Город чудес
Написано Аркадием Аверченко при любезном содействии его коллеги Герберта Джорджа Уэллса, эсквайра
Получив соответствующее разрешение, компания американских миллионеров-предпринимателей выпустила на купленный за чертой города участок земли целую тучу архитекторов, инженеров и, главное, специалистов по всем отраслям предполагаемого предприятия — самым мельчайшим.
Весь участок обнесли высочайшим забором, и только на южной стороне ограды были проделаны монументальные ворота с огромной вывеской, на которой горела и сверкала всеми цветами радуги огненная надпись:
«Город Чудес».
А ниже:
«День пребывания в Городе Чудес и осмотра его стоит 5 миллионов руб. Спешите! Лучшая аттракция мира! Важно для русской «взыскующей града» души!!».
Беспрерывная адская работа кипела 3 месяца.
Наконец последняя гайка была привинчена, последний гвоздик вбит куда следует — и предприятие было объявлено открытым для широкой публики.
* * *
Беря у входной кассы билеты и платя за них жирную пачку керенок в пятьдесят тысяч, Иван Николаевич Трошкин говорил своему другу Филимону Петровичу Грымзину:
— То есть, знаешь, — если бы не так дорого драли, — ни за что бы не пошел!
— Еще бы, — рассудительно поддакивал Грымзин, — этакие деньжища не жалко и заплатить.
— Чего это они нам покажут?
— Говорят тебе — Город Чудес. Значит, чудеса будут — ясно!
— Пожалуйста сначала в контору, ваше сиятельство, — сказал швейцар, снимая фуражку и изгибаясь в три погибели.
— Слышь ты, — толкнул локтем приятеля Грымзин. — Чудеса, брат, уже начались. «Сиятельством» назвал.
В конторе щеголевато одетый клерк почтительно вручил им какую-то проштемпелеванную бумажку и указал на кассовое окошечко:
— Там получите деньги на расходы!
И когда кассир пододвинул им столбик золотых монет, рублей на двести, на столько же романовских и целую кучу серебряных рублей и мелочи — оба друга только промычали что-то и, боясь громко ступать по вылощенному паркету, направились к выходу.
Вдруг Трошкин застыл перед огромным, висящим на стене отрывным календарем и, не могши вымолвить слова, только головой дернул:
— Смотри!
На календаре было: «1908 год. 18 августа».
— Виноват, — робко обратился к клерку Трошкин. — Какое у нас сегодня число?
— 18 августа.
— А… год?
— Неужели не знаете? 1908-й. Тут же написано.
— Ну-ну, — покрутили головой друзья.
Вышли. Ошарашенные, зашагали по городу.
По улице мчался мальчишка, оглашая воздух неистовыми воплями:
— Ин-те-рресные газеты: «Новое Время», «Русское Слово», «Речь»!! «Биржевка»!!
— Постой, постой! За какое число «Новое Время»?
— Ясно — за сегодняшнее.
— Сколько тебе?
— Две за «Биржевку», пятак за «Новое Время»!
— Ф-фу!! Зайдем-ка в кафе, почитаем. Барышня! Два кофе по-варшавски, полдесятка пирожных. Ну-ка, что они там пишут?.. Гм! Статья Меньшикова :
«Сколько раз мы уже твердили о том, что Финляндия готова предать Россию в первый же удобный момент. Еврейская левая пресса, которая спит и видит — поднять в России революцию…»
— А посмотри хронику.
— Изволь. «Его Величество Государю императору имели высокую честь представляться представители тамбовского дворянства. Выслушав речь предводителя дворянства, Его Величество соизволил ответить: «Рад слышать, что тамбовские дворянские традиции остались неизменны». — «Увольняется в полугодовой отпуск д.с.с. Криворучко». — «Орденом Станислава 3-й ст. награждается старший советник градоначаль…»
— Буренинский фельетон есть?
— Все на своем месте.
— Кого ругает-то?
— Валерия Брюсова.
— А, брат Ваня? Каково! Времена-то какие!..
— Барышня, получите. Сколько? 75 копеек? Дороговато. Хи-хи!
Вышли. На улице их внимание привлекла масса зеленых и розовых билетиков, наклеенных на парадных дверях.
— Чего это, Ваня?
— Квартиры все сдаются. Время осеннее скоро — сам понимаешь!.. А это что за вывеска… Во, брат! «Доминик». Зайдем… А? У буфета по рюмочке… А? С пирожком, а?
У буфетного прилавка толпилось много делового народа.
— Я, — говорил один другому, — могу продать вам вагон сахару по четыре с полтиной за пуд.
— Ваня… Что же это?
— Статисты, нешто не понимаешь. Для нас все эти разговоры. Для нас поставлены. Да-с — не зря деньги содрали. Буфетчик! Пирожки-то свежие?
— Помилуйте! Вам ординарную или двуспальную, за гривенник?
— Ваня! Обедать хочу, шампанского хочу, музыки хочу! Всего хочу. Деньжищ-то у нас уйма. 498 с полтинником осталось. Это из пятисот-то, Ваня. Спервоначалу обедать, потом в театр, потом в шантан.
Вышли. Пошли к «Медведю». Пообедали. Снова вышли.
— Ваничка, голубчик мой!!! Ей-богу, городовой стоит. Ваня, пойдем поцелуем. Не могу я видеть равнодушно. Стоит, голубчик, глазками смотрит. Гор-родовой!!
Не спеша приблизился городовой.
— Чего орешь зря? В участок захотел?
— Ваня… Слова-то какие: «орешь», «участок»!.. Городовой! Я протестую. Почему у вас не старая жизнь? Почему вы новые революционные порядки вводите?
Лицо городового приняло сразу новый, интеллигентно-испуганный вид.
— Что вы, мистер? Этого у нас не может быть. Помилуйте, наша фирма…
— А вон, почему на углу очередь стоит? Разве в хорошее время очередь стояла?
— Это же на Шаляпина, сэр, всегда бывала, сэр.
И тут же вызверился на проезжавшего извозчика:
— Я т-тебе покажу, дьявол желтоглазый… Не знаешь, какой стороны держаться?! Экие шалманы!..
— Барин, пожалуйте за четвертачок… Куда надо?
— Ваня! Изнемогаю от счастья. Три бутылочки шампанского мы с тобой охолостили, а я изнемогаю не от шампанского, а от радости бытия, Ваничка… Ваня, в театр бы ахнуть!..
С таинственным видом приблизился барышник.
— Билетиков у кассы не достанете. Желаете у меня? Второго ряда, вместо восьми целковых — десять только и возьму. Пожалуйте-с.
В театре Филимон Петрович снова ахнул:
— Ваня! Кто это там с хором на сцене на коленках стоит? Неужто ж Шаляпин?! Ах, голубчик ты мой! Это значит Высочайшее-то присутствие, а? Что делается… Все, как раньше… Ах, молодчины американцы!
И с переполненным сердцем влез Ваня на стул и завопил радостно:
— Товарищи… Нет, извините, к черту товарищей… Граждане!! Жертвую от полноты чувств на американский Красный Крест сто тысяч!!
Подошел капельдинер. Снял Ваню со стула и внушительно шепнул:
— Сэр! Вы, очевидно, не рассчитали. Сто тысяч золотом, — а других денег мы не признаем! — там за оградой будут стоить миллиард вашими… Опомнитесь.
И сел Ваня на стул, и горько заплакал Ваня…
В красивую, полную пышной грезы и блеска, жизнь — ворвалась пошлая, тяжелая проза, и сразу потускнела вся американская позолота, и сделался жалким комедиантом стоящий на коленях актер, так великолепно загримированный Шаляпиным…
