Мунгаловские дружинники возвращались в поселок. Предвкушая близкий отдых, размашисто вышагивали и весело поматывали гривами кони. Ехавшая на особицу молодежь, гикая и насвистывая лихо пела:

Казаки повзрослев, с удовольствием слушая песню, угощали друг друга табаком и вели оживленные разговоры. Богачи из Царской улицы жалели Платона, вспоминая, каким молодцом-запевалой бывал он на праздничных гульбищах. Подгорненская беднота никак не могла забыть того, как удирал от сына Северьян Улыбин. Надеясь найти его дома, собирались соседи посмеяться над ним.

Еще от козулинской мельницы увидели дружинники, как, поднимаясь в хребет по дороге к Нерчинскому Заводу, уходила из поселка колонна конницы. По длине колонны определили, что было в ней не меньше полутора сотен.

– Значит, без нас у нас гости были, – сказал Епифану Каргин.

– А не красные это?

– Нет, свои. Красным тут взяться неоткуда, – ответил Каргин и, обогнав ехавший шагов на двести впереди разъезд, спокойно поскакал в поселок. Ему не терпелось узнать, что за часть прошла через Мунгаловский.

На улице, напротив избы Прокопа Носкова, стояла толпа стариков, явно чем-то удрученных. Среди них оказался и Егор Большак с синей папкой под мышкой.

– Беда, паря, у нас стряслась! – крикнул он подъезжающему Каргину.

– Какая беда?

– Карательный отряд к нам приходил. Арестовали всех низовских фронтовиков, которые дома были. Да этим оно, положим, туда и дорога. Сами на себе шкуру драли. Только ведь, кроме них, еще Северьяна Улыбина забрали, Алену Забережную и мать Лукашки Ивачева. Этих-то уж совершенно ни за что.

– А что же вы тут с Прокопом делали? Не давали бы, да и все.

– Не давали! – раздраженно сказал Большак. – Прокопа-то самого выпороли. Теперь на задницу полгода на сядет. Лежит сейчас, бедняга, пластом на печи. Это ему Сергей Ильич удружил. Он ведь всю эту беду-то натворил. Девятнадцать человек по его милости арестовано.

– Хреновая, выходит, власть у нас, – вмешался в разговор старик Соломин. – Виданное ли дело, чтобы поселкового атамана пороли? А тут разложили его наемные нехристи, исполосовали до полусмерти и управы на них искать негде.

– Найдем. Жаловаться атаману отдела будем, – сказал пораженный новостью Каргин и, озлобясь, принялся ругать Сергея Ильича: – Вот тоже, сволочь, на нашу голову навязался. Как с красными воевать, так у него брюхо болит, а посёльщиков выдавать – он первый.

Подъехали дружинники. К случившемуся отнеслись они по-разному. Богачи в один голос заявили, что фронтовикам туда и дорога. Но большинство мунгаловцев было возмущено. Сергея Ильича они ругали как только умели.

– Вот что, посёльщики, – обратился Каргин к дружинникам, когда они вдоволь погорланили и умолкли, – заварил Сергей Ильич кашу, а как придется ее расхлебывать – возьмет да за границу со своим капиталами укатит. А нам это может боком выйти. Случись, грешным делом, что красные возьмут поселок, – и полетят тогда наши головы. Пощады уж ждать нам не придется… Догнать бы сейчас карателей и заявить начальству ихнему, что не согласны мы на арест посёльщиков.

– Еще что не выдумаешь! – закричал Архип Кустов. – Арестовали сволочей – и с рук долой. Нечего нам в это дело соваться.

– Догнать-то оно не штука, – сказал рассудительный Матвей Мирсанов, отец Данилки, – да будет ли из этого толк? Свяжись с карателями, так и сам, чего доброго, под арест угодишь.

– Ну, этого они сделать не посмеют. Мы ведь одной с ними власти. Если мы все, в одну душу, потребуем, чтобы освободили наших, то нас послушаются.

– Верно! – горячо поддержал Каргина Герасим Косых, мечтавший спасти Северьяна.

– Ничего не верно! – закричали дружинники с Царской улицы.

После долгих споров и криков человек шестьдесят согласились ехать с Каргиным догонять карателей.

Когда они поскакали из поселка, Никифор Чепалов, присоединившись к ним, спросил у Герасима Косых:

– А если не послушаются да не отпустят, тогда как?

– Тогда просто отобьем их.

– Ну, отбивать-то я не стану. Отобьешь, пожалуй, на свою голову.

– Брось ты ныть. Всех нас арестовать не посмеют, – оборвал его Герасим. Тогда Никифор отстал от него, слез с коня, будто бы подтянуть подпругу, а когда дружинники отъехали, он вскочил в седло и поехал домой.

Каратели тем временем успели перевалить за хребет и скрыться из виду. Дружинники стали настигать их в Верничной пади у Черного колка.

Увидев несущейся вдогонку за его отрядом дружинников, Соломонов решил, что это красные. Мастер только пороть и расстреливать, красных он боялся пуще огня, а к тому же еще и не надеялся на своих сподручников.

Диким голосом подал он тогда команду:

– Рубите к черту арестованных!

Баргуты выхватили шашки, и началась леденящая душу расправа над безоружными людьми. Их рубили, кололи пиками, топтали конями.

Северьяна Улыбина, бросившегося бежать в кусты, настиг сам Соломонов, смял конем и дважды полоснул клинком. Старуху Ивачеву развалил от плеч до пояса вахмистр Бубенчиков. Алену Забережную, успевшую заслониться рукой, рубанул шашкой баргут на вороном коне. С пораненной рукой и чуть рассеченным виском, упала она в придорожную канаву. Добивать ее баргуту было некогда. Часть карателей во главе с Соломоновым уже неслась сломя голову по дороге, и баргут пустился вдогонку за ними.

Когда дружинники подоспели к месту побоища, то увидели страшную, навечно врезавшуюся им в память картину. Все девятнадцать человек валялись изрубленные на дороге и в придорожных кустах. Чубатый красавец Петр Волков, не решившийся уехать вместе с Лукашкой и Симоном, лежал ничком, обезглавленный, широко раскинув ноги в рыжих ичигах. Маленький, проворный Юда Дюков сидел, привалившись спиной к кусту шиповника. Из его разрубленной до бровей головы вывалились ему на колени серые куски мозга. Иван Гагарин лежал на дороге, уставив в небо полные смутного ужаса, широко раскрытые глаза, и в груди его торчала пика с порванным ремнем-налокотником.

Разъяренные дружинники, проклиная карателей, дали им вдогонку несколько залпов. Потом слезли с коней и стали осматривать порубленных. Дружинников била злая, нервная дрожь, у многих показались слезы. В эту минуту они забыли, как еще вчера грозили убитым всяческими карами, возмущенные их поведением. Теперь они видели в них только людей, над которыми учинили страшную, потрясающую несправедливость.

Герасим Косых подбежал к Северьяну, судорожно загребавшему в агонии корявыми натруженными руками наплавленный кровью песок, и не выдержал, разрыдался. Натянув на ладонь рукав своей стеганой куртки, он всхлипывал и тер кулаком глаза. Вдруг до него донесся заставивший его содрогнуться женский голос.

Он вскинул голову и в трех шагах от себя увидел Алену Забережную. С растрепанными, до времени поседевшими волосами стояла она на коленях на бровке канавы и, придерживала пораненную руку здоровой, обреченно спрашивала:

– Добивать, что ли, будете? Добивайте уж тогда скорее.

– Что ты, что ты! – не помня себя закричал Герасим и бросился к ней. – Мы ведь отнять вас у карателей хотели, да опоздали. Не бойся ты нас. Дай-ка я возьму у тебя платок да перевяжу тебе руку…

Кроме Алены в живых оказались бывший чепаловский работник Маркел Мигунов и Михей Черемнов. У Маркела было разрублено шашкой плечо, у Михея – прострелена грудь.

Дружинники подобрали раненых и вернулись с ними в поселок. Остановив дружинников у ворот чепаловского дома, Каргин заехал к Сергею Ильичу и вызвал его на крыльцо.

– Иди, полюбуйся, сволочь, что ты наделал, – сказал он еще дрожащим от злости голосом. – Ведь всех арестованных по твоей милости каратели порешили. Натворил ты нам беды.

– А я-то что? – начал оправдываться Сергей Ильич. – Каратели и без меня знали кого им арестовывать надо. Так что не сволочи ты меня лучше и убирайся к чертям.

– Ты всегда прав! – закричал Каргин. – Всегда ты лучше всех. – И, хотя он уже заметно остыл, но, решив, что демонстрация на виду у народа не будет лишней, трижды с ожесточением полоснул Сергея Ильича витой нагайкой по лицу и по голове.

– Караул!.. Убивают!.. – заорал Сергей Ильич, заслоняясь руками. А Каргин, круто повернув коня, поскакал по улице.

Вечером Маркел Мигунов умер. А назавтра мунгаловцы хоронили убитых. Проводить их на кладбище сошелся почти весь поселок. Бабы и девки навзрыд голосили, а казаки сокрушенно и озабоченно толковали о том, что многим теперь из них не сносить голов, если партизаны не будут разбиты.

Через день казаки семи возрастов были вызваны в Орловскую, где формировалась трехсотенная станичная дружина.

Уполномоченные от всех тринадцати поселков в тот же день собрались на станичный круг, чтобы выбрать командира дружины. Неожиданно для Каргина на эту должность был единогласно выбран он. В тот же день он отправился за получением указаний о действиях дружины к атаману отдела в Нерчинский Завод.

Возвращаясь из Нерчинского Завода, Каргин заехал в Мунгаловский и узнал, что за день до этого скрылись из поселка Прокоп Носков, Герасим Косых и еще человек двенадцать из бедноты.

– Так и знай, к партизанам подались, – решил Каргин, удрученный новостью, которая отравила ему его краткое пребывание дома. И у него впервые шевельнулась горькая, заставившая похолодеть его мысль, что борется он за безнадежное дело.