XXIII
В один из последних майских дней головная четвертая сотня Второго Аргунского полка из мунгаловцев и орловцев, под командой Тимофея Косых, подходила к одной из степных станиц. Дорога шла по выжженным волнистым увалам. Седые орланы кружились над степью. На увалах, у красноватого щебня нор, рыжими столбиками торчали любопытные сурки, тревожно перекликаясь.
Дорога вывела на голый бесплодный хребет.
Одолев подъем, сотня остановилась на самом гребне на короткий десятиминутный отдых. Здесь веял легкий вершинный ветер. Далеко-далеко внизу, в текучем и горячем мареве была видна станица. В самой гуще ее построек жарко горела серебряная звезда – цинковая крыша какого-то дома. Ближе – синели озера, неоглядно волновались увалы, серел мелкорослый тальник. За тальниками, как мухи на хлебном ломте, рассыпались стада.
– Можно закурить, – весело разрешил Тимофей.
С конем на поводу присел он у обочины пыльной дороги. Из нагрудного кармана суконного френча вынул черный шелковый кисет, расшитый колосьями и васильками.
– Успел кому-то закрутить голову, – рассмеялся Иван Гагарин. – А ведь жил как будто совсем по-монашьи. Ловкач! Ну, что же, разобьем вот золотопогонников да на радостях и свадьбу справим. Дай-ка поглядеть подарочек.
– Даром не давай. За погляд три рубля, – вмешался Роман.
– Отвяжитесь вы все, – рассеянно отмахнулся Тимофей и спрятал заветный кисет. Он вспомнил свою последнюю встречу с Феней у старой мельницы на берегу Драгоценки.
Она полоскала белье, когда он приехал выкупать перед походом коня.
– Откуда едешь, Тиша? – потупясь, спросила Феня.
– С заимки. Завтра воевать уезжаем. Слышала?
– Как вам не надоела эта проклятая война? – вдруг сердито спросила Феня. – Не успели дома пожить, и опять на войну. Без вас там не обойдется, что ли?
– Обошлись бы, так не поехали бы. Ждать ты меня будешь?
– Обожду, куда от тебя денешься.
– Ну и спасибо, – горячо сказал Тимофей.
В курчавых кустиках тальника, за широким мельничным руслом простились они…
Вывел Тимофея из забытья рассерженный голос Гагарина:
– Да ты дай хоть закурить, холера этакая! А то подразнил, подразнил своим кисетом, да и оставил с носом.
– Разве? – удивился Тимофей. – Экая оказия. На, закуривай.
В это время глядевший в сторону станицы Роман закричал:
– Тимофей, гляди-ка! Там никак наших обстреляли.
Тимофей вскочил. Заслонясь ладонью от слепящего солнца, взглянул под хребет. Ушедший за это время далеко вперед разъезд под командой Мурзина, рассыпавшись по степи, наметом возвращался назад к подошве хребта.
Ветерком донесло скороговорку ружейной стрельбы.
– По коням!..
Сотня, лязгнув стременами и клинками, четко выполнила команду. Молодые, еще не нюхавшие пороха казаки стали известково-белыми. Алешка Чепалов долгое время не мог найти носком сапога стремя.
– Съезжайте с хребта шагов на тридцать, могут обстрелять.
Роман, осторожно вытягивая голову, стал смотреть вниз. Там, у похожих на букву «П» ворот поскотины, появились муравьино-мелкие люди. Они бежали от ворот под бугор.
Через минуту из-под бугра вымахнула на дорогу конная группа человек в двадцать и стала стремительно уходить к станице. Тут он услыхал взволнованный голос Тимофея. Тимофей спрашивал низкорослого, расторопного казака Шароглазова из Орловской:
– У тебя добрый конь?
– Ничего.
– Поедешь с донесением к командиру полка. Передашь ему на словах, что наш разъезд столкнулся с разъездом противника. Станица, по-видимому, занята. Сотня будет наступать, чтобы выведать силы противника боем. Понял?
– Понял.
– Ну, так шпарь вовсю.
Сотня стала спускаться с хребта к поскотине. Из соседнего узкого и кривого распадка появился Мурзин с разъездом. Взволнованный и серьезный, он подскакал к Тимофею.
– Чуть было, паря, не влип. Посыпали нам перцу на хвост.
– Все живы?
– Да вроде все. Только у Гришки Первухина коня малость поранили.
– Надо было лучше смотреть.
– Смотрели. Только там у ворот ров здоровенный. Они в нем и затаились. Хорошо, что ближе не подпустили, а то бы всем крышка была.
На увалах перед станицей замаячили конные.
– Вот они! Вот они! – закричало разом множество голосов. Сотня спешилась, развернулась в цепь.
Коноводы сгрудились под рыжим обрывистым бугром, из которого выбивался холодный и ясный, как детские слезы, ключ.
В светлой томительной тишине благодатного майского полдня короткими перебежками начала наступление сотня. Невидимый враг таился на дальних, мглисто синеющих увалах. И то, что он ждал, не стреляя, было особенно невыносимым.
Алешка Чепалов, перебегавший справа от Романа, присел под кустом прошлогодней жесткой колючки.
– Чего расселся? Вперед! – закричал на него Роман, содрогаясь от какой-то жесткой радости.
– Ногу смозолил я. Идти не могу. Переобуться мне надо.
– Нашел время переобуваться. Ты у меня дурака не валяй.
– Ей-богу же, не могу идти… – плаксивым голосом тянул Алешка, не собираясь вставать.
Роман рассвирепел. Он упал на колени, вскинул винтовку и стал целиться Алешке в лоб.
– Ты, купеческий недоносок, или ты у меня пойдешь, или застрелю, как собаку!..
Алешка торопливо поднялся. С молочно-белым лицом, с трясущимися губами пошел вперед. И все время, пока не нагнал цепь, трусливо оглядывался на Романа.
Похожий на хлопок бича, донесся далекий выстрел. Потом еще один, потом сдвоило. И вдруг застучало часто-часто, словно проехал там кто-то во весь карьер на гремучей телеге по острым и звонким дорожным камням. Тонко посвистывая, пролетели высоко первые пули.
Сотня залегла на плоской песчаной вершине увала, похожей на множество других вершин, плавно вздыбленной, горькой степной земли. Началась ожесточенная, беспорядочная пальба. Молодые казаки с серьезными серыми лицами выпускали обойму за обоймой. Они мстили врагу за пережитое чувство страха.
Вдруг мглистая даль тяжело вздохнула. Колыхнулся текучий мерцающий воздух. С бешеным, сверлящим воем пролетел снаряд и ударился в бурый, рыхлый увал за цепью. Высокий коричневый столб песка, опоясанный огненной фольгой, поднялся на том месте. Через минуту такой же, яростно повитый удушливым пламенем, столб встал перед самой целью, закрывая солнце. И страшную песню смерти пропели над плоской вершиной осколки японской шимозы.
Первым заползал в смертельных судорогах, закричал нечеловеческим голосом краснощекий Васька Сараев – вечный орловский батрак. Острозубый, ржавый осколок шимозы перебил ему обе ноги. Хватая короткими остывающими пальцами сизый щебень, Васька надсадно, громко выл:
– Ой, братцы! Ой, братцы! Пить… Дайте же пить.
Трудно и медленно расставался Василий с жизнью, поливая своей кровью голый увал.
К нему подползли Роман и Данилка Мирсанов. Они подхватили его под руки и стали стаскивать в затененный изумрудно-зеленый ложок. Потухающими глазами Васька посмотрел на Романа.
– Не таскайте. Так мне хуже. Все равно пропал я. Лучше добейте меня, прекратите мою муку.
– Мы еще у тебя на свадьбе, паря, гулять будем, – утешал как умел Роман, стискивая зубы, чтобы самому не разрыдаться.
Сотня стала отходить к коноводам, прикрываясь канавами и лощинами. Выручил ее подоспевший полк. Он далеко протянулся к югу, незамеченным перевалил хребет, развернулся и бросился на станицу в конном строю. Семеновцы, не принимая боя, поспешно отступали на юго-запад.
