Прошло несколько лет. По широкому степному шляху, из Чернигова в сторону Владимирского Залесья, плелись четыре путника. Что-то было в них странное и необычное – встречные вглядывались и дивились:

– Кажись, дальние…

– Разве не признаешь? Да это дзяды, волынские курослепы!

Одеты путники были так же, как и все крестьяне: и зипуны, и лапти лыковые с онучами, и колпак поярковый, и за спиной плетенная из лыка сума. Но зипуны были не бурые, а почти белые, обшиты красными тесемками, равно как и поярковые колпаки. Онучи тоже были обвиты накрест красной шерстяной тесемкой, и под коленами у каждого подвешены бубенцы.

Волосы у всех четырех, вьющиеся и спутанные, свободно падали на плечи. Лица заросли бородой от самых глаз, насмешливых и пытливых, и с лица не сходила умильная улыбка, точно каждый из четырех хотел влезть в душу встречного.

Шли четыре дзяда гуськом, цепляясь крючковатыми палками друг за друга. Передний по временам наигрывал на камышовой дудочке, а остальные подпевали сиплыми голосами. Протяжные, заунывные звуки неслись далеко по вольной пустынной степи.

Когда навстречу попадались скрипучие подводы, дзяды, спотыкаясь, спешили к ним. Пронзительнее заливалась дудка, громче пели сиплые голоса.

– Подайте странникам убогим, каликам перехожим!

В бескрайней степи часто белели омытые дождями конские и человеческие кости и порубленные черепа. Много их разбросала по дорогам пронесшаяся ураганом монгольская орда, когда узкоглазые всадники рыскали здесь, не пропуская ни одного встречного, не обшарив и не вытряхнув все, до последнего куска хлеба.

А четыре странника, увидев белый череп с проломом от татарской булавы или кривого отточенного меча, подходили к валявшимся человеческим безмолвным и безымянным останкам и, сняв колпаки, становились в ряд и протяжными голосами пели заупокойные молитвы.

Четвертый, самый высокий, затягивал нараспев:

– «…во блаженном успении вечный покой неведомому воину подаждь, Господи, идеже праведники успокояются…»

Слыша молитвы, прохожие издалека спешили к четырем странным каликам, крестились, совали им куски хлеба или сушеной рыбы и тяжело вздыхали:

– Охти, Господи! Сколько душ крестьянских загублено! Сколько таких костей, слезами не омытых и дождем политых, раскидано по буграм и долинам! Только ветер им грустную песню споет и посыплет песком да прохожий калика восплачет над ними!

Много дней плелись четыре путника и наконец пришли в первые погосты Залесья – обугленные, полуразрушенные, где только воронье крикливое кружилось над пепелищем. Однако кое-где зазеленели одинокие березы и уже забелели новенькие срубы, поставленные, как обычно, на опушке леса или берегу речки. Встречались землянки, сложенные из старых, обугленных бревен и испуганно прятавшиеся под яром, точно укрываясь от татарского глаза и их цепкой, хваткой руки.

Четыре дзяда, распевая, подходили к избам, становились рядком перед маленьким, безмолвным, непроницаемым окошком, затянутым свиным пузырем, и пели жалобные песни до тех пор, пока не отодвигалась внутренняя ставенка окна и оттуда не протягивалась рука, подавая горячие коржики из житной муки пополам с мякиной.

Возле Переяславля-Залесского, на широких поемных лугах, дзяды позадержались. Всадники на лихих поджарых конях мчались через сырые еще луга, с трудом поспевая за собаками, гнавшими метавшуюся из стороны в сторону рыжую лису. Впереди кубарем уносился, заложив уши за спину, серый заяц. Он большим скачком бросился в сторону и понесся по новому направлению, к лесу. Борзые, сгоряча пронесясь вперед, завернули за зайцем и снова кинулись его догонять.

Всадники улюлюкали, кричали, подгоняя коней по вязкому, сырому лугу. Особенно выделялся один впереди, на высоком легком коне, молодой, веселый, беспечный. Он щелкал арапником и кричал собакам:

– Раззёвы! Пустобрехи! Хватайте куцего!

Собаки, понимая, что ругань относится к ним, старались, как могли, но заяц снова сделал ловкий скачок в сторону и добежал до опушки леса.

Нарядный всадник и с ним на взмыленных конях еще несколько охотников остановились перед четырьмя каликами перехожими. Всадник подъехал вплотную и сорвал колпак у самого высокого дзяда. Он повертел и помял колпак. Оттуда выскользнула сложенная грамотка. Всадник ловко подхватил ее и стал внимательно вчитываться, многозначительно покрякивая:

– Да! Да! Да! Вот как!

Четыре дзяда кланялись в пояс, а самый высокий, приглаживая руками развеваемые ветром длинные волосы, жалобно причитал:

– Чего балуешься? Зачем колпак содрал? Отдай назад! Мне голову снимут, если я его потеряю.

– И потерял уже! Это тебе даром не пройдет! Тебя не отпущу! – сказал всадник.

Старик не испугался. Наоборот, приосанился, заложив руку за пояс, и строгим, пытливым взглядом смотрел на всадника. Новым, деловым голосом он спросил:

– А ты кто будешь? Не ты ли князь Александр Ярославич? У меня к нему дело есть.

– Я не князь Александр, а младший брат его, князь Андрей. А мой брат, князь Александр Ярославич, как раз приехал из Новгорода и гостит у меня в Переяславле. Тебя я сейчас же отправлю на мой княжий двор, и брат сам с тобой говорить будет и о твоем деле, и о грамотке этой. А ну-ка, Яша, отведи-ка честных отцов на наш двор и предоставь их князю Александру. Возьми-ка эту грамотку и передай из рук в руки. А тебе, старик, кажись, очень любо покачаться на осине?

Высокий дзяд спокойно ответил:

– А может, больше нравится повеличаться за миской с пирогами!

Подскакал дружинник на пегом коне с длинной белой гривой. Его зоркие глаза пытливо перебегали со странников на князя Андрея. Он снял колпак, положил в него грамотку и надел снова на голову.

– Вперед, святые старики, вперед! Веселее! – закричал он и стал теснить конем четырех дзядов.

Те вприпрыжку, быстро направились по пыльному шляху.

– Куда гонишь? Зачем конем топчешь? Мы люди тихие, убогие! Что ты с нами делать будешь?

– Не я, а похитрее меня разберут, что с вами делать. Ходи веселее! Налево, прямо через бугры! – И он засвистал, стегнув плетью коня.

Князь Александр хотел подняться на крыльцо княжеского дома, но остановился: с улицы доносились нестройные голоса, распевавшие заунывную песню под красивые переливы дудочки.

В это время к Александру подошел иноземный торговый человек, одетый не по-нашему – в зеленый кафтан и желтые высокие сапоги с отворотами. Он давно уже поджидал в Переяславле приезда князя Новгородского. Воспользовавшись тем, что князь остановился, иноземец обратился к нему:

– Ведь это наши дзяды идут!

– Кто это – дзяды? И кто ты, почтенный человек?

– Так в нашей стороне зовутся веселые старики – молодые шуты скоморохи, подвязывающие себе длинные кудельные бороды. Те, что ходят по торжищам, свадьбам или крестинам. Они забавляют собравшихся гостей. Но они также поют заупокойные песни на могилках. Верно, и сейчас они хотели бы позабавить вашу княжескую светлость. А я Андреаш, торговый гость.

Зычным голосом Александр крикнул дружиннику, стоявшему у ворот:

– Эй, друже! Позови-ка старичков-дудочников сюда на двор!

Калитка отворилась, и четыре дзяда вошли один за другим, распевая песни. Передний, надув щеки, пронзительно дудел в деревянную, раскрашенную дудку. За ними на коне следовал Яша Полочанин.

Александр, беглым взглядом их оценив, удивился, что рыжий клыкастый пес, давний подарок иноземного купца, привязанный у ворот, вдруг поднял голову и приветливо завилял хвостом. «Свои люди! Старые знакомые!» – подумал князь и сказал:

– Войдите, не бойтесь!

Четыре дзяда выровнялись перед князем и поклонились до земли, сняв поярковые колпаки.

Один из них, с подвязанной длинной кудельной бородой, заговорил нараспев:

– Исполать тебе, княже пресветлый, Александр Непобедимый, грозные очи, железные плечи! Жить тебе сто лет да поживать, славы немеркнущей добывать!

– Издалека ли путь держите?

– В славный вольный Новгород хотим добраться, а вышли мы из земли Волынской, из-под лесистых каменных гор Татров. Там я и дудку вот эту срезал, с тех пор с ней хожу я, и она меня кормит.

– Что ж, гости дорогие, поди, устали с дороги? Прошу, заходите в гридницу закусить чем Бог послал. Там мы и побеседуем… Яша, проведи дзядов да пошли кого-нибудь из отроков к старшему ключнику, пусть велит подать нам в гридницу браги хмельной, и меду самого старого и крепкого, и всякой снеди, чтобы гости потом не порочили меня с братом и не бранили нас за скопидомство. Пображничаю и я с вами.

Дружинник опрометью бросился в хоромы, а князь снова обратился к дзядам:

– Проходите сюда, в гридницу, други любезные! Сейчас я жду от вас рассказа, где вы побывали, что видели и что на вашей далекой родине делается. Что такое Татры лесистые? Такие же ли там люди добрые живут, такую же веру православную чтут?

Дзяды переглянулись и посмотрели на Андреаша.

Александр повернулся к нему и сказал:

– И тебя прошу, гость торговый, почтенный Андреаш, зайди ко мне в хоромы. Посидим в гриднице, там и побеседуем, потолкуем, чарку-другую выпьем за здравие всех добрых людей.

Андреаш снял свою меховую шапку и низко поклонился:

– Если не побрезгаешь ты мной, то рад буду с тобой побеседовать. У меня тоже есть кой о чем с тобой потолковать, советов твоих порасспросить. Да и сам я могу многое рассказать.

Александр прошел на второе, верхнее, крыльцо и, подозвав одного из слуг, сказал ему вполголоса:

– Сбегай к Гавриле Олексичу, вели прийти не мешкая на беседу важную.

Долго тянулась беседа в просторной, светлой гриднице. Дзяды обильно угощались и пели свои песни про стародавние времена. Князь был весел, много рассказывал о случаях на охоте и во время сражений на Неве и на льду Чудского озера.

– Слухом земля полнится, – сказал Андреаш, – и до самого Рима вести докатились о твоих победах. И узнав про это, святейший наместник Христа на земле, папа римский, меня послал, чтобы я разыскал тебя и расспросил обо всем.

«Вот оно что! – подумал Александр. – Вот кто его прислал! Какая у него тайная цель приезда?» Он сделал знак, чтобы подлили еще старого, крепкого меду в чашу уже сильно захмелевшего Андреаша, отиравшего красным шелковым платком вспотевшее лицо.

– Расскажи нам, достопочтенный Андреаш, какими путями ты сюда добрался.

– Путь известный, обычный. Проехал я через Италию и богатую Венецию, затем в город Тригестум. Оттуда горными дорогами проследовал в далекий Пешт, где видел короля Белу. Он снова строит и украшает свою столицу Буду, разрушенную татарами. Король Бела был очень милостив ко мне и дал провожатых для безопасного проезда через хребты Татров. Оттуда я попал в Галич, где хотел повидать князя Данилу, но не застал его. Думал я на развалины Киева заглянуть, помолиться о павших за родную землю на поле брани, но торопился выполнить приказ святейшего отца нашего и направился через Смоленск, откуда прямехонько прибыл сюда, в Переяславль, к ногам твоей княжеской милости.

– Далекий же ты путь сделал! Сколько трудов, беспокойства и опасностей! Какое же у тебя было приказание святейшего отца?

Андреаш посмотрел направо, потом налево, на четырех дзядов. Из них один уже заснул, склонившись взлохмаченной головой на положенные на стол руки. Трое остальных обнимали Яшу Полочанина и Гаврилу Олексича и клялись им в вечной дружбе:

– Вы не посмотрели на бедность нашу, не побрезговали дзядами! Как нам после этого не любить вас! – И они вытирали рукавами глаза.

Андреаш, наклонившись к Александру, стал ему шептать:

– Святейший отец наш и покровитель папа римский крайне встревожен мыслью, не захочет ли Бату-хан, передохнувши, опять ворваться в наши земли. Сейчас он откатился обратно в свои степи и, наверно, готовит новый набег. Что ты думаешь об этом азиатском завоевателе?

– О ком? О Бату-хане?

– Да, да! О владыке татар!

– А что я могу о нем думать? Наверное, то же, что и ты.

– Сильный ли это враг? Можно ли ему противиться? И удастся ли разгромить его?

– Когда нужно родину защищать, мы не думаем, можно ли или нельзя. Мы знаем только одно: мы должны встать на защиту нашей земли, наших домов, пашен, детей и жен. Мы бросаемся в битву, хотя бы нам грозила верная смерть. А разве можно думать по-иному?

– Какие красивые, благородные слова! – воскликнул Андреаш. – Мой святейший благодетель высоко ценит тебя, твою доблесть. Он послал меня к тебе с очень важным поручением. Могу ли я сейчас откровенно говорить, или мы отложим беседу до другого дня?

– Говори, говори, достопочтенный Андреаш! Гости пока занялись медом и нас не слушают.

Андреаш придвинулся ближе к Александру и заговорил шепотом:

– Его святейшество очень опасается вторичного вторжения татар в наши христианские земли. Я слышал самолично его слова: «Настало время скорбное, давно не виденное. Народам христианским грозит гибель от хищных, диких язычников. Они могут опять ворваться и поочередно разгромить все христианские королевства. Поэтому нужно объединиться и создать «союз народов». И святейший папа решил объявить новый крестовый поход, воедино собрав войска всех христианских народов, – без этого немыслима победа над звероподобными татарами.

– Гаврила Олексич! – позвал князь. – Садись к нам. Здесь занятные речи говорятся.

Гаврила Олексич пересел на скамью рядом с Александром, а все дзяды, занятые медом, затянули какую-то былину о славных, давно прошедших временах и стучали чарками.

Андреаш продолжал:

– Хранитель престола Всевышнего посылает тебе свое пастырское благословение на великий святой подвиг и предоставляет право первому начать крестовый поход против татар. Он обещает поддержать тебя и все русские войска своими святыми молитвами и помощью всех других королей: и ляшского, и мадьярского, и чешского, и герцога Силезского, и магистра Ливонского, и короля Французского, праведного Людовика Девятого.

Александр, задумчиво смотря в сторону, как будто не слышал Андреаша. А Гаврила Олексич, зажмурив глаза, заговорил необычайно сладким, умильным голосом:

– А как святой папа римский мыслит: будет ли князь Александр возглавлять поход крестовый? Будет ли он главным полководцем? Станут ли его приказу подчиняться все короли, герцоги и магистры, или же святой отец хочет, чтобы князь Александр Ярославич стал застрельщиком, задирой, который раздразнит татарского зверя, выманит его из берлоги и примет на себя первый, самый сильный удар, пока остальные властители и сам папа будут молиться и гадать, долго ли смогут бороться два им одинаково ненавистных могучих народа и скоро ли они пожрут друг друга? А когда мы ослабеем во взаимной резне, то не явятся ли немецкие и латынские войска и не захватят ли наши русские, залитые кровью, обезлюдевшие земли?

Андреаш, стараясь показать крайнее возмущение, стал горячо возражать и даже вскочил.

– Как ты мог помыслить так дурно о святейшем папе, наместнике Христа на земле! Конечно, ты, князь Александр, будешь участвовать в этом великом крестовом походе на татар не только как равный, но как первый среди других королей. Так и решил святейший наместник Христа и благословляет тебя золотой короной в знак того, что ты не останешься больше просто князем, а будешь объявлен полновластным королем над всеми землями русскими. Его святейшество доверил мне поднести тебе эту корону, которая засияет, как солнце, на голове первого русского короля… Отец Доминик, – обратился Андреаш к самому старому из дзядов, – передай мне тот короб, что ты нес.

Седовласый дзяд, только что распевавший песни и казавшийся совершенно захмелевшим, сразу отрезвел. Он достал из своей потрепанной сумы круглую лубяную коробку. Твердыми шагами он подошел к Андреашу и с низким поклоном передал ее. Андреаш распутал ремешки, которыми была перевязана коробка, и снял крышку. Внутри находилось что-то завернутое в темно-лиловую шелковую ткань. Перекрестившись и шепча молитвы, Андреаш развернул ткань и с торжествующим видом достал золотую корону. Она была искусно сделана из золотых листьев и веток, образовавших густую сетку, и нескольких медальонов с изображениями святых.

Бережно придерживая корону концами пальцев, Андреаш с поклоном протянул ее князю Александру:

– Прошу тебя, пресветлый князь, примерь это почетное королевское отличие. Не мала ли тебе эта корона? Приняв ее, ты станешь первым королем всех русских земель и поведешь свои войска к славе и победе над всеми азиатскими народами.

Александр встал, отступил на шаг и, заложив руки за пояс, сказал:

– Достопочтенный папский посол Андреаш! Благодарю тебя за честь и дружеские речи, но я не могу принять это подношение.

– Отчего, князь Александр? Подумай! Ведь ты отказываешься от весьма почетного, высокого дара, посланного самим святейшим папой, наместником Христовым на земле. Молю тебя: не торопись с отказом! Я выполнил данное мне приказание и кладу корону на стол перед тобою. Ты передумаешь – и эта корона будет по заслугам блистать на твоем челе, уже прославленном дивными победами!

Все сидевшие в гриднице переполошились, вскочили со своих мест и подбежали к Александру. Четыре дзяда стояли выпрямившись, сложив руки на животе, и, наклонив головы, напряженно слушали, как, нахмурясь, резко отвечал Александр:

– Благодарю тебя еще раз, достопочтенный Андреаш. Однако ты сказал мне речи лживые и поэтому непристойные. Ты говорил мне, что папа римский благословляет меня на крестовый поход против язычников-татар. Но почему же, когда на Русь навалилась татарская орда, жгла города и нещадно уничтожала старых и малых, почему тогда никто не прислал нам подмоги? Где вы были? Наоборот, не успели татары схлынуть с окровавленной Русской земли, как святейший папа объявил два других, тоже крестовых, похода. Но против кого? Против татар? Нет! Сперва он благословил жадных до чужого добра шведов пойти с мечом и огнем на новгородские земли, против нашего православного народа, советовал шведам избивать нас без жалости, как диких схизматиков, и особенно призывал он раздавить беспокойного русского князя Александра! Правду ли я сказал? Постой, дай кончу… А второй крестовый поход римский папа объявил, направив немецких рыцарей-меченосцев опять же не против татар, а против русских людей – против Новгорода и Пскова. Где же святое слово Божье? Где братское единение всех христиан? Ты думаешь, что если немецкие рыцари нашили себе огромные кресты на груди и на спине, то они уже выполняют волю Божью? Правильно сказал тебе Гаврила Олексич: не о Русской земле, не о моей славе и защите христианства вы думаете, а о том, как бы отвести от себя удар, стравить русских с татарами, чтобы во взаимной борьбе истощить и тех и других, а самим потом легко ворваться к нам и захватить наши земли.

Ошеломленный Андреаш хотел что-то возразить, но Александр горячо продолжал:

– Где тот дзяд, что тайно принес в сумке этот окаянный подарок, на котором видна кровь невинных людей, перебитых шведами, немцами и прочими крестоносцами? Бери корону себе и носи во славу папы римского! Будь королем всех дзядов и скоморохов с благословения приславшего вас хитрого и злобного хозяина.

Александр схватил корону и ударом тяжелой руки нахлобучил ее на лохматую голову перепуганного старого дзяда, затем, резко повернувшись, сказал Гавриле Олексичу:

– Позаботься, друже, чтобы гостям хитроумным все же дали еды на дорогу и прочего, что им на потребу. Пусть поскорее возвращаются туда, откуда пришли! А мы сами, своим умом, а когда время придет, то и своим мечом снова защитим Русскую землю от злых ворогов, откуда бы они ни пришли! – И, не слушая объяснений растерявшегося, огорченного Андреаша, князь взял свою серебряную чарку и, презрительно выплеснув недопитое вино на пол, суровый и непреклонный, вышел из гридницы.