МЕСТО В ИСТОРИИ

И я мог бы написать что-нибудь такое, за что меня взяли бы за шиворот, говорит Распашонка. А смысл какой? Сейчас меня читают миллионы. И я так или иначе влияю на умы. В особенности - на молодежь. Имей в виду, в наше время сама техника искусства оказывает революционизирующее влияние на людей. Важно не столько то, о чем ты пишешь, сколько то, как ты пишешь. А сделай я что-нибудь политически скандальное, меня начисто выметут из ибанской истории. Двадцать лет труда пойдет прахом. Конечно, говорит Учитель, форма искусства играет роль. В особенности, когда нечего сказать. А если есть что сказать значительное, о форме не думают. Она приходит сама собой. Причем адекватная содержанию. А надолго ли ты собираешься застрять в ибанской истории? На век? На тысячелетие? И в какой истории? В официальной? А стоит ли официальная ибанская история того, чтобы в ней застревать? Ты же не младенец. Миг - и ничего не останется. Ни Ибанска. Ни планеты. Ни Галактики. Жить ради места в истории? Неужели ты так дешево ценишь свою жизнь? Напакостить этой тошнотворной истории, поломать ее лживую правильность, - это еще куда ни шло. По крайней мере по-мужски. А расчет на место в истории оборачивается, в конечном счете, тряпками, дачами, мелким тщеславием, упоминанием в газетке, стишком в журнальчике, сидением в президиуме. Ты на что намекаешь, возмутился Распашонка. Погоди, сказал Учитель. Учти! Ибанская история капризна. Она сейчас нуждается в видимости подлинности. Пройдет немного времени, и тебя из нее выкинут, а Правдеца впишут обратно. Торопись, тебя могут обойти! Распашонка побледнел и побежал писать пасквиль на ибанскую действительность. Пасквиль получился острый, и его с радостью напечатали в Газете.

Гениально, сказал Учитель. Теперь если ты попросишься выйти из ибанской истории, тебя из нее не выпустят. Разве что в краткую командировку. Блестяще, сказал Брат, и напечатал в Журнале большую статью о месте поэта в строю. Сволочь, сказал Распашонка. Но осталось неясным, кого он имел в виду.