…Поймою Малтата шла Агния. Медленно, безразлично передвигала она уставшие ноги. Ей некуда было спешить. Просто ноги по старой памяти привели ее в знакомые места. Машинально брели они по вытоптанной тропе, хотя отлично знали, что все дороги уже пройдены…

Вот и развесистая черемуха, под которой не раз Агния целовалась с Демидом… Какая она нарядная, ядреная, рясная! черные гроздья завязей еще твердые, вяжущие. Раскуси такую ягодку, и оскоминой сведет зубы. Нет, не скоро они созреют! У старой черемухи еще все впереди. Оттого-то она так пышно и раскинулась… Быть бы и Агнии еще черемухой. Каждую весну осыпать цветущим снегом свои поломанные сучья… Но не цвести Агнии… не наливать соком ядреных завязей, про то твердо знает сама Агния…

Тишина. Сонность. Полуденная дрема. Только без устали снуют труженицы-пчелы, будто золотые челноки ткут невидимый узор над смородяжником и дикотравьем в кустах чернолесья, да где-то в стороне гулко стучат топором по дереву.

– Бух! Бух! – размеренно и четко отдается в ушах Агнии.

А вот и дом Боровиковых. Шатровая почернелая крыша. Углисто-черная вильчатая верхушка мертвого тополя. Частоколовый палисадник плетеной корзиной выпирает в улицу. В палисаднике новые голубые ульи. Ворота настежь. И у ворот – желтые смолистые плахи. Боровиковы строятся… Жизнь идет своим чередом.

Но что это? Никак Демид рубит тополь?

Точно.

Рубит!

Вот он, в синих брюках, по пояс голый, загорелый, размахивает сверкающим на солнце топором и с силой вонзает его в податливый полусгнивший ствол дерева.

– Бух! Бух! – постанывает, скрипит мертвое дерево. А Агнии кажется, это не дерево скрипит. А это ее сердце натруженно и гулко ударяется под ребра. – Бух! Бух! – обливается смертельной усталостью сердце Агнии. Оно сжимается от боли с каждым ударом. – Бух! Бух! – размеренно и четко кромсает острый топор одинокое, уставшее сердце Агнии. – Бух! Бух! – гулко и тяжко колотится покинутое сердце… И щепы, желтые, кудрявые щепы летят, летят, летят. И слезы ползут по впалым, загорелым щекам Агнии…

Мариины ребятишки, оседлав раздвоенную вершину, опиливают вильчатые рога старого тополя.

Здесь же и Мамонт Петрович, и Полюшка… Ее Полюшка. И даже маленький Демка егозится возле ног Демида: собирает щепы и таскает их во двор к печке-времянке, где Мария и Анисья готовят обед.

Демка припадает на одну ножку и с трудом волочит другую – ему только что сделали переливание крови. Наклоняясь за щепами, Демка, как гусак, вытягивает назад одну ногу, а то и совсем садится на землю, и тогда уже, набрав беремя, корячится, чтобы подняться…

Эта работа – таскать желтые щепы старого тополя – дается Демке с трудом! Вообще, счастье жить досталось ему с трудом. Знает Агния, не таскать бы Демке желтые щепы старого тополя, кабы не ее Полюшка!..

Перенесенная дорога, недостаток питания, перемена воды и пищи – изнурили мальчонку болезнями. Две недели метался он в жару, бредил, исходил рвотой и поносом. Полюшка рассказывала, как он на стенке ловил какие-то одному ему ведомые пряники…

Полюшка! Как же она переменилась за эти две недели, ее Ласточка! И в кого она такая щедрая, ласковая?.. Куда девалась ее ненависть к Анисье? Враз забылись все распри отца и матери. Все ушло от нее куда-то в сторону. И она день и ночь металась около Демки, как собака, охраняя плотную, тугую дверь между жизнью и пустотой, куда ненароком мог нырнуть маленький Демка…

Может, в этом и есть смысл жизни?

Дети иногда бывают мудрее своих родителей…

Печет, печет полуденное солнце, сушит соленые слезы на потрескавшихся губах Агнии.

– Бух! Бух! – стонет дерево, гулко отдаваясь эхом окрестности.

Значит, в жизни бывает так. Нашла грозовая туча, громыхнула, вылилась дождем, и вот снова проглянуло солнце, разведрилось, опять установилась хорошая погода. Изо дня в день до того печет солнышко, такое щедрое и ласковое, что земля трескается и вянут травы. Люди млеют в духоте и зное, глядя на небо: когда же оно, наконец, лопнет и прольет дождь? Так вышло и в жизни Анисьи. Встретила ее Белая Елань грозою, дождем, ненавистью юной Полюшки, сумятицей бабьих сплетен, а теперь какая она счастливая…

Но не так вышло в жизни Агнии. Оттого-то и кололся натруженное сердце Агнии: «Бух! Бух!»

Когда Демке стало немного полегче. Полюшка носилась с ним по деревне, уверяя всех, что у него «вылитые папины глаза!»

– Ну вот нисколечко-нисколечко на Анисью не похож! Вы только поглядите!.. А какой умный-умный, ужас прямо! Демочка, сосчитай до пяти.

– Пять, шесть, – говорил Демка.

– Ах ты, мой цыпленочек! – восторгалась Полюшка. Она поила его настоем целебных трав, уговорила Шумейку поехать с нею и Демкой в районную больницу к доктору. И на свой риск и страх они с Шумейкой взялись за переливание Полюшкиной крови Демке. Каждый раз, после очередной порции, впрыснутой в ягодицу Демке, он становился воинственным и драчливым.

– Так ее! Так ее, Демид Мамонтович! – поддакивал Мамонт Петрович, когда уросивший Демка таскал Полюшку за волосы. – Ишь ты, как в тебе Полянкина кровинка-то бушует! Ничего! Значит, оклемаешься. Перезимуешь!

Мариины ребятишки тоже жалели Демку и старались наперебой ему угодить. Любопытный Гришка все приставал:

– Дем! А, Дем! Ну покажи, что у тебя там болит?..

– Нет! Ззя! – решительно ограждался Демка, загораживая больное место руками. И, сделав страшные глаза, убежденно врал: – Там бабака. Она кусается. Уф!..

Вздохнув, с шелестом и хрустом ломая иссохшие сучья, поникла сначала одна, потом другая вершина тополя. Ребятишки спрыгнули с дерева и стали помогать Демиду наклонять его в сторону дороги.

– Бух! Бух! Бух! – еще яростнее и оживленнее заработал топор.

– Бее-е-реги-ись! – раздался голос Демида.

– В сторону! Все в сторону!..

– От окон его вали! От окон! – суетился Мамонт Петрович.

Ствол дерева качнулся, дрогнул, затрещал, будто внутри его переломился хребет, и оно со стоном повалилось на землю.

Ноги у Агнии одеревенели, но она все стояла, таясь за кустами в зарослях поймы, как будто невидимая цепь приковала ее к тополю.

Черный, черный тополь! Отлопотал ты свои песни-сказки. Больше никто уже не будет вязать венки из твоих гибких веток. Не будешь ты заметать дорогу пуховой метелицей, не укроешь бредущих куда-то в поисках счастья людей. Не спрячешь от непогодья в своей листве мохнатых, жирных шмелей, и золотистые пчелы не унесут на лапках твою душистую смолку!.. Твоя тень померкла, улетучилась. И только маленькая, ершистая поросль напоминает людям, что ты еще весь не умер, что корни твои живут и взбуривают землю неуемной жаждой жизни – обновления.

И кто знает, не вырастет ли со временем из этой маленькой поросли снова могучее дерево?