Хорошо, да худо
Повстречались два мужика.
– Здорово, брат!
– Здорово!
– Откуда ты?
– Из Ростова.
– Не слыхал ли что нового?
– Не слыхал.
– Говорят, ростовскую мельницу сорвало?
– Нет; мельница стоит, жернова по воде плавают, на них собака сидит, хвост согнувши, – повизгивает да муку полизывает...
– А был на ростовской ярманке?
– Был.
– Велика?
– Не мерил.
– Сильна?
– Не боролся.
– Что ж там почем?
– Деньги по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам.
– А ростовского медведя видел?
– Видел.
– Каков?
– Серый!
– Не бредь! Это волк.
– У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает!
– Это заяц!
– Черта ты знаешь! Это трус!
– У нас то трус, что на дубу сидит да покаркивает.
– Это ворона!
– Чтоб тебя лихорадка по животу порола!
– Афонька! Где был-побывал, как от меня бежал?
– В вашей, сударь, деревне – у мужика под овином лежал.
– Ну, а кабы овин-то вспыхнул?
– Я б его прочь отпи́хнул.
– А кабы овин-то загорелся?
– Я бы, сударь, погрелся.
– Стало, ты мою деревню знаешь?
– Знаю, сударь.
– Что, богаты мои мужички?
– Богаты, сударь! У семи дворов один топор, да и тот без топорища.
– Что ж они с ним делают?
– Да в лес ездят, дрова рубят; один-то дрова рубит, а шестеро в кулак трубят.
– Хорош ли хлеб у нас?
– Хорош, сударь! Сноп от снопа – будет целая верста, копна от копны – день езды.
– Где ж его склали?
– На вашем дворе, на печном столбе.
– Хорошее это дело!
– Хорошо, да не очень: ваши борзые разыгрались, столб упал – хлеб в лохань попал.
– Неужто весь пропал?
– Нет, сударь! Солоду нарастили да пива наварили.
– А много вышло?
– Много! В ложке растирали, в ковше разводили, семьдесят семь бочек накатили.
– Да пьяно ли пиво?
– Вам, сударь, ковшом поднести да четвертным поленом сверху оплести, так и со двора не свести.
– Что ж ты делал, чем промышлял?
– Горохом торговал.
– Хорошо твое дело!
– Нет, сударь, хорошо, да не так.
– А как?
– Шел я мимо попова двора, выскочили собаки, я бежать – и рассыпал горох. Горох раскатился и редок уродился.
– Худо же твое дело!
– Худо, да не так!
– А как?
– Хоть редок, да стручист.
– Хорошо же твое дело!
– Хорошо, да не так.
– А как?
– Повадилась по горох попова свинья, все изрыла-перепортила.
– Худо же, Афонька, твое дело!
– Нет, сударь, худо, да не так.
– А как?
– Я свинью-то убил, ветчины насолил.
– Эй, Афонька!
– Чего извольте?
– С чем ты обоз пригнал?
– Два воза сена, сударь, да воз лошадей.
– А коня моего поил?
– Поил.
– Да что же у него губа-то суха?
– Да прорубь, сударь, высока.
– Ты б ее подрубил.
– И так коню четыре ноги отрубил.
– Ах, дурак, ты мне лошадь извел!
– Нет, я ее на Волынский двор к собакам свел.
– Ты, никак, недослышишь?
– И так коня не сыщешь.
– Жену мою видел?
– Видел.
– Что ж, хороша?
– Как сука пестра.
– Как?
– Словно яблочко наливное.
Жил-был барин в городе; приехал к нему из деревни староста.
– Это ты, Василий Петров? – спрашивает барин.
– Я, батюшка-барин!
– Не привез ли ты от матушки письма?
– Письмеца нет, только одна грамотка.
– Что же в ней прописано?
– Да, вишь, прогневили господа бога, ваш перочинный ножичек изломали.
– Как же вы его изломали?
– С вашего иноходца кожу снимали; ножичек-то мал, я его и сломал.
– Да разве мой конь помер?
– Нет, подох.
– Как же он издох?
– Не он наперед подох, а ваша матушка, батюшка-барин!
– Ужли и матушка померла?
– Да как у Фомки овин горел, она в те́ поры сидела в каменном дому в верхнем этажу, а форточка по́ла была: искорка ей на ногу скакнула, барыня упала, да ногу-то и свихнула.
– А ты, дурак, чего не поддержал?
– Батюшка-барин! Она хлебом-солью откормлена. В кое место падет, меня убьет!
– Ты бы таковской и был! Отчего ж у Фомки овин загорелся?
– Не он наперед загорелся, а ваша новая конюшня.
– Что от нее осталося?
– Три столба воротных да с вороного коня подуздочек.
– Как же она загорелася?
– Да не она, батюшка-барин, загорелася, а ваша новая мельница.
– Как, и новая мельница сгорела?
– Да, батюшка-барин, сгорела! Прогневили мы господа бога.
– Что ж от нее осталось?
– Вода да камень остались: камень-то на́четверо разорвало, а все уцелел; да в дымном окошке кошка сидела, так у ней глаза лопнули, а сама как есть живая!
– Как же новая мельница загорелася?
– Не она, батюшка-барин, наперед загорелась, а ваша кладовая.
– Как – и кладовая?
– Да сгорела, батюшка-барин! Прогневили мы господа бога.
– Что ж от нее осталось?
– Четырнадцать бутылок осталось; я у всех горлышки пообломал да отведывал; в иной кисло, в иной горько, а в иной и пить нельзя.
– Ты, дурак, пьян!
– Батюшка-барин! Ведь немножко отведал.
– Ты старостой называешься, а собрал ли с крестьян деньги?
– Собрал, батюшка-барин, собрал.
– С кого сколько?
– С Фомки грош, с Еремки грош, а с Варфоломейка одна копейка.
– А что ж с него мало?
– Он вдовый, половину тягла платит.
– Где же деньги?
– Да шел я, батюшка-барин, по улице; стоит новый кабак, я на грош выпил да трехкопеечным калачиком закусил.
– Ты, дурак, пропил!
– Нет, батюшка, и пропил и проел.
– А собрал ли с крестьян муку?
– Собрал, собрал, батюшка-барин!
– Куда ж ты ее девал?
– Вам да свиньям пятьдесят четвертей; черному псу да твоему родимому отцу сорок четвертей; суке Галяме да матери Ульяне тридцать четвертей; уткам да курам, сестрам твоим дурам двадцать четвертей.
– Что ты, дурак, ругаешься?
– Батюшка-барин, пословица така!
– Был ли ты на рынке?
– Был, батюшка-барин, был.
– Велик ли торг?
– Я с ним не мерился.
– Силен ли он?
– Я с ним не боролся.
– Почем там мука?
– По кулям да по мешкам.
– Ты, говорят, Фомку женил?
– Женил, батюшка-барин, женил.
– А богата невеста?
– Богата, батюшка-барин, дюже богата!
– Что богатства?
– Чепчик с клиньем, да колпак с рукавами, чугунна коробка, железный замок.
– Богата, богата! А из божества что у ней есть?
– Картина в лицах, друга́ в тряпицах...
