ШКОЛА
В этой школе, говорит Учитель, я учился сам и потом несколько лет преподавал. Зайдем. Я покажу тебе два любопытных явления. Первое лаборатория от Академии педагогики. Изыскивает новые методы обучения. Экспериментирует. Сейчас они в первом классе учат сразу тензорному исчислению. А это - телевизионная аппаратура. Наблюдает. И каковы результаты, спрашивает Крикун. Блестящие, говорят Учитель. Заведующего лабораторией выбрали в академики. Заместителя - в члены-корреспонденты. Трубят на весь мир. На премию выдвинули Я не о том, говорит Крикун. А, ты об этом, говорит Учитель. Ищут панацею, а ее нет. И в принципе быть не может. Может быть лишь липа, удобная для отчетов и трескотни пропаганды. Нечто вроде педагогической кукурузы. Это все прекрасно понимает директор школы. Человек уникальный. Совершенно одинокий. Не верит ни в какой изм. А между тем вынужден систематически быть в центре одуряющей ибанской формалистики. Ты не знаешь, что такое жизнь директора школы. И еще меньше - жизнь очень хорошего директора. Как он может жить так из года в год, не понимаю. А не будь таких людей, мы бы быстро-быстро вернулись в состояние дикости. Из этого вот окна, между прочим, не так давно выбросился завуч, фронтовик. Отличный педагог. Ребята его боготворили. Начались интриги. Сплетни. Клевета. Запутали парня. Не выдержал. Он нарушил закон нашей школы: учитель должен быть на хорошем счету, но не должен выделяться в качестве исключительного явления. На его фоне остальные выглядели серыми, лживыми, бездарными. Они не потерпели этого. Вообще парадоксальная ситуация складывается. Официальная идеология проповедует коллективизм. Но именно подлинный коллективизм-то противопоказан тут. Он еще более чужд этому обществу, чем индивидуализм. Индивидуализм противоречит основам и потому официально наказуем. Коллективизм разоблачителен. Но он признан официально. Потому он наказуем втихаря. Потихоньку душат. Потом превозносят.
Разговор с директором поразил Крикуна фатальной безысходностью. Двойки не дают ставить? Нельзя слабых исключать? На второй год не оставлять? Это все пустяки. Не играет роли. Педагоги слабые? Программа набита ерундой? Пустяки. Не играет роли. Лаборатория? Новые методы? Пустяки. Не играет роли. А что же играет роль, спросил Крикун и тут же понял, что вопрос глупый. Директор пожал плечами. Вы сначала четко сформулируйте, что именно Вас не удовлетворяет в школьном обучении и в его результатах, сказал он. Тогда, может быть, я смогу Вам сказать что-нибудь вразумительное. Дело-то все в том, что все официальные претензии к школе фиктивны. И все реформаторская деятельность есть такая же фикция. Это неверно, что школа не удовлетворяет потребностей вузов. Вузы сами не могут четко установить свои потребности. Это вранье, будто школа отстала от состояния современной науки. Современная наука во многом есть сама фикция. Дело, повторяю, совсем не в этом. Школа не есть всего лишь подготовка людей к получению образования и специальности. Школа есть часть жизни общества, идущая в полном соответствии с законами целого. Она отражает в себе все общество со всеми его качествами и проблемами. Здесь они лишь трансформируются применительно к возрасту и положению граждан. Вот я бы сейчас завел Вас в класс. Что бы Вы увидели? Учеников? Средних? Слабых? Сильных? Отличников? Нет. Это не играет уже роли. Вы бы увидели А, который обязательно поступит в Институт международных отношений. Он серый, лживый, противный парень. А перед ним на цыпочках все ходят. Почему? Папа. Вот налево от него сидит В. Отъявленный карьерист и демагог. Этот дорогу свою знает. Его устроят, возьмут, примут, переведут, пошлют и т.п. Продолжать? Вот в этом году пятьдесят человек окончат нашу школу. Многим ли из них надо выходить на передовой край науки? Двум-трем. Так они, между прочим, уже в школе знают многое такое, чего не знают старые Доктора. Сами. Им все равно, какая школа. Старая для таких даже лучше была. Один из них выдающихся способностей мальчик. Но, увы, в университет его не возьмут. И он это знает. Потеря для науки? Да. А разве она от школы зависит? Я бы многое мог Вам порассказать. Но, извините, дела. Заходите еще как-нибудь. Вы в авиации служили, как будто? Я ведь тоже. Только я в бомбардировочной. Штурман.
Ну как, спросил Учитель. Мне его жаль, сказал Крикун. Он настоящий мужчина. И потому никогда не выбросится из окна.
