ВОЗВРАЩЕНИЕ
В мастерской было битком народу. Среди разрушающегося гипса и нетленной бронзы шлялись девицы неопределенного пола и возраста. Одни из них были затянуты в брюки так, что отчетливо проступали все детали туалета и анатомии. Другие были обнажены настолько, что при каждом движении отчетливо обнаруживались все детали туалета и анатомии. Чем не Париж, усмехнулся Болтун. А бельишко у них паршивенькое. Поистратились на наружу, не хватило на внутренность. Надо думать, не один месяц жили впроголодь и спали с кем попало для экономии. Нет, все-таки это не Париж. Дай бог, чтобы не Париж.
Ко всему приглядываясь и прислушиваясь, неслышно и незримо скользили стукачи. Одного из них Болтун узнал, и они кивнули друг другу. Техника техникой, подумал Болтун, а рядовой стукач остается основой основ. Личное присутствие не компенсируешь никакими сверхсовершенными приборами. А в этом бардаке что-нибудь подслушать и подглядеть вообще немыслимое дело. Только зачем тут стукачи? Попросили бы, и Мазила сам ответил бы на все интересующие их вопросы самым искренним образом. У него же нет абсолютно никаких секретов.
Задумчиво бродили старые знакомые - Мыслитель, Неврастеник, Сотрудник, Социолог. На замызганной тахте с грязными ногами раскинулся Брат. На краешке тахты приютился Посетитель. В растерянности застыли новички - Крыс, Вша, Вошь, Тля, Мышь. Болтун видел их здесь впервые. Но не удивился. За эти годы в Ибанске и в мире вообще произошли такие перемены, что было бы более удивительно, если бы они не появились здесь. Они вылезли на сцену серой и нудной ибанской истории, отчасти отпихнув старых знакомых, отчасти приручив их для своих целей, отчасти включившись в их среду. И всю эту мразь потянуло к искусству. И разумеется - к неофициальному. К почти гонимому. В особенности к такому гонимому, общение с которым не наказуемо и не может помешать карьере. А мастерская Мазилы - передний край мирового искусства. Но передний край совершенно безопасный для посетителей. За общение с ним еще никого не посадили, не понизили в должности и даже не застопорили дальнейшее продвижение. Недаром же у Помощника в квартире висят гравюры Мазилы. Ходит слух, что даже будто бы у Самого в кабинете кое-что висит такое... Одним словом, в мастерской - как на приличном книжном или киношном фронте: и пули свистят, и никого не убивают. Здесь бывают и убиваемые, но их убивают не здесь и не за это.
Когда все это кончится, орал Брат, размахивая бутылкой и стараясь привлечь к себе внимание собравшихся. Мы что - крепостные что ли?! Рабы?! Во всех цивилизованных странах поездки деятелей культуры за границу суть элементарные нормы жизни. А у нас до сих пор это привилегия начальства, их блядей и стукачей,... твою мать! Кто-то пил стаканами растворимый кофе, купленный в наборе с нагрузкой в виде тухлых несъедобных яблок и не имеющего спроса одеревеневшего печенья. Стаканы ставили на книги и рисунки, и по ним растекались светло-коричневые лужицы. Кто-то пил коньяк. Тоже стаканами, закусывая вареной колбасой с зеленоватыми оттенками и пирожными и разбрасывая вокруг сладкие крошки. Кто-то сосал недозревший импортный виноград, выплевывая косточки на пол и на свежеотпечатанные гравюры. Все курили, обсыпая себя и соседей пеплом, туша сигареты о распятия и бросая окурки в разорванный живот Пророка, Мыслитель выколачивал трубку о голову Орфея. Нет, подумал Болтун, это все-таки Париж. Правда, после присоединения к Ибанску.
Группа иностранцев пробиралась к выходу, уверяя друг друга и окружающих в том, что они были потрясены виденным. Все они держали в руках маленькие рулончики - подаренные Мазилой гравюры. Какое безобразие, сказал Сотрудник Мыслителю. Все они - состоятельные люди. Купить могли. А они унесли минимум на тысячу долларов. И даже глазом не моргнули. Другая группа иностранцев разглядывала огромного деревянного болвана, начатого много лет назад одним рехнувшимся помощником Мазилы и не выброшенного из мастерской на дрова по причинам, не известным даже стукачам и Отделу Культуры. Иностранцы фотографировал болвана, качали от восторга головами и уверяли друг друга и окружающих в том, что они тоже потрясены. Все вроде бы то же самое, подумал Болтун, но все уже другое. Зачем я здесь? А где же тебе еще быть? Твое тело вернулось, и ты - дух - должен вернуться в свое тело. Только тело, судя по всему, не торопится вернуть свой дух обратно.
Мазила, одетый во все иностранное, сильно похудевший, но не помолодевший, лепил какой-то гигантский бюст. Привет, старик, кивнул он Болтуну, не прерывая работы и продолжая что-то рассказывать о Париже девицам, глядевшим ему в рот. Привет, сказал Мыслитель Болтуну. Уже выпустили? Дешево отделался. Учитель еще сидит? Мы так и не поняли, за что вас. Такая глупая и смешная липа. Это Бульдозер раздул, чтобы на этом карьеру сделать. Но он погорел. Не слыхал? Анекдот!...
Собравшиеся время от времени подходили к Мазиле, разглядывали с видом знатоков и ценителей кусок глины, отдаленно напоминавший голову Заведующего Ибанска (Заибана, как теперь стали говорить), и высказывали глубокомысленные суждения. Ты здорово продвинулся вперед, сказал Социолог. Вот что значит несколько лет пожить на Западе. Я только что вернулся из Англии. Ездил с делегацией. Встречался с самим... Потрясающе, завопил Неврастеник. Ну и урод! Левый глаз оставь так. У меня недавно книжечка вышла. Хорошая книжка, честно признаюсь. Я обязательно тебе подарю. Мне удалось кое-что сказать. Ты здорово передаешь его духовное убожество и мелкое тщеславие, сказал Сотрудник. Не хотел бы я, чтобы меня изобразили в таком виде. Только так не пропустят. Ни за что! Наши вожди - по постановлению красавцы. Так что лоб надо немного повыше, а подбородок подать вперед. Иди сюда, заорал Брат, разливая коньяк в кофейные стаканы. Брось ты этих м.....в!
А ты что скажешь, спросил Мазила Болтуна. Когда-то один человек, считал, что нельзя написать гениальную передовицу в газету, сказал Болтун. А где...? Болтун осмотрел мастерскую и с трудом разглядел в углу, заваленном ящиками и обломками старых работ. Великий Замысел. Мазила уловил взгляд Болтуна. Заходи как-нибудь в другой раз, потолкуем. А то видишь - народ. Что нового, сказал он, обернувшись к Крысу. Двурушник погиб в автомобильной катастрофе. Его наши убрали, сказал Крыс. Не думаю, сказал Мазила. Там автомобильные катастрофы - обычное дело. Последнее время он здорово пил. К тому же он живой был выгоднее тем, кого Вы называете словом Наши. Как пример, к чему ведет дурное поведение. Певец покончил с собой. Почему? Трудно сказать. Он там имел успех, пока был здесь. А там к нему быстро утратили интерес. Полная изоляция. Что делает Правдец? Книги пишет. Сразу три. Одна - подлинная история Ибанска. Другая - ложность идеологии ибанизма Третья - куда и как должен идти ибанский народ. Это несерьезно, сказал Мыслитель. Полная потеря чувства реальности. Что он берется не за свои дела? А где установлено, какие дела свои, а какие - не свои, спросил Посетитель. Но мы живем в двадцатом веке, сказал Социолог. Должно же быть чувство гражданской ответственности! Вы упрекаете Правдеца в отсутствии такого чувства, спросил Посетитель. Странно. Я имею в виду другое, сказал Социолог. О какой, например, подлинной истории может идти речь? Такой вообще не бывает. Историю пишут лишь для того, чтобы исказить прошлое в интересах какой-то предвзятой идеи. Все искажают. Важно лишь то, в каком направлении и с какой целью это делается. Это же азбучные истины, Я в своей статье в Журнале писал... Направление Правдеца известно, сказал Мазила, увеличивая лоб Заибана еще на четыре сантиметра. Направление это - антисоцизм. А цель - благо народа. А что такое народ, заорал Брат. Пошли вы все в ж...у со своим народом! Плюнь ты на этих м.....в! Иди сюда, выпьем! Это будет та же официальная история, только наизнанку, сказал Мыслитель. Поменять местами охранников и заключенных, - вот вся философия Правдеца, сказал Тля. Только будет ли от этого лучше? Будет хуже, сказал Мыслитель, обдумывая, под каким соусом он попросит у Тли в долг крупную сумму на длительное время. А что он смыслит в ибанизме, сказал Мазила. Вот Мыслитель, например, мог бы, действительно, разоблачить его. Если бы захотел, конечно. Он специалист. Вряд ли, сказал Неврастеник. Он мог бы защитить лучше, чем другие. Но это очень опасно. Опаснее, чем разоблачение. Для этого нужно большое мужество. Ты шутишь, сказал Мазила. Никак нет, сказал Неврастеник. Конкуренция. Хорошая книга по ибанизму сразу дает положение, славу, звания, средства. Они легче простят плохую книгу против, чем хорошую за. Он, конечно, шутит, захихикал Крыс. Ну как, спросил Мазила у Болтуна. Так лучше? Ха-ха! Ну и рыло получается! Наполеон! Ха-ха! Римский патриций! Ха-ха-ха! Это не имеет значения, сказал Болтун. А что имеет значение, спросил Мазила. То, что ты лепишь Его, сказал Болтун. И то, что его лепишь Ты. Это суть эпохи. Потрясающе, услыхал Болтун уже в дверях возглас Неврастеника. Нос! Не трогай больше нос! Вот это нос! Вот это морда!! Вот это рыло!!
