…Проснулся я, словно меня кто-то толкнул – и в бок, и в плечо, и в затылок, как бы во все сразу. В комнате и за окном было темно. «Молодка-то, наверное, уже на месте, в гумне», – подумал я, вскакивая с кровати. Все вокруг было каким-то зыбким, как если бы я оказался посреди кроны полуночного дерева с мириадами застывающих во сне листьев и порхающих меж них мотыльков. Иногда, словно от порыва ветерка, один из этих листков вздрагивал, будто хотел сказать: «Что же ты медлишь?»

Не берусь судить – на самом ли деле происходило со мной то, что я теперь описываю, или только померещилось. Но каким бы невероятным и немыслимым ни было случившееся дальше, я все отлично помню.

Спустившись со второго этажа, я повернул за угол гостинички и направился к гумну по тропинке. При этом мне казалось, что я как бы даже не иду, а плыву над нею вместе с сиянием месяца, а мой затылок следует за мною подобно шлейфу или как хвост за собакой. Я приблизился к гумну; из темной его глубины валил теплый запах зерна и слышалось чье-то сонное сопение.

«Трактирщица заждалась меня и уснула, – подумал я, проникая внутрь. – Милая уже спит, утомившись от дневных трудов».

Поначалу трактирщица сопротивлялась, как это любят делать дамы, изображая себя порядочными, но быстро уступила моему решительному натиску и вскоре уже пылала страстью – несколько раз в знак признательности она даже лизнула меня горячим языком в ухо. Признаться, мне показалось странным, что язык у трактирщицы какой-то очень уж длинный и тонкий, словно ремешок. Мало-помалу я стал замечать все новые странности в ней: во-первых, она была мускулистее, чем это обычно водится. Она стискивала меня в своих объятиях с такой силой, что кости мои трещали. А во-вторых, она оказалась намного волосастее, чем можно было ожидать. Немного придя в себя, я обнаружил, что не только ее руки, и ноги, но даже и сами щеки покрыты густой растительностью!

«Что такое, уж не мерещится ли мне все это?» – подумал я.

Тут в окошко гумна заглянула луна, и я увидел, что в моих объятиях была вовсе не трактирщица, а молодая медведица. И медведица увидела меня тоже. С минуту мы в полном изумлении смотрели друг на друга, после чего медведица вскочила и, словно от стыда, закрыв лапой морду, опрометью выскочила из гумна. Вероятно, она поджидала здесь медведя и перепутала меня с ним, как я перепутал ее с трактирщицей. Нужно было срочно ретироваться, ведь ее медведь мог явиться сюда в любую минуту и рассвирепеть, поняв, чем мы тут с его подружкой занимались.

Я быстро выбрался из гумна и вернулся в гостиницу. Меня распирало негодование на трактирщицу, которая не пришла на свидание, в результате чего я оскоромился с медведицей. Да мыслимо ли такое вообще, чтоб вступить в любовную баталию с лесным зверем? Медведица ведь сожрать меня могла, если б я в чем оплошал!

Я выпил водки и сел на кровать, продолжая размышлять о невероятном происшествии, участником которого мне довелось стать. Из темноты приплыл и встал на место мой затылок; новые подробности недавней любовной баталии с медведицей ударили мне в глаза. Вдруг что-то мохнатое ткнулось мне в щеку. Откуда же явилось это мохнатое? Вздрогнув, я обнаружил, что не сижу на кровати, а уже лежу, сморенный водкой.

«Неужели это медведица, не насытившаяся моими ласками, прокралась в гостиницу и нашла меня даже тут?» – с ужасом подумал я и, вскочив, зажег свечу.

Каково же было мое недоумение, когда вместо медведицы у кровати я увидел трактирщика, стоявшего на четвереньках. Он был одет в бабье платье, с алых губ его в черную бороду скатывалась сластолюбивая слюна. Этой-то бородой угрюмый трактирщик и ткнулся мне в щеку.

– Барин, я твой! О, барин! – вращая огромными своими глазищами, жарко шептал трактирщик. – Возьми меня! Скорее!

– Да ты ополоумел! – вскричал я.

Трактирщик быстро-быстро закивал головой в знак согласия.

– Иди к своей жене, дурак!

– Она не люба мне, барин! Вовсе не нужны мне бабы!

– Как так?! Да у тебя жена красавица! – воскликнул я, пытаясь собраться с мыслями.

Тут трактирщик сказал, что женат он только для видимости, что жену свою терпеть не может и что запер ее на ключ, чтобы та не смогла помешать ему прийти ко мне. Особенно же меня поразили его слова о том, что он полюбил меня сразу же, как только увидел в трактире, и едва дотерпел до ночи в предвкушении свидания со мной.

Я схватил его за ворот и, подтащив к выходу, пинком вышвырнул из номера.

– Барин, барин, умоляю – сжалься! – стоя на коленях, застонал трактирщик.

Тут мне в голову пришла остроумная идея:

«А что, если препоручить медведю-рогоносцу трактирщика, а самому тем временем нанести визит его женушке?»

– Ну что ж, – сказал я. – Если ты хочешь любовных утех, ступай в гумно у околицы, готовься, я скоро буду!

Потерявший всякий разум трактирщик поспешил к гумну, а я спустился на первый этаж гостиницы, где томилась молодка, запертая трактирщиком. Поднажав плечом, я выбил дверь и вошел в комнату. Тишина, только кто-то посапывает во сне на кровати. Наученный горьким опытом, я внимательно прислушался к сопенью: не медвежье ли оно, к случаю? Но нет – сопение было тихое, ровное, явно человечье. Это, конечно, жена трактирщика. Я нырнул к ней в постель и немедленно принялся за дело; молодка вздрогнула от неожиданности, но быстро пришла в себя и зашептала мне в ухо слова ободрения.

Впрочем, утехам с трактирщицей я предавался недолго – после медведицы все мои члены ныли, будто побывали в жерновах. Да и честно сказать, в кровать к трактирщице я, вообще, сунулся лишь по той же причине, по которой выпивший горькую пилюлю берет в рот ложку меду. Кому охота носить неприятную оскомину?

Наскоро покончив с трактирщицей, я поднялся к себе в номер и рухнул на кровать.

* * *

Мне снилось, что я танцую на балу. Открыв глаза, я обнаружил, что стою посреди номера в позе вальсирующего кавалера: руки были устремлены вперед и согнуты в локтях, как если бы они обнимали партнершу по танцам. Я был одет, и даже с кивером на голове. За окном светало; в номере был совершенный беспорядок, словно всю ночь здесь шла бесшабашная гулянка, в которой участвовало с дюжину гусар. Голова моя гудела, во рту все горело адским огнем. Я налил в стакан из бутылки, выпил и как-то само собою потихоньку запел.

Явившийся Тимофей принялся прямо на мне очищать одежду.

– Эва сколь репейников да шерсти к вам поналипло, – сокрушенно говорил он.

Я спросил у слуги, как ему спалось, но тот в ответ лишь крякнул.