В царской приемной Зильберович попросил меня подождать, а сам побежал докладывать. Я огляделся Я узнал эту комнату. Еще недавно она была приемной Берия Ильича. Но теперь она выглядела несколько иначе. На окнах висели тяжелые занавеси с двуглавыми орлами, разглядывая которые я не сразу заметил, что царская секретарша прекратила печатать на машинке и смотрит на меня с большим любопытством. Наконец, я ее тоже заметил. Она была в черном строгом платье и в белой косынке, из-под которой выбивалась маленькая челочка.

– Клаша! – тихо позвала меня секретарша и улыбнулась.

– Искра! – закричал я. – Неужели это ты? Боже мой! Я тебя не узнал. Ты так изменилась и похорошела. Тебе так к лицу это платье и эта косынка. И челочка.

Я кинулся к ней, хотел ее обнять, но она выставила вперед руки и сказала:

– Нет, нет, только без этого.

Я даже опешил.

– Как же так без этого? Я тебя так долго не видел.

– Я тебя тоже долго не видела и отвыкла, – сказала она. – И это к лучшему. Потому что ты от нас скоро уедешь, а мне оставаться здесь.

– Да, да, – сказал я, оправдываясь, – я тебя никак не могу взять с собой, потому что…

– А почему ты думаешь, – спросила она удивленно, – что я хочу с тобой ехать куда-то?

– Как? – опешил я -Разве ты не хочешь уехать отсюда со мной?

– С какой стати? Чего я там не видела?

– Что значит, чего ты там не видела? Ты разве не понимаешь? Если я уеду, ты больше никогда меня не увидишь. Никогда-никогда.

– Ну да, – она улыбнулась и развела руками. – Когда-то же нам все равно пришлось бы проститься.

Причем сказала она это так спокойно, как будто перспектива проститься со мной навсегда не затронула в ней никаких струн души Это меня ужасно шокировало, обидело и возмутило. Моя мужская гордость была уязвлена.

– Ну как же, – сказал я, – ну как же… Неужели ты все забыла? Ведь мы с тобой даже спали вместе.

– Мало ли, с кем я спала, – сказала она, улыбнувшись очень цинично. – Я же не могу одновременно уехать со всеми, с кем я спала.

Меня от такой откровенности даже всего затрясло. Я сжал кулаки, затопал ногами, закричал на нее.

– Да как ты смеешь говорить такие слова? Как тебе не стыдно! Неужели тебе чужды такие понятия, как любовь, женская верность и женская гордость? Неужели ты думаешь, что на свете нет ничего святого? А я-то, дурак, я о тебе думал, я страдал, я вспоминал, как предо мной явилась ты. Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты.

Я говорил долго, возвышенно и красиво. Я произносил пушкинские слова, вовсе не думая, что я их украл. Мне казалось, что они только что родились в моем уме или Сердце. И я сам искренне верил тому, что я говорил.

Я еще не закончил всех своих сентенций, когда заметил, что она ужасно разволновалась, затрепетала и вдруг с рыданиями кинулась мне на грудь.

– Миленький мой, – бормотала она, глотая слезы, – любимый, Клашенька… Прости меня, я не знала, что ты меня так любишь… Но если так… Ты ведь меня правда очень любишь? Очень, очень?

– Ну конечно же, очень, – сказал я, тут же теряя уверенность.

– Я тебя тоже очень-очень, – сказала она, осыпая меня поцелуями. – Я готова за тобой ехать, идти пешком, куда хочешь, в прошлое, в будущее, в тартарары.

Вот подлая человеческая натура! Только что я страстно желал услышать от нее что– то подобное. А как услышал, сразу же скис.

Косынка на ней сбилась. Я ерошил ее короткие волосы, говорил ей какие-то слова и думал: Боже мой! Что же я такое наделал, зачем я ее уговаривал и куда я ее возьму?

– Милая, – сказал я ей, – если бы ты поехала со мной, это было бы такое счастье, но…

Она закрыла мой рот ладошкой.

– Никаких но. Я еду с тобой, куда ты меня позовешь.

– Да, да, – сказал я. – Да, конечно, но, понимаешь, у меня там есть жена…

– А это не важно, горячо возразила она. – Я знаю, что у тебя есть жена. Но я уверена, она хорошая, она все поймет, и мы с ней подружимся.

Надо сказать, что это ее предположение меня очень развеселило и я даже не то чтобы засмеялся, но хмыкнул. И сказал, что жена у меня, конечно, хорошая, и даже очень, но насчет того, что она поймет, в этом я как-то слегка сомневаюсь.

– Понимаешь, – сказал я, подбирая слова, – моя жена, она живет еще в прошлом, в старом капитализме, и у нее такие предрассудки, пережитки такие, что ее муж должен принадлежать только ей, и никому больше.

Это мое заявление Искру не охладило нисколько.

– Хорошо, – сказала она. – Если твоя жена такая отсталая, мы не будем ее травмировать. Мы будем встречаться только время от времени. А если и это невозможно, я буду счастлива иногда видеть тебя хотя б издалека.

Вот эти женщины! Они никогда не понимают, чего хотят. Сначала они хотят видеть хотя бы издалека, хотя бы в подзорную трубу, но потом осознают, что этого мало, и начинают требовать чего-то еще.

– Сейчас тебя царь позовет. Ты ему скажи, что можешь уехать только со мной. Он строгий, но справедливый. Он все поймет. Ты только скажи.

– Хорошо, хорошо, – сказал я, глядя на Зильберовича, который, приоткрыв дверь, манил меня пальцем.