Слезы и усталость застилали мглой глаза Мерриадока, когда он подходил к разбитым воротам Минас Тирита. Хоббит не замечал ни руин, ни трупов, усеявших поле. Воздух был густым от огня, дыма и тумана, душным, смрадным, ибо на поле сгорело много военных машин, и много было свалено в огненные рвы, туда падали и люди, и звери. Попадались огромные, как горы, мертвые тела мамунов из южных стран — наполовину обугленные, убитые каменными снарядами, с глазами, пронзенными меткими стрелами лучников с реки Мортонд. Дождь ненадолго прекратился, вышло солнце, но в нижних ярусах города стоял едкий запах гари.

Люди уже вышли на поле возле Ворот, расчищая дорогу после битвы, и из города вынесли носилки. Эовину осторожно уложили на мягкие подушки, останки Короля укрыли великолепным золототканым покрывалом. Их обоих окружили рохирримы с зажженными факелами. Бледные в свете солнца языки пламени колебались на ветру.

Так вступили в столицу Гондора Феоден и Эовина. При виде их все обнажали головы и почтительно склонялись. Их несли мимо пожарищ и дымов нижних ярусов каменными улицами вверх. Мерриадоку этот путь показался невыносимо долгим, он шел, как в кошмарном сне, с трудом переставляя ноги; понимал, что надо куда-то идти, но куда именно — было все равно.

Факелы перед его глазами расплывались, наконец погасли совсем, и хоббит продолжал машинально идти в темноте, думая: «Это подземный ход, он ведет в могилу, там мы все останемся». Вдруг в его сон ворвался живой голос:

— Мерри! Наконец-то! Какое счастье! Я тебя нашел.

Мерри поднял голову, туман перед глазами слегка расступился. Он увидел Пипина! Они стояли друг против друга посреди узкой улочки, вокруг никого не было. Мерри протер глаза.

— Где Король? — спросил он. — Где Эовина?

Потом зашатался, сел на какой-то порог и расплакался.

— Их понесли наверх, к Цитадели, — ответил Пипин. — Ты, наверное, заснул по дороге, а ноги продолжали идти, вот и заблудился на повороте. Когда мы не увидели тебя возле носилок, Гэндальф послал меня искать. Бедняга Мерри! Но как я рад, что снова тебя вижу. Ты ужасно утомился, я не буду тебе сразу надоедать разговорами; скажи только: ты цел? Не ранен?

— Нет, — ответил Мерри. — Кажется, нет. Только, Пин, после того как я ткнул мечом того, страшного, у меня правая рука не действует, а меч сгорел, как щепочка.

Лицо Пипина стало озабоченным.

— Пойдем-ка со мной, и как можно быстрее, — сказал он. — Жаль, что я тебя не подниму и не смогу донести. Я же вижу, ты совсем падаешь. Обидно, что тебя не положили на носилки, но их можно простить: сегодня в городе произошло столько страшных событий, что им не до бедного хоббита…

— Иногда это даже к лучшему, — ответил Мерри. — Когда тебя не замечают… Ладно, об этом потом. Помоги мне, Пин. В глазах темно, и рука очень мерзнет.

— Обопрись на меня, Мерри, дружок. Идем. Потихоньку-потихоньку. Здесь близко.

— Ты меня похоронишь? — спросил Мерри.

— Ишь чего захотел! — запротестовал Пипин, пытаясь говорить веселее, хотя сердце у него сжалось от жалости и страха. — Я тебя в Дом Целения отведу.

Пройдя немного по кривой улочке между стеной и рядом высоких каменных домов, они свернули на главную дорогу к Цитадели. Двигались очень медленно, Мерри шатался и шевелил губами, как во сне. «Так мы никогда не дойдем, — упал духом Пипин. — Неужели никто мне не поможет?»

Только он об этом подумал, мимо них пробежал мальчик, и Пипин узнал Бергиля сына Берегонда.

— Эй, Бергиль! — окликнул он.— Ты куда? Рад тебя видеть целым и невредимым.

— Я посыльный у Целителей,— сообщил Бергиль, остановившись на бегу.— Мне нельзя задерживаться.

— И не надо! — сказал Пипин.— Ты только скажи им, что у меня тут больной хоббит, фериан, понял? Он идет с поля битвы. И, боюсь, никуда не дойдет. Если Мифрандир там, обрадуй его этой новостью.

Бергиль убежал.

«Лучше будет здесь подождать»,— подумал Пипин. Он заботливо опустил Мерри на обочину и сел рядом, положив голову друга себе на колени. Потом потрогал его правую руку. Она была холодна как лед.

Гэндальф очень скоро пришел сам. Склонился над Мерриадоком, погладил его по голове и осторожно поднял на руки.

— Его должны были с почестями внести в город,— сказал маг.— Он с лихвой отплатил мне за доверие, а ведь если бы Элронд не уступил моей просьбе, вы бы, милые мои хоббиты, не пошли в Поход, и сейчас наши потери были бы во много раз тяжелее.— Маг вздохнул и добавил:— Но теперь у меня на руках еще одна забота, а судьба битвы пока не решена.

Наконец, все трое: Фарамир, Эовина и Мерриадок — оказались в постелях в Домах Целения на попечении заботливых Целителей. Правда, в те времена лекарское искусство уже не сияло, как в старину, ярким блеском, но в Гондоре целители еще славились умением лечить раны и болезни, поражавшие смертных на восток от Моря. Кроме старости. От нее лекарства не было, и поэтому здешние люди жили не намного дольше, чем в других племенах, а счастливцев, переступивших порог столетия в полной силе, можно было на пальцах перечесть.

Дольше других жили потомки родов, в чьих жилах текла более чистая кровь. В последнее время Целители были очень обеспокоены появлением и распространением новой болезни, от которой пока не было спасения.

Ее называли Черным Помрачением, и распространяли ее Назгулы. Заболевшие постепенно впадали в глубокий сон, замолкали, холодели и в конце концов умирали. Лекари и няньки в Домах Целения подозревали, что именно эта страшная болезнь поразила невысоклика и Королевну Рохана. До полудня они еще что-то говорили, бредили во сне; целители внимательно прислушивались, в надежде, что, может быть, поймут, что мучает больных, и смогут облегчить их страдания. Но оба скоро замолчали, забылись в тяжелом непробудном сне, а когда солнце стало склоняться к западу, их лица покрыла серая тень. Фарамир, наоборот, метался в горячке, и никакие средства не помогали снять жар.

Гэндальф в тревоге ходил из одного покоя в другой, и няньки повторяли ему каждое слово, услышанное из уст больных. Так здесь прошел весь день, в то время как Великая Битва на полях Пеленнора продолжалась с переменным успехом. Маг ни во что не вмешивался. Наконец небо на западе заполыхало красным заревом заката, и посеревшие лица больных осветились его обманчивым светом. Тем, кто был рядом, показалось на миг, что к ним возвращается здоровый румянец, но увы! Потух закат, погасла обманная надежда.

Глядя на красивое лицо Фарамира, старшая из женщин-целительниц, Йорета, заплакала, ибо все в городе любили молодого рыцаря.

— Если он умрет, будет большое несчастье! — сказала она.— Жили бы на свете Короли Гондора, как раньше! В старых книгах написано, что «в руке Короля — целительная сила». Так раньше узнавали настоящих Королей.

Гэндальф, стоявший рядом, ответил ей:

— Пусть все запомнят твои слова, Йорета! В них — надежда. Что, если Король в самом деле вернулся в Гондор? Ты не слышала, что нового говорят в городе?

— У меня тут хлопот полон рот, я не слушаю, что где говорят,— ответила она.— И надеюсь лишь на одно — что эти убийцы не доберутся до Домов Целения и не потревожат моих больных!

Гэндальф вышел быстрым шагом. Небесный пожар погас, вершины гор побледнели. На равнину спустился вечер, серый, словно пепел.

После захода солнца Арагорн, Эомер и князь Имрахил со своими военачальниками вернулись к городским стенам. Остановившись у разбитых ворот, Арагорн сказал:

— Смотрите, солнце зашло в костер! Это знак многих потерь и перемен в мире. Старое погибает, чтобы могло прийти новое. Но этим городом и государством столько веков правили Наместники, что если я войду в него непрошенным гостем, могут возникнуть раздоры и сомнения, опасные в дни войны. Значит, мне нельзя ни входить в столицу, ни заявлять какие бы то ни было права, пока не выяснится, кто одержал окончательную победу: мы или Мордор. Я прикажу своим воинам поставить шатры на поле и буду ждать, чтобы Правитель города сам позвал меня.

— Но ты уже поднял Знамя Королей и показал герб рода Элендила,— сказал Эомер.— Неужели ты стерпишь, если им не окажут надлежащей чести?

— Не стерплю,— сказал Арагорн.— Но время еще не пришло. Я не хочу ни с кем ссориться, кроме Врага и его слуг.

Тут свое слово сказал князь Имрахил:

— Если позволишь близкому родичу Денэтора сказать, что он думает, то я считаю: ты решил мудро. Денэтор упорен в борьбе и горд, но уже стар. Он очень странно ведет себя с тех пор, как увидел раненого сына. И вместе с тем негоже тебе, как нищему, стоять у ворот.

— Не как нищему,— ответил Арагорн,— а как вождю Следопытов, не привыкшему к городам и домам.

И Арагорн приказал свернуть свой флаг, но сначала снял Звезду Северного Королевства и отдал ее на сохранение сыновьям Элронда.

Князь Имрахил и Эомер попрощались с Арагорном и вошли в город без него. На всех улицах их шумно приветствовали люди. В Башне они надеялись застать Наместника, но его кресло в Большом Зале оказалось пустым, а в середине зала под балдахином лежал на высоком ложе Феоден сын Фингла, Король Рохана. Двенадцать факелов горели вокруг, и двенадцать воинов Рубежного Края и Гондора стояли в карауле. Смертное ложе Короля было убрано в его цвета — зеленое с белым, покрывало было златотканым, на нем сверкал обнаженный меч, и в ногах Феодена лежал его щит. Седые волосы словно струились по покрывалу, мягко искрясь в прихотливом свете факелов, лицо казалось помолодевшим, но исполненным покоя, которого не знает молодость. Казалось, Король спит.

Долго стояли два друга у гроба Короля, потом князь Имрахил произнес:

—Где Наместник? И где Мифрандир?

Один из воинов, стоявших в карауле, ответил:

— Наместник Гондора пребывает в Домах Целения.

Тогда спросил Эомер:

— А где моя сестра Эовина? Она заслужила место рядом с Королем и не меньшую славу. Почему ее нет здесь? Где ее положили?

И ответил ему князь Имрахил:

— Королевна была жива, когда ее уносили с поля боя. Разве ты не знал об этом, Эомер?

Так в сердце Эомера неожиданно вошла надежда, а вместе с ней новые тревоги и опасения. Эомер молча вышел из зала, Имрахил последовал за ним. Была уже ночь, на небе светили звезды. У дверей Домов Целения они встретили Гэндальфа, рядом с которым шел человек в сером плаще. После приветствия Имрахил объяснил:

— Мы ищем Наместника. Нам сказали, что он находится в этих Домах. Он ранен? И где Эовина?

— Эовина здесь,— ответил Гэндальф.— Она жива, но на пороге смерти. Фарамир ранен, как тебе сказали, отравленной стрелой, и тоже лежит здесь. Сейчас он Наместник Гондора, ибо Денэтор отошел к праотцам, и его дом теперь — горсть пепла.

Они подивились тому, что он сказал, и опечалились.

— Значит, без радости придется нам праздновать победу,— сказал Имрахил.— Большой ценой она оплачена, если в один день Рохан и Гондор утратили государей. Рохирримами командует Эомер. А кто будет править Городом? Может быть, послать за Арагорном?

— Он здесь,— отозвался человек в плаще. Он выступил вперед, и в свете фонаря, висевшего над входом, они узнали Арагорна, скрывшего доспехи под серым лориэнским плащом. Из всех знаков отличия и украшений он оставил лишь зеленый камень Галадриэли.

— Я пришел, уступив просьбе Гэндальфа,— продолжал Арагорн,— но только как предводитель дунаданов из Арнора. Править городом, пока не придет в себя Фарамир, должен князь Дол Эмроса. А в нашей общей борьбе с Врагом, я думаю, всем надо подчиниться Гэндальфу.

Остальные согласились с ним.

— Решено,— сказал Гэндальф.— А теперь поспешим в Дом. Арагорн сейчас — последняя надежда на спасение. Ибо сказала Йорета, опытная целительница: «В руке Короля — целительная сила. Так узнают настоящих Королей».

Арагорн вошел во двор первым, остальные за ним. У порога одного из домов стояли в карауле два гвардейца в черном с серебром: цвета Белой Башни. Один был высок и широкоплеч, другой — ростом с ребенка. Этот маленький при виде входящих вдруг удивленно и радостно закричал:

— Бродяжник! Вот здорово! Ты знаешь, я сразу догадался, что это ты плывешь на черном корабле. Но все кричали: «Пираты, пираты!», и меня никто не слушал. Как тебе это удалось?

Арагорн, смеясь, взял хоббита за руку.

— Я тоже рад нашей встрече,— сказал он.— Но сейчас не время для рассказов о дорожных приключениях.

Имрахил повернулся к Эомеру:

— У нас теперь так разговаривают с королями? — спросил он.— Надеюсь, короноваться он будет под другим именем?

Арагорн услышал его слова и ответил князю:

— Разумеется, под другим. На благородном старинном наречии мое имя — Обновитель и Элессар Камень Эльфов,— при этих словах он поднял зеленый камень, висевший на груди.— Но мой род — если я стану основателем рода,— примет и это имя. На языке Нуменора Бродяжник звучит неплохо: Тельконтар. Я буду зваться так, и мои прямые потомки тоже.

С такими словами он вошел в Дом Целения и направился в комнаты, где лежали больные. Гэндальф по пути рассказывал ему о подвигах Эовины и Мерриадока.

— Я много времени провел у их постелей,— сказал маг.— Они разговаривали в бреду, прежде чем погрузиться во тьму. Кроме этого, мне дано видеть, и я далеко вижу.

Арагорн поспешил сначала к Фарамиру, потом пошел к Эовине и, наконец, к хоббиту. Осмотрев их раны и вглядевшись в лица, глубоко вздохнул.

— Понадобятся все мои силы и знания,— сказал он.— Жаль, что среди нас нет Элронда, он — старший в нашем роду и мудрейший среди нас.

Эомер, видя, что Арагорн не только опечален, но и чуть не падает от усталости, предложил:

— Может быть, тебе надо сначала отдохнуть или хотя бы подкрепиться?

Арагорн ответил:

— Нет. Этим троим, особенно Фарамиру, каждая минута промедления может стоить жизни. Они не могут ждать.

Он подозвал старую Йорету и спросил:

— Правда ли, что в этом доме есть запас целебных трав?

— Правда, господин,— ответила она.— Но для всех, кому нужна помощь, у нас трав не хватит. Не знаю, где их теперь брать. В городе после таких страшных пожаров ничего не найдешь, мальчиков-посыльных у нас совсем мало, дороги отрезаны. Мы уже забыли, когда в последний раз прибывали торговцы травами из Лосарнака. Используем то, что есть, достойный господин; поверь, что стараемся, как лучше.

— Поверю, когда увижу,— сказал Арагорн.— Не хватает не только трав, но и времени на разговоры. Есть у тебя листья ацеласа?

— Не знаю, достойный господин,— ответила Йорета, — я такого названия не слышала. Могу спросить у Главного Собирателя Зелий, он должен знать старые названия.

— Их еще называют Королевскими листьями,— объяснил Арагорн.— Может быть, ты эти слова слышала? Так говорят в деревнях.

— Ах, Королевские листья! — воскликнула Йорета.— Конечно, знаю, если бы мне сразу так сказали, я бы сразу и ответила. Нет, у нас их нет. Я и не знала, что они имеют целебные свойства. Сама часто говорила сестрам, когда мы встречали их в лесу: «Это Королевские листья». Да, так и говорила. И еще говорила: «Странное название, интересно, зачем их так называют; если бы я была Королем, я бы у себя в саду что-нибудь покрасивее посадила». Пахнут они, правда, очень приятно, если растереть их в ладонях. Может быть, я не так говорю, не просто приятно, а освежающе.

— Очень освежающе,— сказал Арагорн.— Так вот, если ты любишь Фарамира, дай языку отдохнуть и поработай ногами: найди эти листья. Перерой весь город, но хоть один лист принеси.

— Если в городе ничего не найдется,— вмешался Гэндальф,— я поскачу в Лосарнак и возьму с собой Йорету, чтобы она не своим сестрам, а мне показала их в лесу. А мой Серосвет покажет ей, как надо по-настоящему спешить!

Отправив Йорету, Арагорн приказал другим женщинам нагреть воды, а сам сел возле Фарамира и, взяв одной рукой руку больного, другую наложил ему на лоб, влажный от пота. Фарамир не пошевелился, не ответил на прикосновение, а дышал все слабее.

— Последние силы его покидают,— сказал Арагорн, обращаясь к Гэндальфу.— Но не только рана тому причиной. Смотри, она хорошо затягивается. Если бы, как ты думал, в него попала стрела Назгула, он бы не пережил ночи. Его, наверное, ранил южанин. Кто вынул стрелу? Она цела?

— Стрелу вынул я,— сказал Имрахил.— И наложил первую повязку. Стрелу я не сохранил, был бой. Если не ошибаюсь, стрела была обыкновенная, какими пользуются южане. Может быть, отравленная. Я поверил, что ее выпустил Крылатый Призрак, потому что как иначе объяснить всю эту горячку и болезнь? Рана неглубокая, важные жилы не задеты. Чем ты это объяснишь?

— Здесь все смешалось: утомление, боль от отцовской немилости, рана и, что хуже всего, дыхание Черных сил,— ответил Арагорн.— Фарамир закаленный боец, но еще до Битвы на полях Пеленнора он долго пробыл в тени Вражьих гор. Эта Тень постепенно входила в него, даже во время жарких схваток! Очень жаль, что я не смог прибыть раньше!

В эту минуту в покой вошел Главный Собиратель Зелий.

— Достойный господин спрашивал про Королевские листья, как их называют простолюдины, или Ацелас по-научному, или как говорят те, кто имеет понятие о языке Валинора…

— Я имею,— прервал его Арагорн,— но мне безразлично, как ты их назовешь, асеа аранион или Королевские листья, лишь бы они у тебя были.

— Прошу простить меня, достойный господин,— продолжал Собиратель.— Я рад, что вижу перед собой человека ученого, а не обычного военачальника, но увы, этого зелья мы не держим в Домах Целения, где лечим только серьезно больных и тяжело раненных. Это же зелье, насколько мне известно, не содержит ценных свойств, за исключением того, что освежает воздух и распространяет приятный запах, рассеивая преходящее состояние утомления. Ты, вероятно, веришь сомнительным присловьям, которые повторяют старухи вроде уважаемой Йореты, например:

Мне ведомы эти слова, но я привык считать, что это обычная побасенка, прилипшая к языкам болтливых женщин. Ты сам можешь судить, достойнейший, есть ли в ней смысл. Правдиво лишь то, что старики пьют отвар этого зелья, которое якобы помогает от головной боли…

— Именем Короля, иди отсюда и найди какого-нибудь старика, у кого оно есть, не такого ученого, но потолковее тех, кто хозяйничает в этом Доме! — закричал Гэндальф.

Арагорн опустился на колени возле ложа Фарамира, не снимая руки с его лба. Было видно, что он ведет с болезнью трудную борьбу. Лицо Арагорна побледнело от напряжения; время от времени он повторял имя Фарамира, но его голос куда-то уходил, и присутствующим казалось, что сам Арагорн уходит от них в темноту, ища заблудившегося там друга. Так продолжалось долго.

Наконец, прибежал Бергиль, неся шесть длинных листьев, завернутых в платочек.

— Вот Королевские листья, господин,— сказал мальчик.— Они не очень свежие, их рвали две недели назад. Но может быть, они еще годные?

Взглянув на Фарамира, мальчик расплакался. Но Арагорн вдруг улыбнулся.

— Конечно, годные,— сказал он.— Самое плохое позади. Останься здесь и думай про хорошее.

Он выбрал два листа побольше, положил на ладонь, подышал на них, потом раскрошил в руках. Покой наполнился живительным запахом, как будто воздух зазвенел. Арагорн бросил растертые листья в сосуд с горячей водой, который принесли няньки.

В сердцах всех, кто был в комнате, ожила надежда. Запах ацеласа будил воспоминания о сверкающих утренних росах под безоблачным небом, нес вести из страны вечной весны. Арагорн встал, глаза его смеялись. Он придвинул сосуд к изголовью Фарамира.

— Смотри, смотри! — шептала Йорета стоявшей рядом женщине.— Кто бы мог подумать? Это зелье еще лучше, чем говорили. Пахнет, как розы из Имлох Мела, которые я видела, когда была девочкой. Истинно королевский запах.

Фарамир вдруг пошевелился, открыл глаза, посмотрел на склоненного над ним Арагорна разумно и с любовью. Потом тихо произнес:

— Ты звал меня, Король. Я здесь. Что прикажешь?

— Прикажу, чтобы ты больше не блуждал во мраке. Пробудись, Фарамир! — ответил Арагорн.— Ты утомился. Отдыхай, ешь, набирайся сил и будь готов к моему возвращению.

— Буду готов, государь,— сказал Фарамир.— Разве можно лежать в бездействии, когда Король вернулся?

— Пока прощай,— сказал Арагорн.— Мне надо идти к другим, которым я тоже нужен.

И он вышел вместе с Гэндальфом и Имрахилом. Берегонд и его сын Бергиль остались с Фарамиром, не скрывая радости. Прежде, чем закрылась дверь покоя, Пипин, семенивший за Гэндальфом, услышал восклицание старой Йореты:

— Король! Слышали?! Что я вам говорила? В руке Короля — целительная сила, вот что я сказала.

Весть о чуде молниеносно разнеслась по Домам Целения, и вскоре весь город говорил, что вернулся настоящий Король и исцеляет всех, кто получил раны в бою.

Тем временем Арагорн стоял у ложа Эовины и говорил:

— Королевна получила тяжелые раны, приняла на себя страшный удар. Сломанное плечо перевязано правильно и должно срастись, если у нее хватит сил выжить. В левой руке, которой она держала щит, раздроблена кость, но главной причиной недуга являются не эти раны, а правая рука, в которой был меч. Кости в ней целы, а сама рука омертвела. Увы! Эовина встретилась с тем, кто был значительно сильнее ее разумом и телом. Кто осмеливается поднять меч на подобного противника, должен быть крепче стали — иначе убивает само столкновение. Злая судьба поставила такого врага на ее пути. Ибо она молода и красива, красивее всех королевских дочерей. Мне трудно о ней говорить. Когда я первый раз ее увидел и понял ее печаль, мне показалось, что я смотрю на белый цветок, стройный, гордый и нежный, как лилия, и вместе с тем в ней чувствовалась такая твердость, будто эльфы выковали этот цветок из стали. Может быть, холод уже давно сковал его соки, и потому цветок был еще прям, сладок и горек одновременно, красив на вид, но уже ранен и осужден на раннее увядание и смерть? Болезнь давно прокралась к ней, правда, Эомер?

— Удивлен я, что ты меня об этом спрашиваешь, Властитель,— ответил Эомер.— Я тебя не обвиняю ни в этом, ни в чем другом, но я знаю, что Эовину, мою сестру, не тронул холод, пока она не увидела тебя. У нее бывали заботы и опасения, которыми она делилась со мной, когда Причмок держал нашего Короля под своим зловредным влиянием. Эовина заботилась о Феодене, все больше тревожась о нем. Но не это привело ее на роковой путь!

— Друг! — вмешался Гэндальф.— У тебя всегда были кони, военные подвиги, вольное поле, в то время как сестра твоя, с не менее отважной душой, родилась женщиной. Ее уделом стала забота о старике, которого она любила, как родного отца. Ей выпало смотреть, как он дряхлеет и теряет славу. Она чувствовала себя униженной и еще менее нужной, чем палка, на которую опирался седой Король. Ты думаешь, что Причмок лил яд только в уши Феодена? «Старик, впадающий в детство! Что такое двор Эорла? Дымная лачуга, в которой бандиты и всякий сброд напиваются, как скоты, а их пащенки возятся на полу с псами!» Это слова Сарумана, хозяина Причмока. Ты ведь их слыхал? Ясно, что Причмок осторожнее и осмотрительнее выражался под крышей Феодена. Если бы любовь к тебе, Эомер, и верность своему долгу не замыкали ее уст, ты бы мог услышать эти слова и от своей сестры. Кто знает, что произносила она, когда оставалась одна в бессонные ночи, в четырех стенах, думая о том, как с каждым днем оскудевает ее жизнь, и чувствуя себя диким зверьком в тесной клетке!

Эомер не ответил. Он смотрел на сестру, будто в ином свете увидел сейчас дни детства и юности, проведенные вместе с ней. Но Арагорн сказал:

— Я знаю, о чем ты думаешь, Эомер. Из всех ударов, которые нам готовит судьба на этом свете, мало найдется таких горьких и позорных для сердца мужчины, как невозможность ответить взаимностью на любовь столь красивой и смелой девушки. Боль и печаль ни на минуту не оставляли меня с тех пор, как я простился с Королевной в Дунгарском Укрытии, оставив ее в глубоком отчаянии. Страх на Тропе Умерших не пересилил во мне страха за дальнейшую судьбу Эовины. Но я говорю, Эомер, что тебя она любит больше, чем меня, ибо тебя она хорошо знает, а во мне полюбила тень и мечту, надежду на славу и великие подвиги, очарование далеких от Рохана неведомых стран.

Может быть, мне удастся исцелить ее тело, вызвать ее к живым из долины смертной тени. Но я не знаю, что ее ждет здесь: надежда, забвение или отчаяние. Если она проснется в отчаянии, то умрет; чтобы ее спасти, понадобится лекарство, которое я не смогу ей дать. И это будет огромная потеря, ибо своими подвигами твоя сестра покрыла себя славой и заняла подобающее место среди достойнейших правительниц мира!

Арагорн нагнулся, заглянул в лицо Эовины, белое, как лилия, застывшее, как резной камень, покрытый льдом. Он поцеловал ее в лоб и ласково зашептал:

— Проснись, Эовина дочь Эомунда! Враг погиб от твоей руки! Проснись!

Девушка не шевельнулась, только глубже задышала, белое покрывало на ее груди слегка поднялось и опало. Арагорн взял еще два листа ацеласа и бросил в кипяток. Этим отваром он вытер лоб и холодную правую руку девушки, неподвижно лежавшую поверх покрывала.

Может быть, Арагорн в самом деле обладал забытой колдовской силой древнего племени с Заокраинного Запада, а может быть, его слова взволновали присутствующих, но когда легкий аромат целебного зелья разнесся в воздухе, всем показалось, что от окна повеял ветер, в котором не было никакого запаха, а просто свежесть, не испорченная ничьим дыханием, прилетевшая прямо со снежных вершин из-под звезд или дальнего морского берега, омытого серебряной пеной.

Проснись, Эовина, королевна Рохана!— повторил Арагорн, беря ее правую ладонь в свою и чувствуя, как теплеет рука.— Пробудись. Тень ушла, мрак рассеялся, мир снова светел.— Он отступил, передавая руку девушки Эомеру.— Позови ее ты, Эомер! — сказал он и тихо вышел из покоя.

— Эовина! Эовина! — рыдая, воскликнул Эомер.

Девушка открыла глаза.

— Эомер! Какое счастье. Мне говорили, что ты убит. Но нет, это были только злые голоса во сне. Я долго спала?

— Недолго, сестра,— ответил Эомер.— Не думай об этом.

— Я очень устала,— сказала девушка.— Как странно. Мне надо немного отдохнуть. Скажи, что с Королем Рохана? Увы, я знаю, это был не сон, не обманывай меня. Он погиб, он это предчувствовал.

— Он умер,— сказал Эомер.— Но перед смертью просил передать слова прощания Эовине, которую любил больше, чем родную дочь.

— Это печальная новость, но вместе с тем это добрая весть, о такой смерти для него я не могла даже мечтать в хмурые дни, когда мне казалось, что Дом Эорла стал хуже нищей пастушьей хижины. А что стало с его оруженосцем, невысокликом? Эомер, ты должен возвести его в рыцари Рубежного Края за доблесть!

— Он лежит здесь, рядом, я сейчас к нему пойду,— вмешался Гэндальф.— Эомер пока останется с тобой. Но не говори о войне и печали, пока не окрепнешь. Мы все рады, что ты проснулась, скоро будешь здорова и полна надежды, самая храбрая из королевен!

— Здорова? Может быть. Буду настолько здорова, чтобы заменить на пустом седле упавшего воина, пока нужны бойцы. Но полна надежды? Не знаю,— ответила Эовина.

Гэндальф и Пипин вошли в покой, где лежал Мерри, и застали Арагорна у его изголовья.

— Бедный мой любимый Мерри!— заплакал Пипин, подбегая к кровати.

Ему показалось, что другу стало еще хуже, его лицо посерело и как бы постарело, в нем было столько печали. Пипин испугался, что Мерри умирает.

— Не бойся,— успокоил его Арагорн.— Я пришел вовремя и успел его позвать. Он вернется. Он очень устал, и ему больно. С ним то же, что и с Эовиной, потому что он осмелился ударить страшного противника. Но это скоро пройдет, в нем живет сильный и веселый дух. О пережитом горе Мерри никогда не забудет и станет от этого мудрее, но веселье в сердце сохранит.

Арагорн положил ладонь на лоб Мерриадока, ласково погладил его по кудрявой голове, тронул его веки и позвал по имени. А когда запах ацеласа наполнил комнату, словно аромат садов и вересковой поляны, гудящей от пчел в солнечный день, Мерри вдруг очнулся и заявил:

— Есть хочу. Который час?

— Время ужина прошло,— серьезно ответил Пипин,— но я постараюсь принести что-нибудь перекусить, если здешние люди не откажут.

— Конечно, не откажут,— сказал Гэндальф.— Все, что найдется в Минас Тирите, будет охотно предложено рыцарю Рохана, прославившему свое имя.

— Отлично! — воскликнул Мерри.— В таком случае, сначала я попрошу ужин, а потом трубочку…— и вдруг погрустнел.— Нет, трубки не надо. Я, наверное, больше никогда не буду курить.

— Почему? — спросил Пипин.

— Потому,— ответил медленно Мерри,— что он погиб. Я все вспомнил. Когда он прощался со мной, то жалел, что не успел поговорить об искусстве курить трубочное зелье. Это были почти последние его слова. Теперь я никогда не смогу закурить трубку, чтобы не вспомнить про него, Пипин, и про тот день, когда он подъехал к Исенгарду и так вежливо с нами разговаривал.

— Наоборот, кури трубку и вспоминай о нем! — сказал Арагорн.— У него было благородное сердце, и он был великим Королем. Он остался верен присяге и вырвался из мрака в свое последнее ясное утро. Недолго ты ему служил, но об этой службе сохранишь светлое и гордое воспоминание до конца дней.

Мерри улыбнулся.

— Хорошо, пусть будет так,— сказал он.— Если Бродяжник достанет мне все, что для этого надо, я буду курить и думать. У меня в мешке было трубочное зелье, лучшее из запасов Сарумана, но я не знаю, что с ним стало после Битвы.

— Ты сильно ошибаешься, господин Мерриадок, если думаешь, что я прошел через горы и пробил в Гондор дорогу огнем и мечом для того, чтобы снабжать зельем растяпу-солдата, потерявшего снаряжение,— ответил Арагорн.— Если твой мешок не найдется, обратись к здешнему Главному Собирателю Зелий. Он тебе объяснит, что ему неизвестно, обладает ли требуемое зелье какими-нибудь достойными свойствами, но сообщит, что в народе оно называется трубочным зельем, по научному — галена, а в языках разных племен так и этак; потом угостит тебя полузабытым присловьем в стихах, смысла которого сам не понимает, и с прискорбием уведомит, что в Домах Целения нет такого лекарства, так что развлекайся размышлениями об истории его названия. А сейчас я должен тебя покинуть. На такой постели, как та, в которой ты тут нежишься, я не спал с тех пор, как ушел из Дунгарского Укрытия, а со вчерашнего дня еще и не ел ничего.

Мерри схватил его руку и расцеловал.

— Прости меня, мне очень стыдно! — сказал он.— Иди, не думай обо мне. С того самого вечера в Пригорье мы тебе одни хлопоты доставляем. Но уж так мы, хоббиты, устроены, что в серьезные минуты говорим пустые слова. Боимся слишком много сказать. А когда не до шуток, у нас слов не хватает.

— Это я хорошо знаю,— ответил Арагорн.— Поэтому и плачу тебе той же монетой. Да здравствует Хоббитшир и неистощимое жизнелюбие!

Он поцеловал Мерриадока и вышел, взяв с собой Гэндальфа.

Пипин остался у постели друга.

— Кто может сравниться с Арагорном в целом свете? — воскликнул он.— Разве только Гэндальф. Мне кажется, между ними есть какое-то родство. Слушай, разиня, мешок у тебя под кроватью,— когда мы встретились, он у тебя за плечами был. Бродяжник, наверное, на него смотрел, когда с тобой расправлялся. Да и у меня есть запасец трубочного зелья. Вот, бери — это Долгодонские листья. Набей пока трубочку, а я побегу поищу еду. Потом можно будет расслабиться. Эх, и наговоримся! Пора спускаться на землю. Мы, Туки и Брендибаки, не умеем долго жить на высоте.

— Не умеем,— признался Мерри.— Во всяком случае, я пока не умею. Но, Пипин, мы уже умеем увидеть высокое и отдать ему честь. Я думаю, что лучше всего просто любить то, к чему сердце тянется. С чего-то надо начинать, и корни должны быть,— а в Хоббитшире почва подходящая, можно глубоко зарыться. Но есть вещи глубже и выше. Если бы не они, ни один дед не мог бы копаться в своем огороде, наслаждаясь миром, хотя не всякий дед про это знает. Я рад, что теперь кое-что про них понял… Только сам не пойму, с чего я про все это разболтался. Дай-ка табачку. И достань из мешка мою трубочку, если она еще цела.

Арагорн и Гэндальф пошли к Главному Попечителю Домов Целения и попросили его еще некоторое время продержать Фарамира и Эовину в постелях и ухаживать за ними получше.

— Королевна Эовина будет рваться из постели, — сказал Арагорн,— и захочет поскорее выйти в мир, но постарайся удержать ее хотя бы в ближайшие десять дней.

— Что до Фарамира,— сказал Гэндальф,— то придется ему вскоре сказать о смерти отца, но всю правду о безумии Денэтора он не должен знать, пока совсем не поправится и не приступит к новым обязанностям. Проследите, чтобы свидетели страшных событий, Берегонд и фериан, не проговорились.

— А как нам быть со вторым ферианом, по имени Мерриадок, который лежит больной? — спросил Попечитель.

— Похоже, что завтра он попробует встать,— ответил Арагорн.— Можно ему разрешить, если захочет. Пусть немного погуляет с помощью друзей.

— Удивительное племя,— промолвил Попечитель, качая головой.— Очень крепкая порода!

У входа в Дома Целения собралась толпа, которая ждала Арагорна. Люди пошли за ним, а когда он поужинал, стали просить, чтобы он исцелил одним родственников, другим друзей, тяжело раненых или отравленных зловредной Тьмой. И Арагорн встал и вызвал на помощь сыновей Элронда, и они втроем до поздней ночи ходили по городу, помогая больным и раненым.

И шла по городу молва: «Настоящий Король вернулся». Гондорцы сразу назвали его Камнем Эльфов из-за зеленого камня, который сверкал у него на груди; так собственный народ подтвердил имя, данное ему при рождении.

Поздно ночью, когда силы почти покинули Арагорна, он завернулся в плащ и тайно вышел из города и последние часы перед рассветом проспал в шатре. Увидев утром на Белой Башне флаг Дол Эмроса, на котором, словно лебедь, колыхался на голубой волне белый корабль, люди удивились и спрашивали себя, не приснилось ли им возвращение Короля?