Увидев рыцарей Воллирда и Баэрта, Фербин сразу же понял, что эти двое посланы убить его. Он прекрасно знал их. Рыцари охраняли изнутри дверь помещения, в котором расправлялись с его отцом, — стояли и смотрели, как тил Лоэсп жестоко убивает их короля. Того, что покороче, пошире в плечах, помощнее, звали Баэртом — именно его тогда узнал Фербин. Другой, повыше и потоньше, — Воллирд — слыл ближайшим соратником тила Лоэспа. Фербин был полностью уверен, что именно Воллирд стоял по другую сторону дверного проема, хотя Фербин и не разглядел его лица.

— Господа, — сказал Воллирд, едва кивая и ехидно улыбаясь.

Баэрт — тот, что покороче и пошире в плечах, — не произнес ни слова.

Эта парочка появилась в просторном переполненном зале, располагавшемся у выхода из башни, откуда только что вывели Фербина и Холса. Окт продолжал требовать документы, пытаясь объяснить, почему Фербин и Холс не могут увидеть нарисцинского великого замерина. Двух рыцарей сопровождал нарисцин в сверкающем экзоскелете из золота и драгоценных камней. На рыцарях были гетры и длинные мундиры под плащами, а на поясе — мечи в ножнах и кобуры.

Фербин не ответил — просто смотрел на рыцарей, навсегда фиксируя в своей памяти их лица. Он чувствовал, как начинает дрожать, как учащается его пульс, как из самого нутра ползет холодок. Фербин разозлился на предательское тело и попытался расслабиться, дышать ровно, всем своим видом демонстрировать полнейшую естественность.

— А вы, господа, — спросил Холс, не снимая пальцев с рукояти длинного ножа, — вы кто такие будете?

— Документы прошу, — безнадежным голосом сказал окт рядом с Холсом и Фербином.

Рыцарь — тот, что повыше, — посмотрел на Фербина и сказал:

— Будьте так добры, сообщите вашему слуге, что мы не отвечаем щенкам в присутствии их хозяев.

— Мой слуга — человек чести и достоинства, — сказал Фербин, стараясь говорить ровным голосом. — Он может разговаривать с вами на любой манер, как сочтет нужным, а вы, клянусь господом, должны быть благодарны даже за малейшую обходительность, какой он удостоит вас, ведь вы не заслуживаете и капли ее. Я бы на вашем месте не отказывался и от крошечной частицы внимания, потому что, поверьте мне, настают суровые времена.

На лице невысокого появилось свирепое выражение, рука его потянулась к мечу. Во рту у Фербина пересохло; он ясно понимал, насколько противник превосходит их в вооружении. Рыцарь повыше, казалось, был удивлен и немного уязвлен.

— Ваше высочество, эти слова несправедливы по отношению к тем, кто желает вам только добра.

— Кажется, я знаю, какого рода добра вы нам желаете. Но я намерен избегать ваших любезностей.

— Ваше высочество, — высокий снисходительно улыбнулся, — нас послал нынешний законный правитель нашего общего отечества. Он желает вам только блага и хочет оказать помощь в вашем путешествии. Я сожалею о недопонимании, которое заставило плохо о нас подумать еще до того, как мы с вами были представлены друг другу. Меня зовут Воллирд из Сурньера. Я рыцарь двора. Мой товарищ — Баэрт из Харвина, удостоенный такой же чести. — Воллирд чуть повернулся и указал на невысокого, не отрывая взгляда от лица Фербина. — Мы здесь, чтобы служить вам, мой добрый господин. Умоляю вас, воздайте нам должное, хотя бы по той причине, что здесь, на глазах у наших иноземных друзей, мы можем повредить репутации всего нашего народа, если покажемся вздорными или раздражительными.

Воллирд махнул в сторону окта и нарисцина, блестящих и неподвижных. Взгляд его по-прежнему был устремлен на Фербина.

— Если вы здесь, чтобы служить мне, — ответил Фербин, — немедленно оставьте нас и передайте послание от меня вашему господину, который есть не законный правитель, а всего лишь куча дерьма, если не хуже. Послание будет таким: «Я уезжаю лишь для того, чтобы вернуться, а когда вернусь, он получит столько же почета и уважения, сколько проявил к моему отцу в миг его смерти».

Кончик темной брови Воллирда чуть-чуть — едва заметно — дернулся, что говорило об удивлении: знак еле видный, но Фербин был рад обнаружить даже такой. Он знал, что мог бы сказать и больше, но также знал с какой-то фантастической уверенностью, что эти слова нужно приберечь на потом. Возможно, когда-нибудь новые откровения, подробности навсегда запечатленной в его памяти сцены в полуразрушенной фабрике смогут принести ему огромную пользу, а не просто выведут из равновесия этих двоих.

Воллирд помолчал, потом улыбнулся и сказал:

— Ваше высочество, мы все еще не понимаем друг друга. Мы здесь, чтобы помочь вам, проводить вас отсюда. Таково наше искреннее желание, таков отданный нам строгий приказ. — Он широко улыбнулся и добродушно развел руки. — Мы желаем лишь одного — проводить вас. Вы покинули свою землю и свой уровень в спешке, без предупреждения, и мы только хотим помочь вам проделать путешествие, на которое вы решились. Не стоит спорить.

— Мы хотим разного... — начал было Фербин, но тут коротышка Баэрт, который последние минуты усиленно хмурился, сказал вполголоса, словно обращаясь к самому себе:

— Хватит болтать. Сейчас узнаешь, чем это пахнет, сучий потрох.

Он выхватил меч и сделал выпад в сторону Фербина. Тот начал отступать, а Холс выступил вперед, левой рукой как бы отодвигая Фербина назад. Правая его рука, описав полукруг, выхватила короткий нож, метнула его и...

Одна из конечностей нарисцина ухватила летящий нож совсем рядом с телом Баэрта, а другая нога вытянулась перед ним. Рыцарь распростерся перед Холсом, который ударил каблуком по запястью упавшего и вывернул меч из хрустнувшей руки. Баэрт вскрикнул от боли. Воллирд потащил свой пистолет.

— Прекратить! — сказал нарисцин. — Прекратить! — повторил он, когда Холс одной рукой попытался заколоть распростертого рыцаря, а другой — выхватить пистолет.

Меч был выбит из его руки октом, а нарисцин развернулся и с резким вздохом вышиб пистолет из пальцев Воллирда. Пистолет и меч, лязгая, покатились в разные стороны.

— Прекратить враждебные действия, — сказал окт. — Неподобающее поведение.

Холс стоял и глядел на восьминогого иноземца, тряся правой рукой и дуя на нее так, словно хотел согреть. Он переставил ногу, которой сломал запястье рыцаря, на его шею и теперь давил на нее чуть не всем своим весом. Воллирд тоже тряс правой рукой и бранился.

Фербин наблюдал за происходящим с удивительной отстраненностью, стоя в стороне и не двигаясь, отмечая, кто что делает и где находится чье оружие. Оказалось, он абсолютно четко представлял, где сейчас оба пистолета: один — на полу, другой — все еще в кобуре Баэрта.

С потолка опустился аппарат, похожий на громоздкого нарисцина во всем блеске его разноцветных наград.

— В общественных местах драки запрещены, — громко сказал аппарат по-сарлски — со странным акцентом, но вполне разборчиво. — Я забираю все оружие, находящееся в зоне видимости. Сопротивление повлечет за собой физическую кару, вплоть до приведения в беспамятство и смерти. — Аппарат подобрал меч, а затем пистолет, с присвистом двигаясь по воздуху. Нарисцин протянул ему длинный нож Холса. — Спасибо, — поблагодарил аппарат и вытащил из кобуры пистолет Баэрта, все еще распростертого на полу под пятой Холса.

Изо рта копии нарисцина стало вырываться бульканье. Машина вытащила еще один пистолет, поменьше, из сапога лежащего рыцаря и нашла у него в мундире кинжал и два небольших метательных ножа. У Воллирда, который с гримасой боли нянчил свою правую руку, аппарат отнял меч, длинный нож и кусок провода с деревянными ручками на концах.

— Все нелегальное оружие в зоне видимости изъято, — провозгласила машина.

Фербин обратил внимание, что на почтительном расстоянии собралась небольшая толпа иноземцев — или машин? — и смотрит на них. Аппарат, собравший все оружие, сообщил:

— Ментор нарисцинов по связям с варварами Чилк, здесь присутствующий, принимает на себя условное руководство ситуацией до прибытия надлежащих властей. Все вовлеченные тем временем остаются в прежних позах под моим наблюдением. Невыполнение этого требования повлечет за собой физическую кару, вплоть до приведения в беспамятство и смерти.

Последовала пауза.

— Документы? — обратился окт к Фербину.

— Да подавись ты своими документами! — сказал тот, вытаскивая бумаги из кармана.

Он хотел бросить их в машину, но не стал — вдруг парящий над ними аппарат сочтет это актом насилия?

— Итак, — сказал сверкающий нарисцин, медленно кружа на расстоянии метра в два и на метр выше их голов, — вы утверждаете, что являетесь сарлским принцем с Восьмого.

— Так и есть, — сухо ответил Фербин.

Они с Холсом стояли в громадном, чуть подсвеченном зеленым помещении, похожем на пещеру. Стены были в основном из необработанного камня. Фербин счел это совершенно неподобающим для столь высокоразвитой — вроде бы — цивилизации. Весь комплекс располагался глубоко внутри утеса — части гигантской скальной пирамиды, посреди колоссального круглого озера, в нескольких минутах лёта от зала, куда они прибыли в самом начале. После того как Воллирда и Баэрта увели, видимо признав их виновными без долгих и нудных формальностей (Воллирд выразил по этому поводу довольно громкий протест), Фербин спросил одну из полицейских машин, нельзя ли поговорить с представителем власти. После экранных переговоров на расстоянии с какими-то персонами, по виду — нарисцинами, принца с Холсом доставили сюда.

Нарисцинский офицер, представленный как действующий кратер-замерин Альвейал Гиргетиони, помещался внутри скелетообразной брони, как и нарисцин, сопровождавший Воллирда и Баэрта. Казалось, ему нравится парить вокруг людей, с которыми он разговаривал, и выше их, вынуждая собеседников крутить головами, чтобы вежливо держать его в поле зрения. Чуть вдалеке другие нарисцины совершали какие-то непонятные действия с люльками, ремнями и отверстиями в земле, наполненными чем-то вроде ртути.

— Эта королевская семья, — продолжил действующий кратер-замерин, — является правящей династией вашего народа и властные должности переходят по наследству. Верно?

Фербин пораскинул мозгами и посмотрел на Холса, который недоуменно пожал плечами.

— Да, — не очень уверенно ответил Фербин.

— И вы заявляете, что были свидетелем преступления на вашем уровне?

— Самого омерзительного и позорного преступления, ваше превосходительство, — подтвердил принц.

— Но вы не желаете разобраться с этим делом на вашем собственном уровне, невзирая на тот факт, что, по вашему же заявлению, являетесь законным правителем, то есть верховным главой исполнительной власти этого государства.

— Я не в состоянии, ваше превосходительство. При малейшей попытке меня убьют, как два этих рыцаря пытались убить меня сегодня.

— Значит, вы ищете справедливости... где?

— Моя сестра связана с империей, известной под названием Культура. Возможно, мне удастся получить помощь там.

— Вы собираетесь отправиться в какую-нибудь часть космоса, на корабль или аванпост, принадлежащий Культуре?

— Прежде всего мы намеревались найти человека по имени Ксайд Хирлис — насколько нам известно, друга нарисцинов. Он знал моего покойного отца, знает меня и все еще испытывает — я надеюсь и верю в это — симпатии к моей семье, королевству и народу. Возможно, он захочет помочь мне в моей справедливой борьбе. Если даже он не сможет посодействовать нам напрямую, то, уверен, будет ходатайствовать за меня перед той частью Культуры, что называется Особыми Обстоятельствами, к которым принадлежит моя сестра. Через него я обращусь к ним и попрошу помощи.

Нарисцин замер в воздухе.

— Особые Обстоятельства? — переспросил он.

— Да-да, — подтвердил Фербин.

— Понятно.

Нарисцин вновь принялся молча фланировать в странно пахнущем воздухе. Два человека терпеливо ждали, крутя головами вслед за описывающим круги существом.

— Кроме того, — добавил принц, — крайне важно доставить послание моему брату Орамену, который сейчас является принцем-регентом. Это необходимо сделать в полнейшей тайне. Однако если бы такое было возможно... надеюсь, всемогущие нарисцины не сочтут, что это ниже их достоинства...

— Думаю, невозможно, — ответил нарисцин.

— Что? Почему?

— Это не наша сфера.

— Почему?

Альвейал Гиргетиони снова замер в воздухе.

— Это вне нашей компетенции.

— Я даже не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Фербин. — Разве не надо предупреждать человека, которому грозит смертельная опасность? Ведь это...

— Господин Фербин...

— Прошу вас называть меня «принц».

— Принц Фербин, — нарисцин возобновил свое неторопливое круговое движение, — существуют правила, подлежащие соблюдению в таких случаях. У нас нет ни права, ни долга вмешиваться в дела развивающихся подопечных. Мы лишь следим за общим направлением, в рамках которого виды наподобие вашего могут достигнуть зрелости, двигаясь по пути прогресса в соответствии с их собственной шкалой развития. Мы здесь не для того, чтобы навязывать кому-то такую шкалу, ускорять или замедлять подобное продвижение. Мы всего лишь поддерживаем общую целостность такого образования, как Сурсамен. Ваша судьба должна оставаться вашей судьбой и, в определенном смысле, пребывать в ваших собственных руках. Мы же, как было сказано, следим за средой в целом, иными словами, за пустотелом Сурсаменом, защищая его любезных обитателей от неподобающего и несанкционированного вмешательства, включая — обращаю на это ваше внимание — хоть бы даже и наше собственное.

— Значит, вы отказываетесь предупредить молодого человека о грозящей ему смертельной опасности? Или передать скорбящей матери, что ее сын жив, когда она оплакивает умершего мужа и вдобавок сына?

— Верно.

— Вы понимаете, что это означает? — спросил Фербин. — Может быть, меня неправильно переводят? Мой брат может умереть. И очень скоро. Он в любом случае умрет до достижения совершеннолетия, когда сможет вступить на престол. Это бесспорно. Он обречен.

— Любая смерть прискорбна, — сказал действующий кратер-замерин.

— Это малоутешительно, ваше превосходительство.

— Утешение не входит в мои функции. Мой долг — констатировать факты.

— Эти факты открывают печальную истину — цинизм и самодовольство перед лицом беспредельного зла.

— Возможно, вам это представляется так. Но факт остается фактом, мне не позволено вмешиваться.

— И что — нет никого, кто мог бы нам помочь? Если мы примем ваш отказ, то неужели на поверхности или где-то еще нет никого другого?

— Не могу сказать. Мне такие неизвестны.

— Понятно, — пробормотал Фербин. — И могу ли я... мы... улететь?

— С Сурсамена? Да, конечно, можете.

— И претворить в жизнь наш план — найти Ксайда Хирлиса и мою сестру?

— Можете.

— При нас нет денег, чтобы заплатить за пролет, — сказал Фербин. — Но, вернувшись...

— Что? А, понимаю. В таких случаях деньги не требуются. Вы можете путешествовать бесплатно.

— Я оплачу, — твердо сказал Фербин. — Просто я не могу сделать это немедленно. Но вы можете поверить мне на слово.

— Да-да. Хорошо. Возможно, в качестве культурного дара, если вы настаиваете.

— Хочу также обратить ваше внимание, — сказал Фербин, показывая на себя и Холса, — мы не имеем ничего, кроме того, что на нас.

— Существуют системы и институты для помощи нуждающимся путешественникам, — сказал офицер. — Вы не улетите без необходимого. Я распоряжусь, чтобы вам его предоставили.

— Спасибо. И опять же щедрое вознаграждение не заставит себя ждать, когда я вступлю во владение тем, что принадлежит мне по праву.

— Премного благодарен, — сказал Альвейал Гиргетиони. — А теперь, если вы меня извините...

Баенг-йон был типичным сурсаменским кратером — с собственной водой и атмосферой в виде газовой смеси, приемлемой для большинства дышащих кислородом, включая нарисцинов, почти всех пангуманоидов и множество водных видов. Как и большинство других кратеров, он был покрыт разветвленной сетью широких, глубоких каналов, больших и малых озер и других открытых и закрытых водоемов, обеспечивавших жизненное пространство и водные пути для акважителей.

Фербин выглянул из высокого окна в громадном здании-утесе, нависавшем над бухтой широкого озера. Кое-где виднелись холмы с крутыми склонами, вдающиеся в воду скалы и усеянные валунами поля, но в основном — трава, деревья и высокие причудливые здания. Повсюду стояли нелепые обелиски и пилоны — возможно, произведения искусства; почти везде были видны отрезки и петли искривленных прозрачных труб. Гигантский морской обитатель, окруженный стаей существ поменьше (каждое — раза в два больше человека), безмятежно плыл по одному из этих проходов между кричаще красочных зданий, затем мимо какого-то беспарового наземного транспорта, а потом нырнул в широкую чашу и исчез под волнами среди судов экстравагантного вида.

Воздух то и дело прорезали нарисцины в сверкающей оснастке. Вдалеке, над отчаянно высокой и крутой грядой, составленной из крохотных зубчатых, неровных пиков, разнесенных на равные промежутки, медленно двигался воздушный корабль, похожий на морского монстра и размером с облако. И над всем этим сверкало пугающе яркое бирюзовое небо. Гряда явно была стеной кратера. Воздух внутри этой громадной чаши удерживался невидимым щитом. Ярким небо было потому, что громадная линза между солнцем и кратером фокусировала свет, как увеличительное стекло. Фербин подумал, что он не имеет никакого представления о большей части того, что видит. Почти все было до крайности необычным и чужим, и Фербин даже не мог сформулировать вопросы, чтобы получить нужные ответы. Но он подозревал, что если бы даже сумел спросить, то ответов не понял бы.

Холс вышел из своей комнаты, постучав в стену, перед тем как войти. Двери, открывшись, исчезли — убрались в стены, словно лепестки.

— Приличное место, — сказал он. — Правда, ваше высочество?

— Подойдет, — согласился Фербин.

Сюда их проводила одна из полицейских машин. Фербин изнемогал от усталости и, найдя то, что принял за кровать, заснул. Когда он пробудился часа два-три спустя, Холс рассматривал груду всякой всячины в третьей комнате — из пяти, выделенных им. Пока принц спал, другая машина доставила все это добро. Холс сообщил, что дверь в наружный коридор не заперта. Похоже, при желании они могли выходить по своим делам, хотя, подумал Холс, дел у них тут не было никаких.

Теперь у них были одежда и багаж. Холс обнаружил в главной комнате устройство для проецирования разных зрелищ. Представлений было столько, сколько страниц в книге, и они словно разыгрывались прямо в комнате, но все оказались исключительно непонятными. Когда Холс недовольно проворчал что-то на эту тему, с ним заговорила сама комната, спросив, не требуется ли перевод. Он отказался, но теперь остерегался говорить сам с собой.

Еще он обнаружил холодный ящик, набитый едой. Фербин вдруг почувствовал лютый голод, и они от души поели то, что смогли опознать.

— Ваше высочество, вас хочет видеть посетитель, — раздался вдруг приятный голос из ниоткуда, говоривший на сочном сарлском.

— Это говорит сама комната, — прошептал Холс принцу.

— А что за посетитель? — спросил Фербин.

— Мортанвельдка, генеральный директор Шоум из стратегической миссии Третичного Гулианского Столба. Родом из Миста во владении Т’лейш в Гавантильском Прайме, звезда Плайир.

— Мортанвельдка? — переспросил Фербин, цепляясь за чуть ли не единственное понятное слово.

— Она в десяти минутах и хочет знать, сможете ли вы ее принять, — сказал бестелесный голос.

— А чем именно она занимается? — поинтересовался Фербин.

— Генеральный директор в настоящее время — это высший ранг в системе всевидового управления на Сурсамене и главное официальное лицо мортанвельдов в данной галактической области. Она блюдет интересы мортанвельдов приблизительно в тридцати процентах объема Третичного Столба. На поверхности Сурсамена она в полуофициальном качестве, но вас хочет посетить как частное лицо.

— Представляет ли она для нас угрозу? — спросил Холс.

— Думаю, абсолютно никакой.

— Будьте добры сообщить директорствующему генералу, что мы рады ее видеть, — заключил Фербин.

За пять минут до прибытия генерального директора у дверей их апартаментов появилась пара странных шарообразных существ. Диаметр их составлял около большого шага, и каждое напоминало громадную сверкающую каплю воды с сотнями колючек внутри. Они сообщили, что они — передовая команда генерального директора Шоум, и крайне вежливо спросили на безупречном сарлском, нельзя ли осмотреть помещение. Холс разрешил. Фербин, словно громом пораженный, смотрел зрелище с иноземцами, которые то ли занимались любовью, то ли боролись, и почти не обратил внимания на визитеров.

Два мортанвельда вплыли в помещение, повисели в воздухе менее минуты, потом сообщили, что удовлетворены и все в порядке. Формальность, объяснили они с веселыми — как будто — нотками в голосе.

Холс был достаточно образован, чтобы знать: мортанвельды — водный вид. Он все еще обдумывал вопрос этикета — можно ли предложить таким существам выпивку, когда генеральный директор появилась собственной персоной и ее свита спустилась на пол. Фербин выключил иноземную порнографию и удостоил гостей своим вниманием. Его и генерального директора представили друг другу. Она и полдюжины сопровождающих разбрелись по комнате, отпуская восхищенные замечания относительно мебели и великолепного вида, потом сама генеральный директор (женского рода, как им сказали, хотя по внешнему виду Холс ничего такого определить бы не смог) предложила прокатиться на ее барке. Принц посмотрел на Холса, который пожал плечами.

— С удовольствием, мадам, — любезно ответил Фербин.

Минуту спустя сверху спустился громадный блиноподобный транспорт, поверхность его сверкала, как рыбья чешуя. Округлая открытая корма оказалась перед окном. Рама соскользнула вниз, и все взошли на борт.

Сквозь прозрачные стены и круги в полу принц с Холсом видели, как транспорт быстро поднимается. Скоро их взгляду предстало растянувшееся внизу обширное поселение, которое они только что покинули, потом — бескрайнее море, на берегу которого оно стояло, потом — другие моря и округлые заплаты зеленого и коричневого, а потом (пейзаж словно мигнул, когда они преодолели какой-то незримый барьер) — весь гигантский круг, пестревший синим, зеленым, коричневым и белым, с пятнами по краям: вероятно, то были фрагменты темной, почти безжизненной поверхности самого Сурсамена. Сквозь круги в потолке транспорта виднелись крохотные светлые точки. Холс решил, что это звезды пустого пространства. Он неловко повернулся — пришлось быстро сесть на один из выступов в полу, сделанных в форме сидений. Все они были чуть влажные.

— Принц Фербин, — сказала генеральный директор, указывая одной из колючек на удлиненное неглубокое сиденье вблизи носа (как показалось Фербину), на некотором удалении от остальных.

Фербин сел, а она разместилась рядом на чашеобразном сиденье. К принцу подплыл поднос, на котором стояли тарелочка с деликатесами, открытая бутыль с превосходным вином и стакан.

— Спасибо, — поблагодарил Фербин, наливая себе вина.

— Не за что. А теперь расскажите, что привело вас сюда.

Фербин поведал ей краткую версию своей истории. Даже по прошествии времени, повествуя о смерти отца, он чувствовал, как краска покрывает лицо, дыхание перехватывает, а внутри закипает ярость. Отпив вина, он продолжил рассказ.

Генеральный директор молчала до самого конца, потом сказала:

— Понятно. Так что же нам делать с вами, принц?

— Прежде всего, мадам, я должен передать своему младшему брату Орамену, что ему грозит смертельная опасность.

— Так. Что еще?

— Я буду вам признателен, если вы поможете мне найти нашего старого союзника Ксайда Хирлиса и, может быть, мою сестру.

— Надеюсь, мне удастся помочь вам в предстоящем путешествии, — ответила акважительница.

Ее слова не звучали как недвусмысленное «да». Фербин откашлялся.

— Я объяснил представителю нарисцинов, с которым встречался ранее, что заплачу за перелет, хотя в настоящий момент не в состоянии это сделать.

— Вопрос об оплате не стоит, дорогой принц. Насчет этого можете не беспокоиться.

— Я не беспокоюсь, мадам, — всего лишь хочу сказать, что не нуждаюсь в благотворительности. Я за все заплачу, не сомневайтесь.

— Хорошо, — сказала Шоум. Последовала небольшая пауза. — Значит, ваш отец мертв, убит этим самым тилом Лоэспом.

— Да, мадам.

— И вы законный король по праву рождения?

— Да.

— Как романтично!

— Моя благодарность за то, что вы так это чувствуете, безмерна, — сказал Фербин. Только теперь он понял, что даже не отдавал себе отчета в степени собственной светскости, которой успел-таки набраться. — Но самое насущное для меня сейчас — предупредить брата, что его жизни грозит опасность, если только уже не поздно.

— Так, — сказала мортанвельдка, — у меня есть новости, возможно, не дошедшие до вас.

— Правда? — Фербин подался вперед.

— Ваша матушка в добром здравии. Ваш брат Орамен жив и, похоже, процветает и быстро взрослеет при дворе. Вы считаетесь мертвым, хотя тил Лоэсп, конечно, знает, что это не так. Вы оклеветаны. Регент Мертис тил Лоэсп и фельдмаршал Уэрребер командуют армией, которую стараниями октов опустили на уровень делдейнов. Сейчас она накануне решительного сражения с остатками разгромленной делдейнской армии, и наши аналитики убеждены, что победа будет на вашей стороне. Сомнения в таком исходе составляют всего три процента.

— У вас есть там шпионы, мадам?

— Нет. Просто информационный осмос.

Фербин наклонился к ней.

— Мадам, я должен передать послание младшему брату, но лишь будучи уверенным, что депешу не перехватят тил Лоэсп или его люди. Вы в силах помочь мне?

— Это не невозможно. Однако, без сомнения, противозаконно.

— Как так?

— Мы не должны проявлять столь пристального и... возрастающего внимания к вашим делам. Даже нарисцины не должны этого делать, а технически здесь за все отвечают они.

— А окты?

— Им, конечно, дозволяется ограниченное влияние — они ведь контролируют каналы доступа во внутренние области Сурсамена и в немалой степени отвечают за безопасность на нем. Правда, окты явно вышли за пределы своих полномочий, сотрудничая с сарлами, чтобы сначала обмануть делдейнов, а потом привести к почти неизбежному поражению. Аултридии в результате подали иск против октов в Менторский суд нарисцинов. Причины такого поведения октов все еще расследуются. Высказывается множество соображений, а следовательно, никто ничего толком не знает. Однако скажу прямо: мой вид осуществляет менторство над теми, кто менторствует над теми, кто менторствует над вашим народом. Многие ступени и уровни отделяют меня от права напрямую вмешиваться в ваши дела... Вы, принц, оказались невольной жертвой системы, созданной именно для того, чтобы помогать народам вроде сарлов. Эта система конструировалась десятки тысяч лет, чтобы максимально обеспечить естественный прогресс технологически малопродвинутых народов в контролируемой галактической среде, позволив обществам на абсолютно разных ступенях развития взаимодействовать друг с другом без случайного уничтожения или деморализации менее развитых участников. Она неплохо работала все это время, но, увы, иногда приводила к аномалиям или очевидным несправедливостям. Мне очень жаль.

«Сцена невелика, зато зрителей много». Фербин вспомнил отцовские слова, слушая монолог мортанвельдки. Но зрители оставались зрителями: им запрещалось выскакивать на сцену и принимать участие в происходящем. И если не считать колкостей, вызовов на поклоны и выкриков: «Смотри, сзади!» — они мало что могли изменить, не рискуя быть выкинутыми из театра.

— И вы не можете нарушать эти правила?

— Могу, принц. Мы с вами разговариваем на одном из моих судов, где я гарантирую конфиденциальность беседы и свободный обмен мнениями. Тем самым я уже нарушаю правило, касающееся законного взаимодействия между, скажем так, официальными лицами. Я могу вмешаться, но надо ли? Я не хочу сказать — приведите мне новые основания, я хочу сказать — верно ли я поступлю? Правила, нормы, условия и законы установлены не произвольно, а по веским причинам. Правильно ли с моей стороны будет их нарушать?

— Вы можете догадаться, что я об этом думаю, мадам. Я бы сказал, что жестокое и преступное убийство почтенного человека — короля, к которому все его подданные, кроме нескольких завистников, предателей, подлых убийц, питали любовь, — должно болью отозваться в сердце любого существа, сколько бы ступеней и уровней ни отделяли его от таких малозначительных созданий, как мы. Я надеюсь, нас всех объединяет любовь к справедливости и желание видеть зло наказанным, а добро — вознагражденным.

— Конечно, все именно так, — уступчиво сказала Шоум. — Но если заглядывать далеко в прошлое, придется признать, что в основе этих правил лежит как раз идея справедливости. Мы хотим быть справедливыми в отношении тех, кого опекаем, и тех, над кем менторствуем, а потому обычно отклоняем самое очевидное — то есть поспешное вмешательство. Можно вмешиваться и оказывать влияние в каждом случае, когда дела идут вовсе не так, как хочется любому порядочному и разумному существу. Однако при каждом таком воздействии, пусть оно совершено из лучших намерений, пусть оно законно и справедливо, если говорить о непосредственных результатах, мы незаметно, постепенно, но неизбежно лишаем тех, кому помогаем, всякой свободы и достоинства.

— Справедливость есть справедливость, мадам. А подлость и предательство останутся подлостью и предательством. Можно удалиться и потерять их из виду, но если снова приблизишься, то сразу узнаешь их и поймешь, какое это зло. Когда убивают простого человека, для него это конец, а для его семьи — катастрофа. И потом, если отвлечься от сострадания, последствия тут велики настолько, насколько важной он был фигурой. Когда убивают короля, вся история страны отклоняется от верного курса, и это совершенно иное дело. Отношение к такому злодейству красноречиво говорит о тех, кто знает о нем и имеет возможность покарать преступников, — и о тех, кто терпит их и покрывает. Это яркий урок для всех подданных, закладывающий большую часть их представлений о нравственности. Судьбы народов, всех философий, мадам, зависят от таких событий, и их не следует считать возней в собачьей будке.

Генеральный директор издала сухой трескучий звук, похожий на вздох.

— Может быть, с людьми дело обстоит иначе, мой дорогой принц, — сказала она печально, — но мы обнаружили, что недовоспитанный ребенок, столкнувшись с настоящей жизнью и набив себе шишек, учится на них. Правда, и тут можно обвинить родителей в нехватке смелости и ответственности. Ребенок с избытком воспитания всю жизнь проводит в клетке или вырывается из нее таким необузданным, распутным, исполненным неуправляемой энергии, что причиняет вред всем вокруг и обязательно — себе. Мы предпочитаем детей с недостатком воспитания: они лучше в дальней перспективе, хотя вначале им приходится труднее.

— Ничего не делать всегда легче. — Фербин не пытался скрыть горечь в своем голосе.

— Ничего не делать, когда невыносимо хочется сделать что-нибудь и когда у тебя есть все средства для этого, не легче — труднее. Легче становится, только если знать: ты ничего не делаешь для насильственного улучшения других.

Фербин глубоко вздохнул, медленно выдохнул. Потом он взглянул на ближайший прозрачный круг в полу. Внизу был виден еще один кратер — скользил под ними, как отливающий синевой желтовато-коричневый синяк, оставленный жизнью на темной, бесплодной поверхности Сурсамена. Постепенно кратер исчез, оставив только темное отсутствие невзрачного лика Сурсамена.

— Хорошо. Вы не поможете мне предупредить брата о смертельной опасности. Но вдруг вам удастся помочь мне по-иному, мадам?

— Безусловно. Мы можем направить вас к бывшему представителю Культуры и бывшему агенту Особых Обстоятельств Ксайду Хирлису и посодействовать со средствами передвижения.

— Значит, правда, что Ксайд Хирлис больше не принадлежит к Культуре?

— Мы так считаем. Когда имеешь дело с ОО, трудно в чем-либо быть уверенным.

— И он все еще в состоянии мне помочь?

— Вероятно. Не знаю. Я более или менее определенно могу помочь в первом вопросе — то есть найти его. В другой ситуации это было бы затруднено, потому что нарисцины строго его охраняют. Фактически он теперь работает на них. Даже когда Хирлис находился здесь, на Сурсамене, цели его были неясны. Нарисцины были за его присутствие здесь, мы — против, но именно мы поставили точку в этом деле, потребовав его удаления. Вероятно, это какой-то нарисцинский эксперимент, производимый по настоянию октов: проверка правил, связанных с передачей технологии менее развитым народам. Он немало дал сарлам, принц, хотя и действовал осторожно — только идеи и советы, никогда ничего материального. Второй вопрос заключается в том, чтобы убедить Хирлиса поговорить с вами. Но этим вы займетесь сами. Третий — в том, чтобы заручиться его поддержкой. И опять, боюсь, это ваша проблема.

— Что ж, — сказал Фербин, — удачу в эти дни мне выдают мелкими монетами, мадам. И все же я надеюсь, что благодарность буду отсчитывать крупными купюрами. Даже если вы не предложите мне ничего больше, я вам признателен. Мы в последнее время ждем, что все обернется против нас, поэтому даже простое безразличие наполняет нас радостью. Любая деятельная помощь, сколь угодно малая, кажется нам чем-то незаслуженным.

— Желаю успехов в поисках, принц.

— Спасибо.

— А вот и открытая вершина башни. Видите?

Фербин посмотрел вниз и увидел небольшую черную точку на темно-коричневой поверхности. Она была видна только потому, что вокруг царила темнота, — вблизи сияющего кратера точку никто не разглядел бы в разливе света.

— Темная точка?

— Да. Вы их знаете? Это вершина башни, ведущей вниз вплоть до самого машинного ядра, где обитает ваш бог.

— Правда?

Фербин никогда ничего подобного не слышал. Точка выглядела слишком маленькой. Было известно, что башни имеют форму конуса, но на поверхности их диаметр все же составлял около полутора километров. С другой стороны, они были довольно высокими — или казались такими из корабля генерального директора.

— Их немного, — сообщила она. — Не более шести из миллиона башен на любом пустотеле сконструированы таким образом.

— Я этого не знал. — Фербин посмотрел на маленькую черную крапинку, уплывающую прочь.

— Конечно, на поверхности имеются защитные механизмы, как и внутри башни, на всем ее протяжении. Случайный осколок или специально направленный снаряд не доберутся до низа, к тому же на уровне ядра есть двери и запорные системы. Однако смотреть в этот ствол — значит заглядывать сквозь двадцать одну тысячу километров вакуума в логово самого ксинтия.

— МирБога, — добавил Фербин.

Религия не особенно заботила принца, но странно было слышать от иноземки из Оптимы слова, подтверждающие существование бога, пусть она и употребляла его простое, пренебрежительное имя.

— Как бы там ни было, думаю, сейчас мы возвратимся к вашему обиталищу. Через полдня стартует корабль, который доставит вас к Ксайду Хирлису. Я устрою этот полет.

Фербин потерял из виду маленькую черную точку и снова перевел взгляд на мортанвельдку.

— Вы очень добры, мадам.

Окружающий вид резко накренился, словно опрокидываясь. Холс закрыл глаза и покачнулся, хотя и остался сидеть на месте. Поверхность вина в бокале принца даже не дрогнула.

— Ваша сестра, — сказала генеральный директор Фербину, который наблюдал, как наклоняется мир вокруг него.

— Моя сестра, — повторил тот.

— Ее зовут Серий Анаплиан.

— Ну да, похоже на то.

— Она тоже в Особых Обстоятельствах, дорогой принц.

— Несомненно. И что с того, мадам?

— Очень неплохие связи для одной семьи, тем более — для одного человека.

— Если это принесет мне пользу, я не откажусь и от малой их толики.

— Гм, мне пришло в голову, что, как бы далеко она ни находилась, сведения о вашем отце и о других недавних событиях на вашем уровне могли дойти до нее. Включая и известие о вашей предполагаемой смерти.

— Думаете, могли?

— Как я уже сказала, информационный осмос. Если говорить об информации, Культура крайне проницаема.

— Я вас не понимаю, мадам.

— Они слышат все.

Корабль нарисцинов под названием «Сотый идиот» и орбитальная транзитная станция расстыковались без сучка без задоринки — словно разделились руки влюбленных, подумал Холс.

Он наблюдал за всем этим на большом круглом экране в одном из пассажирских отсеков корабля. Кроме него, там никого не было. Холс хотел бы глядеть в настоящий иллюминатор, но такого на корабле не оказалось.

Трубы, порталы, разнообразные вытянутые коридоры всего лишь простились друг с другом и убрались, как в морозный день убирается в рукав кисть. Потом транзитная станция уменьшилась в размерах. Теперь было видно ее всю — трубчатую, шишковатую — и начало непомерно длинного кабеля, который связывал станцию с поверхностью Сурсамена. Все это происходило в тишине, не считая фонового скрежета — чего-то вроде нарисцинской музыки.

Холс смотрел на Сурсамен, который вспучивался темной формой на большом кругу экрана. Станция же быстро уменьшалась до размеров слишком маленьких, скоро ее уже было не разглядеть. Каким же пустотел был громадным и темным, пестрым и пятнистым с этими сверкающими кругами кратеров! Холс видел сейчас примерно четверть шара и различал около дюжины таких зон, сверкающих разными цветами радуги в зависимости от типа атмосферы. И как быстро шар уменьшался в размерах, сокращался, сжимался, словно уваривался!

Корабль удалялся. Транзитная станция уже исчезла. Теперь Холс видел весь Сурсамен — шар поместился в экран целиком. Трудно было осознать, что место, где он прожил всю свою жизнь, можно окинуть одним взглядом. Вот, скажем, он осматривал Сурсамен от одного полюса до другого, понимая, что зрачкам для этого нужно переместиться разве что на миллиметр. Но корабль все удалялся и удалялся, скорость его возрастала, могучий Сурсамен превратился в точку, а через мгновение вообще исчез из виду...

Холс вспомнил жену и детей — увидит ли он их когда-нибудь? Странно, но там, на Восьмом, постоянно подвергаясь опасности, или при подъеме со своего уровня, когда они все еще могли расстаться с жизнью, Холс был уверен, что увидит свою семью. Теперь же, когда они пребывали — как он надеялся — в безопасности на причудливом космическом корабле, его дом сжался и исчез на глазах, такой уверенности больше не было.

Он даже не попросил доставить им весточку. Если иноземцы не соглашались выполнить просьбу принца, то явно отказали бы такой скромной персоне, как Холс. И все же попросить не помешало бы. А вдруг его просьбу исполнили бы именно потому, что он слуга, лицо незначительное?! Известия о Холсе вряд ли могли повлиять на развитие событий — не то что о Фербине. С другой стороны, если жена узнает, что он жив, и новость дойдет до властей, это сочтут лишним доказательством того, что жив и Фербин. И вот это уже серьезно. Власти захотят узнать, каким путем весть дошла до жены Холса, что вряд ли пойдет ей на пользу. А потому для нее лучше, если муж будет молчать. Эта мысль принесла Холсу облегчение.

С другой стороны, что бы он ни сделал, его непременно станут в чем-нибудь укорять. Если они с принцем вернутся, Холса обвинят в том, что он оказался жив, хотя считался гарантированно мертвым.

Сенбл, благослови ее господь, была довольно красивой женщиной и хорошей матерью, но совсем не сентиментальной, и уж точно — не в отношении мужа. Дома Холс неизменно ощущал себя каким-то лишним. Семья занимала две комнаты в пристройке для слуг — не много при четверых детях, — и Холс редко находил место, чтобы покурить трубочку или почитать в тишине новостной листок. Его всегда двигали туда-сюда — или устраивалась уборка, или требовалось освободить пространство для детских шалостей.

Когда он выходил, чтобы посидеть где-нибудь в другом месте, покурить трубочку и почитать без помех газету, то дома обычно получал выволочку за то, что проматывает скромный достаток семьи в игральных домах или питейных заведениях — неважно, был он там или нет. Впрочем, раз его все равно обвиняли в этом, то впоследствии он именно так и поступал.

Неужели из-за этого он становился дурным человеком? Сам Холс так не считал. Он был кормильцем, от него Сенбл родила шестерых детей; он обнимал жену, когда та оплакивала умерших малышей, одного и потом другого, — и делал все, что мог, помогая ей заботиться о четверых оставшихся. В его родных местах, наоборот, выжили бы лишь двое.

Холс и пальцем не трогал жену — дело невиданное в его кругу. Он вообще никогда не бил женщин и считал, что это делает его белой вороной среди друзей. Другим он говорил, что семейную квоту на битье женщин израсходовал его отец, смертным боем колотивший свою несчастную супругу. Хубрис много лет желал смерти отцу, желал каждый день, и наконец вырос настолько, что смог дать ему отпор, защищая мать. Но все же первой умерла она — внезапно: просто упала мертвой во время уборки урожая.

По крайней мере, думал он тогда, мать избавилась от постоянных мучений. Отец с того дня совершенно изменился и чуть ли не тосковал по жене — может быть, оттого, что чувствовал и свою вину. В то время Хубрис казался себе достаточно большим, чтобы противостоять ему, но этого не потребовалось — смерть матери мгновенно надломила отца. В один прекрасный день сын просто ушел и никогда больше не вернулся, а отец остался в холодном доме: сидел, глядя в догорающий камин. Хубрис добрался до города, стал дворцовым слугой. Парень из их деревни, проделавший такое же путешествие долгий год спустя, сообщил, что отец Хубриса повесился месяцем раньше после очередного плохого урожая. Холс не почувствовал ни сожаления, ни печали — только некое мстительное презрение.

Если они с Фербином будут отсутствовать долго и Холса признают умершим, Сенбл может снова выйти замуж или просто сойтись с другим. Возможно, она будет оплакивать Хубриса — он надеялся, что будет, хотя, если откровенно, держать пари не стал бы. Но как-то не верилось, что жена станет раздирать волосы или клясться над его потухшей трубкой и никому не позволит прикоснуться к себе. Возможно, ей придется найти другого мужа, если семью вышвырнут из пристройки для дворцовых слуг. И каково Холсу будет обнаружить, что его место занято, а дети называют папочкой другого мужчину?

Но, честно говоря, Холс был едва ли не рад начать все сначала. Он уважал Сенбл и любил своих детей, но если вдруг объявится хороший опекун — никаких сцен ревности. Принять и уйти прочь, пожелать всех благ и начать сначала. Он был еще достаточно молод для новой жизни и уже достаточно стар, чтобы не допускать таких же ошибок с женщинами, как в первом браке.

Становился ли он из-за этих мыслей плохим человеком? Может быть. Но тогда, видимо, все мужчины — плохие люди. С этим, пожалуй, согласилась бы жена Холса и почти все другие женщины, начиная с его несчастной матери. В этом не было его личной вины. Большинство мужчин, и женщин тоже, жили и умирали под общим грузом потребностей и нужд, ожиданий и требований, которые давили на них изнутри и снаружи. Их раздирали желания — секса, любви, восторга, удовлетворения, самоутверждения, богатства и всего остального, что рисовала фантазия. А власть имущие направляли людей в ту колею, которая, по их — власть имущих — мнению, была определена каждому изначально.

В жизни ты мог надеяться делать то, на что способен, но в основном делал то, что тебе приказывали, — и никаких разговоров.

Холс продолжал смотреть на экран — теперь уже невидящим взглядом, погруженный в размышления абсолютно неромантического свойства. Он искал Сурсамен (громадный, многослойный, с более чем дюжиной уровней), искал место, где прожил всю жизнь, где он оставил все, что знал, — но не мог найти.

Сурсамен исчез, сжался в ничто.

Холс уже спросил у корабля нарисцинов насчет его имени. Тот ответил:

— Источник моего имени — это цитата: «Сто идиотов составляют идиотские планы и проводят их в жизнь. И естественно, только один из ста добивается успеха. Сотый идиот, чей план удался благодаря чистой случайности, немедленно впадает в заблуждение, считая себя гением». Это старинная мудрость.

Убедившись, что Фербин не услышит его, Холс пробормотал себе под нос: «Я так думаю, что мне за жизнь встретилось несколько таких сотых по счету».

Корабль мчался все дальше и дальше среди далеких звезд, крохотная песчинка, затерянная во всепоглощающей пустоте между гигантскими родственниками сурсаменских гелиодинамиков и гелиостатиков.