видели.
Когда они вошли под сень этих гигантов, их сразу охватила духота, как тогда, когда они впервые вступили в Фангорнский Лес, но в этот раз она быстро прошла. Древесник ничего им не говорил. Он почти все время бормотал себе под нос что-то вроде «Бум-бум, рум-бум, бур-бур-бум, дарар-рум-бум…» и так далее, все время одно и то же, только меняя ритм и тон. Время от времени им казалось, что они слышат из глубины леса ответное бормотание, какие-то вибрирующие звуки, доносящиеся не то из-под земли, не то из густых крон над головами, а может, из стволов. Древесник не останавливался и не оглядывался, даже головы не повернул ни разу.
Он шел так довольно долго. Пин пробовал было считать шаги энта, но дойдя до трех тысяч, сбился. Наконец энт вдруг остановился, опустил хоббитов в траву, поднес к губам сложенные ладони, и зазвучал странный призыв: «Гу-у, гу-у… гу-у…» — как басистый звук большого рога. Призыв разнесся по лесу, эхом рассыпался между деревьями, и тут же со всех сторон на разные голоса зазвучали ответные отклики.
Тогда Древесник посадил хоббитов на плечи и пошел дальше, но теперь уже то и дело приостанавливаясь и посылая то в одну, то в другую сторону гудящий призыв. При каждом его шаге ответные голоса звучали ближе. Наконец великан остановился перед плотной и, казалось, непроницаемой стеной зелени. Таких деревьев хоббиты тоже никогда не видели: они, по-видимому, были вечнозелеными, начинали ветвиться от самых корней, а листьев на них было столько, что они торчали, крепко прижатые друг к другу. В темной блестящей зелени выделялись свечки соцветий с крупными оливковыми бутонами.
Древесник сделал несколько шагов влево вдоль гигантской изгороди. Там в ней был просвет. К нему вела утоптанная тропа, круто спускающаяся затем по ступенчатому косогору. Хоббиты обнаружили, что Древесник несет их на дно большого оврага, вернее, круглой котловины, очень широкой и глубокой, окруженной темно-зеленой живой изгородью с торчащими листьями. На дне котловины была нежная трава, а посредине росли три березы, красивые и высокие, с серебристыми стволами. Тропа, по которой они шли, была не единственной: в котловину вели еще две: одна с востока, другая с запада.
На месте Схода уже было несколько энтов, и по трем дорожкам продолжали подходить все новые и новые. Теперь хоббиты могли их разглядывать вблизи. Они думали, что увидят толпу двойников Древесника, похожих друг на друга, как хоббит на хоббита, — во всяком случае, в глазах чужестранца, — и необычайно удивились, что все оказалось совсем по-другому. Энты отличались друг от друга, как деревья: некоторые были довольно похожи, как деревья одной породы, только росшие в разных местах и пережившие разные судьбы; другие были совсем разных пород и отличались, как, например, береза от бука или дуб от елочки. Несколько седобородых энтов напоминали очень старые деревья, но еще крепкие, и было видно, что они все же моложе Древесника. Самые молодые были высокими, сильными, с гладкой корой-кожей, и явно взрослыми. Не то что энтят, даже юных энтов хоббиты так и не увидели.
Когда они с Древесником пришли сюда, энтов в зеленом овраге было уже не меньше двух десятков, и еще столько же спускалось по трем дорожкам.
В первую минуту Мерри и Пина ошеломила разнородность лесного племени, разные цвета кожи, несходство силуэтов, всевозможные формы и пропорции, разнообразие роста, толщины, числа пальцев на руках и на ногах (от трех до девяти). На Древесника были похожи не многие. Они напоминали буки или дубы. Были энты, похожие на каштаны, — бурые, на коротких толстых ногах, с широко растопыренными пальцами; были похожие на ясени, — высокие, с сединой, с множеством пальцев на руках и на длинных ногах; были высоченные с небольшой головой, как елки; были похожие на березы, на рябины, на липы…
Но когда все энты собрались вокруг Древесника и, слегка наклонив головы, зашептались спокойными гудящими голосами, внимательно вглядываясь в двух странных маленьких незнакомцев, хоббиты заметили, что все они имеют какое-то внутреннее родственное сходство, глаза у них были похожие — правда, не такие глубокие и мудрые, как у Древесника, но тоже задумчивые, внимательные и с зеленоватыми искрами.
Как только на дне оврага получился широкий круг, началась странная, непонятная хоббитам беседа. Все энты начинали очень тихо: кто-нибудь один подавал голос, будто бы про себя, потом начинал говорить чуть громче, так что его слышали остальные, кто-то вторил, остальные постепенно присоединялись, сливаясь в хор, чей медленный речитатив-распев то взвивался высокими нотами, то стихал, то явственнее звучал в одной стороне, то в другой, то опять там, где начали.
Пин не мог ни понять речь, ни даже различить отдельных слов, он только догадывался, что говорят на языке энтов, который сначала показался ему приятным, но вскоре стал восприниматься как монотонный шум, и хоббит отвлекся. Время шло, разговор-песня тянулся бесконечно, и Пин начал подозревать, что энты на своем медленном наречии, наверное, еще только приветствуют друг друга, а к делам не приступали. Потом ему пришло в голову, что если Древесник захочет сделать перекличку, то ему придется одни имена произносить несколько дней. «Интересно, как на их языке звучит «Да» и «Нет», — подумал невысоклик и зевнул.
Древесник это тут же заметил.
— Ох-хо, Пипин, дружок, — сказал он, а энты тут же прекратили петь. — Я забыл, что вы очень расторопный народец. Да и любому надоест слушать речи, ничего в них не понимая. Можете пойти погулять. Я назвал энтам ваши имена, они на вас посмотрели, убедились, что вы не орки, и согласились, что в Список Живущих надо добавить новую строчку. Дальше мы пока не продвинулись, но и то хорошо, сегодня Сход энтов очень быстро проходит. Если хотите, пройдитесь по оврагу. Найдите источник на северном откосе, там вода чистая, попейте, освежитесь. Нам надо еще прослушать пару вступительных слов, потом приступим к делу. В конце я вас разыщу и расскажу, что решили.
Великан опустил хоббитов на землю. Прежде чем отойти, Мерри и Пин низко поклонились собранию. Это очень понравилось энтам, насколько можно было судить по веселому гудению и яркому блеску глаз. Но больше они ничего себе не позволили; Сход продолжался.
Хоббиты поднялись по западной тропе к живой изгороди и выглянули наружу. Перед ними поднимался заросший деревьями склон, а вдали, намного выше последних темных елей и острых скал, белоснежной иглой вонзался в небо крайний пик хребта Мглистых Гор. На юге хоббиты видели только море деревьев, медленными волнами плывущее за низкий горизонт. Совсем далеко в туманной дали зелень светлела, и Мерри предположил, что, может быть, это кончается лес и начинаются степи Рохана.
— Интересно, где Исенгард? — спросил Пин.
— Я точно не знаю, где мы сейчас находимся, — ответил Мерри. — Это пик, наверное, — Муфадрас, а тогда, если мне память не изменяет, как раз где-то за ним, с той стороны, от него вилкой отходят два отрога и полукольцом охватывают крепость. Отсюда, конечно, не видно. Тебе не кажется, что вон там слева за вершиной плывет что-то вроде пара или дыма?
— А какой он, Исенгард? — опять спросил Пин. — Ты веришь, что энты сумеют вообще что-нибудь с ним сделать?
— Понятия не имею и сам удивляюсь, — сказал Мерри. — Этот Исенгард, насколько мне известно, выстроен на ровном месте в кольце горных отрогов, а посредине стоит скала или башня, как скала, она называется Ортханк и в ней живет Саруман. В кольце есть ворота или пролом, через который течет река. Она начинается от источника в горах и идет куда-то в сторону Роханского Прохода. Не могу представить, как энты со всем этим справятся. Но в энтах что-то есть, какая-то тайна. Иногда мне кажется, что они совсем не такие спокойные и терпеливые, как можно подумать. Они вроде медлительные и немного потешные и одновременно грустные, что ли; но я верю, что их можно расшевелить. А если они сдвинутся с места, я бы не хотел оказаться среди их врагов.
— Да, — согласился Пин. — Я тебя понял. Разница, наверное, такая же, как между старой коровой, которая задумчиво жует жвачку на лужайке, и разъяренным быком. И такое превращение может произойти во мгновение ока. Интересно, сумеет ли Древесник расшевелить их. Он наверняка задумал это. Но они неохотно возбуждаются. Вот вчера Древесник сам рассердился вечером, но сразу как-то одеревенел.
Хоббиты походили-походили и вернулись в котловину. Голоса энтов по-прежнему не то гудели, не то шептали, то громче, то тише. Сход продолжался. Солнце стояло высоко над живой изгородью и освещало верхушки трех берез, заливая северный откос прохладным золотистым светом. Там в траве хоббиты увидели блестящую искорку. Они пошли к ней по краю откоса под самой изгородью — так приятно было чувствовать ступнями шелковистую траву — и скоро оказались у небольшого ключика, в котором вода были чистой, холодной и освежающей. Напившись, друзья присели на замшелый камень и стали смотреть, как тени от облаков бегут по траве в котловине. Энты продолжали совещаться. Весь этот Сход, даже весь этот Лес вдруг показался хоббитам чужим, непонятным, ни на что не похожим и очень далеким от их мира. Их охватила острая тоска по друзьям и их голосам; особенно они хотели бы увидеть и услышать Сэма, Фродо и Бродяжника.
Наконец энты замолчали. Хоббиты подняли головы и увидели Древесника, который направлялся к ним с каким-то другим энтом.
— Ах-ха… Вот и я, — сказал Древесник. — Заскучали. Ждать надоело, хм, ага? Еще немного потерпите. Первая часть собрания закончилась. Сейчас начнется самый важный совет. Надо подробно все объяснить тем, кто живет далеко отсюда и далеко от Исенгарда, а также тем, кого я не смог сам обойти сегодня утром, перед Сходом. Потом решим. Что поделаешь, энты — народ медлительный. Решать быстрее, чем обсуждать. Однако обсуждать тоже надо. Не скрою, совет продлится еще долго. Может быть, не один день. Я вам привел товарища. Зовут Брегалад. Это по-эльфийски. Он близко живет. Говорит, что все решил и может уйти с обсуждения. Гм-гм… Он довольно расторопен для энта. Вы с ним договоритесь. Будьте здоровы.
Древесник повернулся и отошел.
Брегалад несколько минут стоял молча, разглядывая хоббитов, а хоббиты, в свою очередь, разглядывали его, ожидая, когда же он проявит свою «расторопность». Роста он был довольно высокого, казался еще молодым, кожа на руках и ногах у него была гладкая, губы яркие, а волосы серо-зеленые. Он гнулся и покачивался, как стройное дерево на ветру. Наконец заговорил. Голос у него был звучный и не такой басовитый, как у Древесника.
— Ага. Давайте погуляем по Лесу? — предложил он. — Меня зовут Брегалад, на вашем языке «Шустряк». Это, конечно, только прозвище. Меня им наградили, когда я однажды ответил «Да!», не дослушав до конца вопрос старшего энта. Я и пью быстрее, чем мои сородичи. Они еще мочат бороды в кубках, а я уже свой ставлю и ухожу. Идемте со мной!
Он протянул хоббитам гибкие руки, и они, взявшись за его длинные пальцы, целый день ходили по Лесу, пели и смеялись, потому что Шустряк любил смеяться. Он смеялся, когда солнце выглядывало из-за облаков, смеялся, когда по дороге попадался ручей или источник, — каждый раз нагибался и с хохотом обливал водой голову и ноги; улыбался, слыша шепот и шум деревьев. Когда им встречались рябины, он останавливался, разводил руки в стороны и начинал петь, слегка при этом покачиваясь.
К вечеру он привел хоббитов к себе домой. Правда, это был всего лишь огромный плоский замшелый валун в траве на зеленом склоне. Вокруг него кольцом росли рябины и журчала вода (как в любом жилище энта); на этот раз был ручей, сбегавший по склону. Они долго беседовали, пока совсем не стемнело. Овраг был недалеко, из него доносились голоса энтов, звучали они живее, чем утром. Иногда один голос выбивался из общего хора на высокой ноте и звенел почти пронзительно. Тогда остальные затихали. А рядом был Брегалад и говорил с хоббитами ласковым шепотом на их языке.
Он рассказал, что принадлежит к роду Тонкокора, и что местность, где он раньше жил, была разорена и вырублена. Им сразу стало понятно, почему Шустряк такой «расторопный», когда речь идет об орках.
— В моем доме росли рябины, — тихо и грустно шептал Брегалад. — Эти деревья пустили корни, когда я был энтенком, много-много лет назад, в тихие дни мира. Самые старые были там посажены энтами для своих жен, только те рассмеялись и сказали, что знают место, где цветы лучше и плоды вкуснее. Но для меня во всем племени роз нет деревьев красивее, чем рябины. Они росли так пышно, что под каждой был зеленый дом, а осенью ветки сгибались от красных ягод, и это было прекрасно и удивительно. К ним прилетали птицы. Я люблю птиц, даже шумливых, а у рябин хватало плодов на всех. Только птицы потом стали жадными и вредными, они ощипывали ветки, сбрасывали ягоды на землю, не ели, а хулиганили. Потом пришли орки с топорами и срубили мои деревья. Я звал их по именам, они лежали мертвые, ни один листик не шевелился, они меня не слышали.
Орофарна, Ласмиста, Карнимра!
Рябина моя красивая, с белоцветущими ветками,
Рябина моя зеленая, с нежно-прохладным голосом,
Чьи легкие листья, как волосы,
светились под солнцем летним,
А осенью обагренные, горели злато-алой короною!..
… Рябина моя погибшая,
с посеревшими ветками.
Корона твоя рассыпалась,
твой голос умолк навеки.
Орофарна, Ласмиста, Карнимра!
Хоббитов сморил сон, и, засыпая, они еще слышали, как пел Брегалад, оплакивая на разных языках смерть деревьев, которые он любил.
Следующий день они тоже провели с Шустряком, но уже не уходили далеко от его дома. Много часов они просто просидели молча под горой. Дул холодный ветер; низкие тучи потемнели и почти сомкнулись. Солнце только изредка пробивалось сквозь них, а из оврага по-прежнему доносились голоса энтов, то тише, то громче, то в медленном, то в убыстряющемся ритме. Иногда они звучали торжественно, будто пелась траурная песнь, иногда жалобно.
Наступила вторая ночь, а энты все совещались. Ветер гнал тучи, сквозь них иногда прорывались редкие звезды.
На третий день утро было совсем холодным и ветреным. На рассвете со Схода донесся громкий общий гул, потом голоса почему-то стали затихать, и ветер унялся. В воздухе повисло тревожное ожидание.
Хоббиты заметили, что Брегалад внимательно и напряженно вслушивается, но им показалось, что слушать стало почти нечего.
В полдень наступила такая тишина, что даже шепота деревьев не было слышно. Потом тучи местами прорвались, и солнце, клонясь к западу, протянуло в образовавшиеся трещины и щели длинные желтые лучи. Брегалад весь вытянулся, уставившись в сторону Заколдованного Оврага. И вдруг тишину расколол крик множества голосов:
— Р-ра-рум-рра-а!!!
Деревья задрожали и пригнулись, как от ветра. Снова на мгновение настала тишина, а потом прозвучали торжественные ритмичные барабанные удары марша, и над ними взвился хор сильных голосов:
Идем, идем под барабанный гром,
Торонда-ронда-ронда-ром!
Это двинулись энты. Их песня приближалась:
Вперед, вперед, нам рог поет,
Бьет барабан,
Та-ранда-ран, та-ранда-ран!
Брегалад поднял хоббитов на руки и вышел с ними из дома.
Скоро хоббиты увидели странный отряд на марше: энты крупными шагами спускались с горы в долину. Во главе шагал Древесник, за ним примерно полсотни его родичей, по два в ряд, в ногу, хлопая руками по бокам в такт шагам, выдерживая ритм. В глазах у них то гасли, то вспыхивали зеленые искры.
— Ого-го, гм! Вышли дружно, вышли, наконец! — восклицал Древесник, увидя хоббитов и Брегалада. — К нам, к нам, присоединяйтесь. Мы выступаем. Идем на Исенгард!
— На Исенгард! — откликнулись многочисленные голоса. — На Исенгард!
На Исенгард! На Исенгард!
На замок подлого врага!
Пусть горд и тверд, пусть укреплен
И гол, как кость, со всех сторон, —
Идем, идем, на бой идем,
Ворота вражьи разобьем!
В его печах стволы горят —
Идем на бой, на Исенгард,
В твердыню смерти смерть несем,
Под барабан идем, идем,
Под барабан на Исенгард,
Убить врага, убить врага!
С этой песней энты шли на юг.
Брегалад с загоревшимися глазами встал в строй рядом с Древесником. Старый энт взял у него хоббитов и посадил себе на плечо. Гордые невысоклики оказались во главе похода, сердца у них забились. Им казалось, что должно произойти что-то необыкновенное. Хоббиты дивились преображению энтов. Как будто открылись шлюзы и вырвался мощный поток.
— Энты быстро решились, правда? — осмелился спросить Пин, когда боевая песня затихла и только топот ног и хлопанье рук по бокам раздавались в тишине.
— Быстро? — повторил Древесник. — Хм… Еще бы! Быстрее, чем я думал. Много веков я не видел их в таком состоянии. Мы, энты, не любим волноваться. Никогда не бунтуем, пока не знаем точно, что нашим деревьям и нам самим грозит смертельная опасность. Ничего подобного не было в нашем лесу со времен войны Саурона с пришельцами из-за Моря. Во всем виноваты орки, которые уничтожали Лес по злобе… Ра-рум!.. Они не могут оправдаться тем, что им нужны дрова для поддержания огня в очаге. Это нас сильнее всего разгневало, и еще измена соседа, который должен был нас поддержать. От мага ждут большего, чем от остальных; он должен поступать так, как ему подобает. Его измене не найдешь ни названия, ни достаточно сильного проклятия ни на языке энтов, ни на языке эльфов или людей! Долой Сарумана!
— Вы вправду сможете разбить ворота Исенгарда? — спросил Мерри.
— Гм, гм… Может быть, может быть. Ты, вероятно, не представляешь нашу силу. Слышал про троллей? Они сильные. Но их творил Враг во время Великой Тьмы по нашему подобию, так же, как он творил гоблинов по подобию эльфов, изуродовав их образ до неузнаваемости. Мы сильнее троллей, мы — кость от кости земли. Как корни деревьев, мы умеем раскалывать камни, но делаем это быстрее, чем они, гораздо быстрее, когда впадаем в гнев. Если нас не порубят топорами, не сожгут огнем и не заколдуют, мы разобьем Исенгард вдребезги, его стены разлетятся в порошок.
— Но Саруман постарается вас сдержать?
— Ох-хо, наверное. Я об этом не забываю. Долго думал об этом. Но видите, здесь много молодых энтов, моложе меня на много поколений. Сейчас они пробудились и взбунтовались. У них на уме одно: разгромить Исенгард. Скоро они приостынут; когда подойдет время вечернего кубка, нас будет мучить жажда. А сейчас пусть шагают и поют. Дорога далека, времени на раздумье хватит. Главное, что они сдвинулись с места.
Некоторое время Древесник шагал и пел вместе со всеми, потом его голос перешел в шепот, потом он совсем перестал петь. Пин видел, что седой энт нахмурился и морщины у него прорезались глубже. Когда он взглянул на хоббита, невысоклик заметил в его глазах печаль. Печаль, но не отчаяние. Зеленые искорки ушли с поверхности в глубину, в темный колодец раздумий.
— Очень может быть, друзья, — проговорил он, — очень может быть, что в твердыне смерти мы найдем свою смерть, и что это последний поход энтов. Но если бы мы остались дома и сидели сложа руки, гибель нашла бы нас и там, рано или поздно. Эта мысль уже жила в нас, поэтому мы и выступили. В нашем решении не было поспешности. Если это — последний марш энтов, пусть он будет достоин песни. Да-да, — вздохнул великан. — Может быть, мы хоть другим племенам пригодимся, а не просто так исчезнем. По своей дороге я хотел бы идти до тех пор, пока не исполнится Предсказание и пока энты не найдут своих жен. Я бы радовался, увидев Фимбретиль. Но что я могу сделать? Песни, как и деревья, дают плоды лишь тогда, когда настает их пора, и каждый раз по-своему, а бывает, что и вянут раньше времени.
Энты шли и шли гигантскими шагами. Они спустились по длинному южному склону и начали взбираться на западный гребень хребта. Лес оставался внизу. Все реже попадались деревья, в основном это были растущие группами березы, немного выше — тощие сосенки, потом отряд вступил на совершенно безлесные каменистые склоны. Солнце скрывалось впереди за горами.
В наступающих сумерках Пин оглянулся назад. Энтов стало больше… Еще что-то произошло? Они только что шли по голым камням, а теперь вместо серого камня сзади был густой лес. И он двигался! Неужели проснулись деревья Фангорна и тоже пошли на войну через горы? Пин протер глаза, думая, что это мираж или обман зрения. Но огромные сереющие силуэты продолжали подниматься в гору. Раздавался невнятный шум, будто ветер шептал в ветвях.
Энты подходили к гребню скал. Никто из них больше не пел. Становилось темно, и было бы тихо, если бы земля не гудела под тяжелыми шагами и не был слышен шелест, как шорох опадающих листьев. Наконец энты взошли на гребень и остановились. У их ног глубоко внизу черной пропастью зияла котловина Нэн-Курунир, Долина Сарумана.
— Ночь легла на Исенгард, — сказал Древесник.
