VII
Приказав отряду строиться и ждать распоряжений, Роман с ординарцами поскакал на заставу. В деревне лаяли взбудораженные близкой стрельбой собаки, храпели и метались на привязях партизанские кони. На дороге стояли целые озера талой воды. В них отражались по-весеннему белые облака, крутые, поросшие лесом сопки, дробились солнечные лучи. Подбадриваемый сочными, торопливыми звуками выстрелов, Роман хлестал нагайкой своего Пульку. С линяющего конского крупа летела от ударов клочкастая пыльная шерсть, на крестце оставались косые темные полосы. Разбрызгивая воду из луж, стлался Пулька в ровном и легком галопе, на зависть выносливый и резвый. Ординарцы на своих вымотанных трудными переходами конях остались далеко позади.
Едва Роман доскакал до ворот поскотины, как стрельба на заставе утихла. Остывая от возбуждения, поехал он шагом. Из-за дальних голубоватых кустов тальника показались гнавшие в деревню пленных дружинников конные партизаны. Тесной кучкой шли дружинники по обочине грязной дороги. Первый, кого узнал среди них Роман, был Платон Волокитин. Платон шагал со связанными за спиной руками, не разбирая дороги и часто спотыкаясь. Из-под папахи текли по лицу его струйки пота, на правой щеке, чуть повыше коричневой родинки, подергивался живчик.
У Романа сдавило сердце, горячей волной ударила в голову кровь. Было время, когда питал он к Платону глубокую ребячью симпатию только за то, что не было на всей Аргуни человека сильнее его. Без конца восхищался он досужими рассказами о чудовищной силе Платона. Замирая от восторга, глядел на праздничных игрищах, как тягался Платон на палке один с семерыми и перетягивал их, как ломал в руках подковы и сгибал медные пятаки. Но подрос Роман, и развеялось прахом его мальчишеское преклонение перед Платоном. Самонадеянный и хвастливый богач стал смертельным его врагом.
Узнав Романа, Платон похолодел. Серым налетом покрылось его лицо, обвисли губы. Зато молодые дружинники почувствовали себя веселей.
Ничем не выдав своего волнения, Роман по-начальнически строго спросил конвоиров:
– В чем дело, ребята?
– Да вот словили белых гадов, – ответил ему одноглазый партизан на пегой кобылке. – На месте бы пришить их следовало, да, говорят, они твои посёльщики.
– Ну, здравствуйте, герои! – насмешливо поздоровался тогда Роман с дружинниками. Все они, кроме Платона, виновато и обрадованно улыбаясь, ответили ему.
– Куда это вас черти гнали?
– В разведку мы ехали, – ответил Димка Соломин. – Силком заставили ехать-то. У нас ведь всех поголовно в дружину идти припятили. Даже твой отец и тот не открутился.
Не расслышав его слов, Роман стал допытываться, кто у них за старшего. Кивком головы Димка указал на потупившегося Платона и добавил:
– А помощник у него Северьян Андреевич был.
Романа ожгло, как крапивой. Красные языки заплясали перед глазами.
– Куда же отец девался? Убили его, что ли?
Одноглазый партизан захохотал:
– Нет, брат, утек твой папаша. Он попроворнее всех оказался. Такого деру дал, что только его и видели. Кинулся через речушку вплавь, коня утопил, а сам выбрался и сиганул в тайгу. Геройский он у тебя, родитель твой.
Засмеялись и остальные партизаны. Роману стало неловко перед ними, и он ожесточенно выругался:
– Вот старый черт! Значит, последнего коня утопил. И какая нелегкая его в разъезд понесла?
– А что ж ему делать было? – развел руками Димка. – Из-за тебя на него шибко косо поглядывают. Вот и решил он выслужиться. Время-то, сам знаешь, какое.
С заставы прискакали Никита Клыков и Алеха Соколов. Возбужденный Никита, размашисто жестикулируя руками, стал рассказывать, как поймали дружинников. При виде его пленники снова приуныли. Затаенный ужас плеснулся у них в глазах.
– Что же теперь делать-то с ними будем, Северьяныч? – закончив рассказ, поинтересовался Никита. – На распыл пустим?
– Разберемся сначала, – ответил Роман и приказал вести дружинников в деревню.
Вступившие в отряд мостовцы, узнав Платона, который им крепко насолил ежегодными скандалами и тяжбами из-за потравы мунгаловских сенокосов, толпой заявились к Роману. Все в один голос требовали они, чтобы Платон был немедленно расстрелян.
– Расстреливать его без суда не дам, – твердо заявил Роман. – Я знаю не хуже вас, товарищи, чего он стоит. Но у нас имеется ревтрибунал, который судит всех врагов Советской власти. Ревтрибунал его и осудит по заслугам.
– А где он, твой трибунал? Что-то не видим мы его. – сказал на это один из пришедших мостовцев.
– Он находится при нашем основном отряде, на соединение с которым мы завтра выступаем.
– Ну, это долгая песня, – не сдавался мостовец. – Отряд-то еще найдешь или нет, а время не ждет.
– Отговорками, товарищ командир, занимаешься! – закричал другой. – Ты нам голову не морочь. Лучше уж прямо скажи, что отпустить его собираешься. Он ведь посёльщик твой, а ворон ворону глаз не выклюет.
Романа передернуло от его слов. Правая рука его рванулась к маузеру, лицо исказилось от бешенства.
– Как ты смеешь ставить меня на одну с ним доску! Верно, он мой посёльщик. Он казак, и я казак. Но он мне не кум и не сват. Если ты хочешь знать, так я сам бы срубил ему голову сейчас же. Но я не предводитель шайки разбойников, а партизанский командир. Я подчиняюсь командирам, которые постарше меня и поумнее. Как мне приказали, так я буду поступать.
В это время один из подошедших к толпе тайнинцев ехидно спросил Романа:
– А как же мы тогда нашего старосту без суда хлопнули?
– Там другое дело было. Ты это не хуже меня знаешь. Нам нужно было не о старосте думать, а самим от смерти уходить. Так что давай не подкусывай.
Мостовцы погорланили и, ничего не добившись, разошлись недовольные.
Тогда Роман собрал всех своих сотенных и взводных командиров и, внутренне волнуясь, сказал:
– Надо нам, товарищи, серьезно потолковать. Люди вы в большинстве новые и не все толком знаете, кто такие красные забайкальские повстанцы и за что они воюют. Воюем мы за Советскую власть. Руководят нами те же самые большевики, которые нас на Семенова подымали в восемнадцатом году. Воюем мы не сами по себе, а вместе с крестьянами и рабочими всей России, вместе с Красной Армией. Без Красной Армии мало чего мы стоим. Говорю я это вот к чему. Красная Армия людей, которых берет в плен, не расстреливает всех без разбору. Так и мы должны поступать. Взяли мы вот, сегодня в плен моих посёльщиков. Всех я их знаю как облупленных. Из них настоящий наш враг только один Платон Волокитин. Остальные из-под палки в дружину вступали. Отцы у них малосправные или вовсе бедняки. Так что тут надо разобраться.
– Конечно, – сказал командир второй сотни, первым записавшийся в отряд на прииске Яковлевском. – А только что мы с ними делать-то будем?
– Предлагаю отпустить их на все четыре стороны. Пусть идут домой и расскажут, что мы не бандиты какие-нибудь. От этого в Мунгаловском многие заколеблются, когда коснется дело воевать с нами.
– А Платона надо расстрелять, – сказал Никита Клыков. – Я его, если разрешите, сам расхлопаю.
– Нет, Платона мы домой не отпустим, но и расстреливать сейчас не будем. У нас есть трибунал, он его и будет судить, – заявил Роман.
Командиры согласились с его доводами, и он приказал привести взятых в плен молодых парней. Когда их привели, Роман обратился к ним с вопросом:
– Хотите вступить в наш отряд?
Парни замялись, тревожно запереглядывались. Потом Димка Соломин сказал:
– Я бы записался, да отец меня тогда к себе на порог не пустит.
– И меня тоже, – заторопился поддержать его Лариошка.
Роман рассмеялся:
– Ну, я вижу, с вами каши не сваришь. Дадите слово, что больше не будете с нами воевать?
– Дадим, – все сразу заявили парни.
– Тогда можете отправляться домой. Только коней и ружья вам не вернем. Они нам нужны. Вам же это наука вперед, чтобы знали, что воевать с нами не только опасно, но и убыточно. Передайте там поклон моему отцу да скажите ему и другим посёльщикам, что с белыми им не по пути. Пусть лучше за Семенова богачи воюют.
Обрадованные парни охотно обещали передать Северьяну и посёльщикам все, что наказывал Роман. Их освободили из-под стражи, и они не медля ни минуты отправились домой. Торопливо шагая по грязной дороге, они то и дело оглядывались назад – боялись, что Роман передумает и прикажет вернуть их обратно.